Читаем без скачивания Большой Боб - Жорж Сименон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так вот. Он сказал: «Ты когда-нибудь в жизни работала по-настоящему? Я имею в виду, не передком?»
Я стерпела. Не завелась. Не расплакалась. Пусть после этого кто-нибудь посмеет сказать, что я ввела его в заблуждение насчет себя! Я рассмеялась. Сняла, чтобы не запачкать, платье и принялась отмывать блевотину с ковра.
Так все и произошло. Соседи сверху постучали в пол, чтобы мы вели себя потише.
«Экая мерзость!»
Кто? Что? Что он хотел сказать? Мерзость — работать передком? Не знаю. Да и знать не хочу. Ему явно еще было худо, но он сел на кровати, заставил меня раздеться, долго смотрел и единственное, что сказал: «Какая ты крохотная». И, кажется, добавил: «Умора!»
Теперь видите, насколько это было душещипательно. Он и в унитаз-то пописать не смог бы, но все равно попытался взять меня. Ничего у него не получилось, но он продолжал упорствовать, а соседи над нами начали уже свирепеть.
В конце концов он уснул. Я долго не спала, раздумывала, не лучше ли будет уйти. Но решила остаться. На ночном столике был будильник, и я поставила его на восемь. Было без десяти пять. В восемь я поднялась и приготовила кофе. Когда у него экзамен, я не знала, но мне было известно, что обычно они начинаются в десять. Так что времени хватало.
Перед тем как разбудить его, я надела комбинацию.
«Боб!.. Пора… Уже восемь…»
Он открыл глаза и с удивлением, словно не узнавая, уставился на меня.
«Чего ты меня разбудила?» — наконец спросил он. «Восемь часов… У тебя экзамен…»
И вот тут-то, Шарль, я получила доказательство, что решение он действительно принял еще до встречи со мной. Вид у него был на море и обратно. Но взгляд — как у человека, который соображает, что говорит.
«Я не собираюсь идти на него». — «Но…» — «Ложись».
Вдруг он почуял аромат кофе.
«Дай-ка глоточек».
Опершись на локоть, он выпил почти всю чашку, потом поинтересовался: «Уходить собралась?» — «Почему?» — «Комбинацию надела». — «Слушай, а нет никакого способа заставить тебя передумать?» — «Ты насчет экзамена? Отвечаю в последний раз: нет, нет и нет! Еще спросишь, разозлюсь. А теперь на твой выбор: или ложись, или выметайся».
Мы с Люлю приканчивали вторую бутылку.
— Как ты догадался, я легла, иначе бы меня здесь не было. Мы опять уснули. А потом я услышала сильный стук в дверь и толкнула Боба.
«Кто-то тебя добивается».
Он протер глаза, допил холодный кофе, оставшийся на дне чашки, и взглянул на часы.
«Это мой отец», — невозмутимо сообщил он.
Стучали уже минуты три, если не больше: я не уверена, что проснулась сразу. С той стороны пытались повернуть дверную ручку, но я ночью опустила защелку.
«Робер!» — раздался мужской голос.
Я видела, что Боб колеблется, отозваться или нет.
«Я знаю, что ты дома. Привратница слышала, как ты пришел». — «Да, папа». — «Ты откроешь?» — «Секунду…»
Это были последние минуты в его жизни, когда он еще оставался маленьким мальчиком, и я при этом присутствовала. Возможно, в тот момент он пожалел, что я не ушла. Несколько лихорадочно Боб натянул брюки, набросил домашний халат, потому что спал без пижамы.
«Через другую дверь…» — произнес он.
То есть через дверь, которая вела из гостиной на лестницу. Я старалась одеваться бесшумно, надеясь потихоньку улизнуть.
«У тебя в спальне кто-то есть?» — «Да, папа». — «Женщина?» — «Да». — «Ты из-за этого не явился на экзамен?»
Была половина двенадцатого. Мне оставалось только надеть платье. Я рассчитывала выскользнуть, держа туфли в руке.
«Нет, не из-за этого», — ответил Боб голосом, какого никогда больше я у него не слышала.
Вопреки моим опасениям отец Боба не пришел в бешенство. Самого старика я не видела, слышала только голос. Он мне понравился; мне всегда казалось, что я могла бы полюбить отца Боба. Дверь между гостиной и спальней осталась приоткрытой. Мне почудилось, что он прислушивается, и я боялась пошелохнуться.
«Я долго думал и решил, что никогда не стану ни адвокатом, ни судьей». — «Почему ты не предупредил на факультете?» — «Виноват». — «Часто тебе случалось напиваться?» — «Этой ночью я был пьян в первый раз». — «Ты давно знаешь эту женщину, которая у тебя в спальне?» — «С половины седьмого вчерашнего дня». — «Тебе нечего мне сказать?» — «Сегодня — нет, кроме одного: мне очень горько, что я разочаровал тебя». — «Ты пошлешь извинения своим профессорам?» — «Обещаю». — «Со мной приехала твоя сестра. Я сказал ей, что вечером мы втроем пойдем в «Фуайо» отпраздновать твой успех. Она ждет меня в отеле». — «Извинись перед ней за меня». — «Когда я тебя увижу?» — «Я приеду в Пуатье повидаться с тобой, как только буду способен объяснить, почему я это сделал».
С минуту они молчали, и мне было уже слишком поздно удирать. Я услышала, как повернулась ручка двери, потом раздалось покашливание.
«До свидания, сын».
«До свидания, папа».
Дверь открылась, закрылась. Послышались медленные шаги вниз по лестнице, и я, если бы осмелилась, могла бы, подбежав к окну, увидеть отца Боба, когда он выходил из дома.
Боб не сразу возвратился ко мне. Я раздумывала, что мне делать, и тут он вошел в комнату; он был куда спокойнее, чем я ожидала, в уголках губ дрожала легкая полуулыбка. Вам знакома эта его улыбка, но тогда она была еще не такая, как потом. В ту пору в ней еще чувствовалась какая-то нервозность, неуверенность.
Боб с удивлением взглянул на туфли, которые я держала в руке, и вмиг все понял.
«Свари-ка кофе, — попросил он. — В тюбике еще остался аспирин?» — «Две таблетки». — «Давай их сюда».
Он даже не поинтересовался, не нуждаюсь ли и я в аспирине.
«Есть хочешь?» — «Нет», — «Я тоже. Тогда будем весь день спать. А вечером пойдем поужинаем».
Мы занялись любовью, потом он уснул, а я лежала с открытыми глазами, и мне стало грустно. Спал он до шести. Мы по очереди приняли ванну, и это его рассмешило.
«Не знаю почему, — вдруг заявил он, — но мне безумно хочется устриц».
Тут рассмеялась я. И мы оба принялись хохотать. Нас с ним ничего пока не связывало. Стоило нам посмотреть друг на друга, что-нибудь сказать, все равно что, — и мы прыскали со смеху.
«Где твои вещи?» — «У твоего друга». — «Он мне не друг, просто знакомый».
Внезапно Боб испытующе взглянул на меня.
«Ты его любишь?» — «Нет». — «Но он тебе нравится?» — «Нет». — «А меня любишь?»
Я смеясь ответила «нет» и была удивлена, с какой серьезностью он впился в меня взглядом. Я тут же добавила: «Я пошутила». Но Боб отрывисто бросил: «Нет».
Через секунду он пробормотал: «Ладно, пошли поедим устриц и заберем твои вещи».
Дверь резко распахнулась, когда мы меньше всего этого ждали; видимо, мы оба вздрогнули, словно пойманные с поличным. На сей раз мадемуазель Берта не высунула голову в бигуди — она вылезла из спальни, облаченная в чудовищный фиолетовый халат; от злости нос у нее совсем заострился.
— Вы что, решили провести вместе всю ночь, делясь вашими грязными тайнами?
Крылья носа у Люлю задрожали, кончик побелел, а по лицу пошли пунцовые пятна. Какой-то миг обе женщины были готовы вцепиться друг в друга.
Но Люлю сдержалась и только хрипло произнесла:
— Совершенно верно! И на это у меня еще по меньшей мере два часа.
Старая дева опешила, открыла рот и мгновенно исчезла за дверью.
— Вы не боитесь, что она уйдет? — спросил я, слыша в спальне стук выдвигаемых и задвигаемых ящиков.
— Не надейтесь! Выжить ее труднее, чем кота утопить.
Мадемуазель Берта не могла этого не слышать: Люлю не дала себе труда понизить голос. К моему великому удивлению, возня за дверью мгновенно прекратилась, скрипнули пружины кровати и наступила полная тишина.
6
Последнюю неделю августа и три первых сентябрьских дня я провел в нескольких километрах южнее Ла-Рошели, в Фурра, куда моя жена ездила на каникулы, еще когда была ребенком. По два раза в день я купался в море; из-за илистого дна у него здесь желтоватый цвет. Ел мидий, устриц и морских гребешков. Когда не было дождя, часами сидел в шезлонге — то в тени, то на солнце, а как-то вечером, проходя мимо казино, зашел и рискнул поставить на счастье несколько франков. Ну и, наконец, иногда играл с сыновьями; правда, они принимали меня в игру, только чтобы доставить мне удовольствие, относились ко мне снисходительно, не как к товарищу, и почти не скрывали, что ждут не дождутся, когда можно будет улизнуть к своей «компании», к сверстникам.
Почти каждый день я слышал про украденный саквояж; в конце концов он превратился в какое-то уникальное, невосполнимое сокровище.
— Ты виделся с комиссаром, о котором я тебе писала?
— Не было времени.
— Неужели в августе было так много больных? Как там Люлю?
— Не очень.
— Все переживает?
— Трудно сказать. Она вообще сильно изменилась. Боюсь, махнула на себя рукой.
