Читаем без скачивания НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13 - Георгий Гуревич

Но это был не Дом хмельной лавы. Никаких столов, никакого угощения. Ступы стояли полукруглыми рядами, а заполнявшие их огнеупорные внимали оратору, стоявшему на помосте. И был оратор тот как две капли воды похож на Жреца, того, что называл меня лжепророком, камнями хотел побить. Конечно, это был не тот Жрец, а потомок его в пятом колене.

Стоя на кафедре, он водил длинным стеблем по картинам, грубо намалеванным на стенах, и вычитывал заунывным голосом:

«…И во гневе сказал Великий Ядрэ: «Если нет мне почета от моих созданий, уничтожу их корень, стебли и побеги. И светлая лава станет черным камнем, и кровь станет камнем в их жилах…»

«…И услышал те слова Милосердный и пал перед Вседержителем ниц, молвив: «Велика вина сих, впавших в ничтожество, но не спеши, отец мой, во гневе содеешь непоправимое. Разреши мне сойти в их страну, чтобы мог я поведать забывчивым истинную истину…»

«…И был он для смертных невидим, но демоны ощутили, как вздрогнули их подземелья под стопами Божественного. И демон Демонов, чье имя произносить греховно, послал двух слуг, приказав им принять облик хищных лфэ. И напали хищные на жницу из жниц, возвращавшихся с песней, и понесли ее, терзая когтями и клювами…»

«…Но Неторопливый в словах и думах был скор на доброе Дело. Он кинул молнию и рассек тех демонов, отрубив им крылья и головы…»

Все это и многое другое в том же духе Жрец вычитывал нараспев, а слушатели в тумбах гудели нестройным хором.

— Алат, Великое Сердце, перед лицом грозного Ядрэ не оставь нас в смертный час, милосердное слово молви…

Дошло до вас, догадливые читатели? Сразу дошло? А до меня, Неторопливого, представьте себе, дошло не сразу. Слишком нелепо было думать, что это моя история намалевана на стенах, что это я — Алат Божественный, сын великого бога Ядрэ. Ядерной энергии!

Я вышел из храма потрясенный, лелея слабую надежду, что только в этом поселке сложилась ритуальная сказка обо мне. Увы, и в другом селении, и в третьем, и за сто и за пятьсот километров, всюду находил я каплеобразные храмы, всюду жрецы пятого поколения гудели про мои подвиги и страсти!

— Ну допустим, — сказал я себе, — меня с каким-то основанием чтят в пустыне, где лава добывается по моему способу, каменными холмами. Но были же древние земледельческие районы по берегам естественных каналов. Там жатву возили по лаве на плотах и лодках. И лаву поднимали на плато колесами. Все это было до меня, без меня.

Три сотни километров не преграда для того, у кого за плечами реактивный мотор Я пересек пятнистую равнину, разыскал знакомый поток лавы, возле которого убил пару лфэ. Ни единой лодочки не было на поверхности лавы. Я нашел каскад искусственного орошения, даже лавоподъемные колеса сохранились, но проржавевшие, заброшенные. И несколько десятков алюмиков, обливаясь кроваво-серебристым потом, пыхтя, катили в гору камни — складывали очередной холм.

— Почему вы не используете каскад и колеса? — спросил я. И услышал в ответ:

— Алат рек: «Все необходимое я вам поведал. Большего не скажу, чтобы разум ваш не привести в смятение». В песнях не сказано о колесах, стало быть, колеса — смятение и суемудрие.

Действительно, не говорил я о колесах. Но ведь они и до меня были известны.

И вот, втиснувшись меж двух губчато-ноздреватых камней, сам притворившись губчато-ноздреватым камнем, я горестно спрашивал себя: «Почему?». Почему мои добрые намерения дали такие пустые плоды, почему из дельного технического совета выросло тупоумие? Что я доложу экзаменаторам — Лирику, Технику и дорогому моему Граве? Видимо, приплетусь с повинной головой. Скажу: «Извините, ошибся, попал в мир ленивого разума. Эти огнеупорные дураки еще не доросли до мышления».

Но поостыв, я сам себя поправил. Разум огнеупорных не ленивый, скорее он экономный. Они сообразительны и даже изобретательны, когда это им полезно. Когда надо было везти пищу по лаве, изобрели лавоплавание, нашли тугоплавкие металлы, добывали руду, обрабатывали, выменивали на изделия рук своих. Мои каменные холмы все это упростили. Лава отныне находилась везде, и земледелие было возможно везде. Мои советы насчет холмов стали единственно нужными; вот их и твердят наизусть, долбят как таблицу умножения, долбят не вдумываясь, не проверяя, превратили в молитву и будут долбить до скончания веков…

Нет, не до скончания. Кормиться холмами можно до той поры, пока есть свободное место в пустыне, пока оазисы не сойдутся вплотную, не займут всю площадь. Сколько используется сейчас? Пожалуй, процентов шесть. Но население растет, дважды шесть — двенадцать, дважды двенадцать — двадцать четыре… Поколений через десять негде будет ставить новые холмы. Они перестанут кормить и перестанут вызывать уважение. Придется искать новый способ пропитания. И тогда полетят к чертям славословия Алату (мне). Придется думать своей головой, появятся ремесла, промышленность, наука, философия. Мысль потребуется и мысль будет в почете. Тогда и можно будет вести переговоры о будущем их планеты на равных.

— Значит, предыдущий ваш прогноз был ошибочным? — переспрашивает Техник.

— Да, к сожалению. Переоценил я алюмиков. Судил о них, как о своих земляках. Для нас — органических — органично искать знание. Для нас нет довольства без культуры. А там в огнеупорной Алюмии — темные существа с рабскими запросами: сыты, и больше ничего не нужно. Ошибся, признаю.

— Признание ошибок делает вам честь, — говорит Техник. — Молодому ученому упрямство противопоказано. Но что вы предлагаете? Хотите отказаться от этой планеты?

— Отказаться? Жалко все-таки — сорок девять масс пропадает зря. Разве можно сказать, что алюмики используют свою планету? Царапают чуть-чуть на поверхности. Недра им не нужны. Сорок восемь масс можно откачать у них безболезненно, оставить только оболочку. Конечно, потребуется искусственное отопление и искусственная гравитация, все это надо согласовать. Но пока согласовывать не с кем. Вас не поймут. В лучшем случае уверуют, а потом, разочаровавшись, будут клясть. Веруют, не мыслят.

— Может быть, природа этих существ такова, против природы не поспоришь? — это вопрос Лирика.

— Природа? Нет, я сказал бы — экономия мышления. Алюмики не рассуждают о ненужном, непрактичном. Думают о том, что могут сделать в жизни: как выбрать жену, построить дом, детей воспитать. Изменить производство не в силах одной семьи, даже — одного поколения. Деды, прадеды и прапрадеды добывали хлеб каменными холмами. Представляется так было, так будет.

— Но так и будет. Срок жизни-то не меняется, — говорит Лирик.