Читаем без скачивания Серое небо асфальта - Альберт Родионов

"Друзей поменьше, сам, день ото дня,

Туши пустые искорки огня!

А руку жмёшь, всегда подумай, молча:

— Ох, замахнуться ею на меня!"

— Да, это точно, это правильно! Но вино он превозносил, оно его не предавало… или он не предавал… вино! Чтоб вино стало предателем, нужно выпить его очень много! Кто знает меру — свободен от предательства и не провоцирует измену! Ого, нормально я выдал… На кровати, кстати, удобнее думать, чем в бочке! Не прав был Диоген: сначала надо напрячься, чтобы заработать на кровать, а потом — думать! — Димка ощерился всеми нечищеными зубами, и пришедшая, в горизонтально положенную голову, мысль, сняла поспешную, но неуспешную радость. — А свобода, как же, она компромиссов не знает! Да… — он задумался… — Может бочку купить, пока не поздно? — вот теперь улыбка заслуженно засияла на его заспанном, измятом лице. — Бляха муха! — он быстро взглянул в застеколье, на засыхающий трупик единственного друга. — Я снова улыбаюсь, смеюсь, радуюсь! Прости! — улыбка нехотя сползла и до времени умерла. Он моргнул пару раз почти слипающимися от выделений ресницами и бодро вскочил с кровати.

— Только думать — скучно! И быть всегда грязным и вонючим тоже как-то зависимо, — подумал он, влетая в ванную, вылетая из светло-зелёного халата и залетая под щекочущие струи горячего душа… Из под воды он тоже вылетел, он был уверен в этом, даже удивился, состояние тяжести уменьшилось, настроение поднялось высоко… под потолок, если бы не эта блочная темница, он бы точно взлетел к небу. Оказывается, у свободы были другие желания, кроме лени и бездействия. — Нет, нельзя быть зависимым от лени! — решил Дима. — По крайней мере, в том, что касается здоровья! Вносим коррективы: насколько возможно стараться не навредить, как истинный врач, не современный грач, вечно сующий в твой карман огромный нос в поиске корма, а этакий Гиппократ, Авиценна, Парацельс, Пирогов! — те, кем действительно гордится медицина… не наоборот!

* * *

Дверь хлопнула вслед, с надеждой на его полное, скорое исцеление и истинное освобождение, он это почувствовал и надеялся, что не разочарует кусок древесины, посаженной на петли, словно на кол, она — дверь, могла, должна была понять и оценить его стремления. Он знал куда пойдёт, — к таким же рыщущим свободы; они собирались у супермаркета, вели интересные разговоры: часто об искусстве, никогда о политике, сварливых жёнах, детях — сопливых дебилах, что могло претендовать на явное освобождение мысли. Ему пришёл в голову афоризм, что мол "на освобождение мысли от мысли" и он, разозлившись на себя, прогнал, освободил мысль… от плохой мысли, решив, что теперь не до афоризмов.

— Тьфу ты чёрт, ну что я за человек, нет, чтобы как все… обязательно с подковыркой. Злой ты Дима, злой, а это плохо! — он взглянул на кучкующиеся вдали, у магазина, серые фигурки и продолжил думать о них добро и тепло… с пониманием:

Иногда они выпивали, может, и всегда, но норму знали, а если и теряли, то ведь от плохой водки и в этом была не их вина, а изготовителя, даже Володя Высоцкий пел об этом в своё время, и оно, время, осталось с ним, с нами, совершенно не меняясь, как истинный друг.

Дима шёл к ним и мял в кармане мелкую купюру, без неё не рискнул бы пойти на контакт, хотя, раньше, частенько подкидывал компании бывших интеллигентов какой ни какой рублишко на винишко и мог бы, казалось, рассчитывать… но пока, ещё, не освободился от назойливой порядочности!

— О… ёксель — моксель, как я мог забыть, что самая страшная обуза для моего перерождения — это порядочность, совесть, благородство, честность… — испугался Димка, но потом подумал, что возможно, теряет в этом случае не много, если вообще теряет, хотя… он стал перечислять дальше… — напряжение труда, желание созидать, родить, ставить на крыло… — тяжкий вздох вырвался из его груди. — Но ведь и птичка выкармливает птенцов, трудится для них, в рабстве у природы! Нет, что-то я передумал быть птичкой! Не такие уж вы и свободные! — сказал он голубям и воробьям, ботинками топча их крошки. — Разве кукушка? О!!! — решил он, приближаясь к магазину. — Если уж я решил стать абсолютно свободным в этой жизни, то не должен спешить вручать им свою деньгу. Уподобляясь им, я должен постараться пообщаться на халяву, я ведь угощал их, раньше, в конце концов! Смотри, как радостно встречают, улыбки шире, чем у меня была на службе в банке".

— Привет мужики, как дела, здоровье, семьи?

Хриплый смешок подсказал, что о семьях и делах у свободных личностей не спрашивают, уже потому, что их, попросту, нет, а взгляды присутствующих, в это время, вроде бы улыбаясь, странно шарили по нему… словно рентгеном.

— Прохладно нынче как-то… — зябко втянув шею в воротник, Димка заметил у одного, точащее из кармана горлышко чекушки. Тот, на всякий, случай сунул руку в карман, одевшись рукавом на стеклянную предательницу.

— Да, не май месяц! — подтвердил он и заглянул в глаза Дмитрию… будто сбоку, хотя стоял напротив; его взгляд удивительным образом, эдаким змеевиком гастроскопом обыскал Димку и, уверившись, что в кармане есть денежка, вылез обратно, хитро и довольно улыбаясь. — Выпить хочешь? — спросил он, ставя ударение на первом слове, и доказывая, насколько успел освободить мысль, что может видеть сквозь… не только одежду.

— Пожалуй… — пожал плечами Дмитрий, комкая бумажку в кармане.

— Мы уже пусты, как моя голова, к сожалению! — в свою очередь сжался плечами мужичок и поправил на носу очки, со сломанной, и перевязанной скотчем, дужкой.

— Не проблема! — решился Димка, догадавшись, что опять нужно учиться, учиться и учиться… и протянул бабки.

— О… это дело! Коклюш… на… сбегай… — очкарик, не вынимая правой руки из кармана, левой передал деньги тщедушному мужчинке. — На все!

— Я мухой! — обнадёжил Коклюш и исчез.

Дима, услышав слово "мухой" захотел поделиться горем, но передумал, решив, что горе… да ещё по поводу мухи — не серьёзно, свободная личность, не откладывая в долгий ящик, должна также освободиться от жалетельных эмоций! Он не помнил, называл ли ранее сострадание среди подлежащих уничтожению чувств, но понял, что о своём горе, даже если это не относилось бы к мухе, здесь рассказывать не стоило. Эти люди пожили, видели небо в алмазах и решили, что ни фига в этом нет полезного: алмазы не греют, если на небе, а если в кармане — ещё больше холодят могильной перспективой. Их спокойный взгляд, вспыхивающий лишь при виде спиртного, находил в нём вполне объяснимое уважение, хотя вспышка глаз смущала: значит, было, оставалось нечто важное для них, без чего не могли? Это был минус! Но ведь ничего идеального в этом мире нет… разве… кроме самих идеалов, они должны, по идее, быть идеальными в умах зависимых от своих идей.

— Нужно, продумать, без чего нельзя, без чего некомфортно и решить — от чего отказаться, а то так я дойду до желания, состоятся абсолютным покойником. Но это для атеистов — абсолютный покой, а я, как ни как, верую… в нечто трансцендентное, всеопределяющее или всепредставляющее движение… как биллиардные шары на столе, — путь каждого зависит от удара следующего. Типично броуновское движение!

Коклюш, действительно, не задержался, и три бутылки имбирной настойки равновысотной шеренгой выстроились у ног Димки.

— Ну, что… подходи… — грустно улыбнулся он, жестом приглашая к асфальтному столику. — "Чего-то здесь не хватает, может хорошей беседы о… ну хотя бы — Вечном!" — мелькнула мысль. Глядя, как быстро разливается напиток в тонкие одноразовые стаканчики, он попытался представить ЭТО, и был услышан!

— Дай бог, чтобы не последняя! — попросил очкарик и поднёс вечный стакан к голове.

— Это главное! — вторил кто-то.

— И здоровья…

— И пожить…

— На хрена тебе жить, небо коптить?

— Всё равно охота!

— На хрена охота?

— Небо видеть, листочки нежные свеженькие, весной, когда холода уходят… А солнышко пригревает в закутке — где без ветра, и запах… тёплый, густой, непонятный… хорошо!

— Хм… Пей давай… стаканов всего три… романтик драный!

— На себя посмотри!

— Чего?

— Да пошёл ты!

— Чего?

— Цыц! Шавки подзаборные! — цыкнул очкарик. — Весь кайф поломают!

В полной тишине забулькала имбирная в горле романтика, вечно сидящее на цепи солнце склонилось к своей, спрятанной за горизонтом конуре, запахло вечером… действительно густо, тепло, невнятно и чуть донесло от недалеко стоящего мусорного бака… но букета не испортило, все обоняли кожей!

— Удобно! — подумал Димка, пропуская вонь мимо сознания, — Этому меня учить не надо, есть опыт затворничества.

— А мне… позволите? — протиснулся в круг типаж в зимнем пальто, несколько неожиданном для конца апреля, если считать ожидаемыми — его длинные колкие усы, тараканьи торчащие вверх.