Читаем без скачивания Говори - Лори Андерсон

Хизер демонстрирует уже другую моду. Кажется, одежду для тенниса. Она просит меня повесить плакаты вместо нее. Я, в принципе, не возражаю. Это даже неплохо, что ребята увидят, как я делаю доброе дело. Может, улучшит мою репутацию. Я вешаю плакат возле слесарной мастерской, и ко мне подбирается ОНО. Вены разрезает металлической стружкой. ОНО что-то мне шепчет.

«Свежее мясо». Вот что ОНО мне шепчет.

ОНО снова нашло меня. Я думала, что смогу игнорировать ЕГО. В старших классах четыреста других новичков, из них двести — женского пола. Плюс все остальные классы. Но ОНО шепчет именно мне.

Я чувствую его запах сквозь шум мастерской, и я роняю плакат и липкую ленту, и я вот-вот сблюю, и я чувствую его запах, и я бегу, и он помнит, и он знает. Он шепчет мне на ухо.

Я вру Хизер насчет липкой ленты и говорю, что положила ее обратно в коробку для инструментов.

Школьный психолог звонит маме в магазин прощупать почву насчет моего табеля. Не забыть бы послать ей благодарственную записку. К тому времени как мы садимся обедать, Битва уже достигает своего апогея. Оценки, бла-бла-бла-бла, Отношение, бла-бла-бла-бла, Помощь по дому, бла-бла-бла-бла, Уже больше не ребенок, бла-бла-бла-бла. Я смотрю на Извержение Вулканов. Вулкан Папа, долго спавший, сейчас набрал силу и очень опасен. Вулкан Санта-Мама выбрасывает лаву и плюется языками пламени. Предупредить жителей деревни, чтобы бежали к морю. Я мысленно спрягаю неправильные испанские глаголы.

Снежная буря, не такая сильная, бушует за окном. Дама-метеоролог говорит, что буря вызвана озерным эффектом: ветер из Канады поглощает воды озера Онтарио, прогоняет через морозильную камеру и обрушивает на Сиракьюс. Я чувствую, как ветер пытается пробиться сквозь наши раскаленные окна. Я хочу, чтобы наш дом оказался погребенным под снегом.

Они продолжают задавать вопросы типа: «Что с тобой не так?» и «Ты, наверное, считаешь себя самой умной?». Что я могу ответить? Да мне и не надо. Они не хотят меня слушать. Они мордуют меня до второго пришествия. После школы я должна сразу идти домой, если только мама не договорится для меня о встрече с учителем. Я не могу пойти к Хизер. Они собираются отключить телефон. (Сомневаюсь, что им удастся довести дело до конца.)

Я выполняю домашнее задание и показываю им, какая я хорошая маленькая девочка. Когда меня отправляют в кровать, я пишу прощальную записку и оставляю на письменном столе. Мама находит меня спящей в шкафу спальни. Она дает мне подушку и закрывает дверь. Больше никаких бла-бла-бла-бла.

Я разгибаю скрепку и провожу ею по внутренней поверхности левого запястья. Убого. Если попытка самоубийства — это крик о помощи, тогда что это? Всхлип, писк? Я рисую кровавые трещинки, как на стекле, гравирую линию за линией, пока не перестает болеть. Выглядит так, будто я вступила в единоборство с розовым кустом.

За завтраком мама видит мое запястье.

Мама: Мелинда, у меня сейчас нет на это времени.

Я:

Она говорит, что самоубийство — это для трусов. Противная, уродливая сторона моей мамы. Она купила книгу об этом. Жестокая любовь. Кислый сахар. Колючий бархат. Молчаливый разговор. Она оставляет книжку на крышке унитаза для моего просвещения. До нее вдруг дошло, что я не так уж много говорю. И это ее здорово достает.

Ланч с Хизер начинается в холодной обстановке. После зимних каникул она сидит за краешком стола Март, а я — по другую сторону от нее. Как только я вхожу в столовую, то сразу понимаю: что-то не так. У всех Март соответствующий прикид: темно-синие вельветовые юбки, полосатый верх и прозрачные пластиковые сумочки. Наверное, они всем хором ходили за покупками. Хизер не соответствует. Они ее не пригласили.

Она слишком крутая, чтобы волноваться по пустякам. Я волнуюсь за нее. Я откусываю чересчур большой кусок сэндвича с джемом и арахисовым маслом и пытаюсь не подавиться. Они ждут, пока она не набьет рот творогом. Шивон ставит на стол банку консервированной свеклы.

Шивон: Что это?

Хизер (глотая): Банка консервированной свеклы.

Шивон: Кто бы сомневался. Но мы нашли целый мешок консервированной свеклы в шкафу с образцами. Должно быть, твоя работа.

Хизер: Соседка дала. Это свекла. Люди ее едят. В чем проблема?

Остальные Марты, точно по сигналу, вздыхают. Не приходится сомневаться, что свекла — это Недостаточно Хорошо. Настоящие Марты собирают только то, что любят есть сами, типа клюквенного соуса, спасшегося из зубов дельфина тунца, молодого горошка. Я вижу, как Хизер под столом вонзает ногти в ладонь. Арахисовое масло прилипает мне к нёбу, как еще один зуб.

Шивон: Это еще не все. Твои показатели ужасны.

Хизер: Какие такие показатели?

Шивон: Твоя норма консервов. Ты сачкуешь. Ты не вносишь своего вклада.

Хизер: Мы занимаемся этим всего неделю. Уверена, я наверстаю.

Эмили: Дело не только в количестве банок. Твои плакаты — просто курам на смех, мой младший брат и то справился бы лучше. Ничего удивительного, что никто не хочет нам помогать. Ты превратила весь наш проект в дурацкую шутку.

Эмили толкает свой поднос в сторону Хизер. Хизер беззвучно встает и убирает поднос. Предательница. Она не собирается отстаивать мои плакаты. Арахисовое масло затвердевает во рту.

Шивон пихает Эмили в бок и смотрит на дверь.

Шивон: Это он. Энди Эванс только что вошел. Думаю, он ищет тебя, Эм.

Я поворачиваюсь. Они говорят про ОНО. Энди. Энди Эванс. Короткое, как обрубок, имя. Энди Эванс, который вальяжной походкой входит в столовую с пакетом из «Тако Белл». Он предлагает дежурному по столовой бурито. Эмили и Шивон хихикают. Возвращается Хизер, снова надевшая на лицо улыбку, и спрашивает, действительно ли Энди такой плохой, как все говорят. Щеки Эмили становятся цвета консервированной свеклы.

Шивон: Это всего лишь слухи.

Эмили: Факт, что он роскошный. Факт, что он богатый. Факт, что он чуть-чуть опасный и что он звонил мне вчера вечером.

Шивон: Слух, что он спит со всеми подряд.

Арахисовое масло намертво склеивает мне челюсти.

Эмили: Я в это не верю. Слухи распространяют из ревности. Привет, Энди. Твоего ланча на всех хватит?

Такое чувство, будто Князь Тьмы распахнул свой плащ над столом. Свет меркнет. Я дрожу. Энди останавливается у меня за спиной пофлиртовать с Эмили. Я ложусь грудью на стол, чтобы быть от него как можно дальше. Стол распиливает меня пополам. Губы Эмили шевелятся, на ее зубах играют флуоресцентные огни. Остальные девицы толпятся вокруг Эмили, чтобы вобрать в себя Лучи Ее Привлекательности.

Должно быть, Энди тоже разговаривает, я чувствую позвоночником глубокие вибрации, точно от бухающего громкоговорителя. Слов я не слышу. Он накручивает на палец мой конский хвостик. Эмили сужает глаза. Я бормочу что-то идиотское и бегу в туалет. Выворачиваю ланч в унитаз, затем умываю лицо под ледяной струей, идущей из крана горячей воды. Хизер за мной не приходит.

Небо цементной плитой нависает над головой. Где тут восток? Уж не помню, когда в последний раз видела. Водолазки выползают из нижних ящиков. Водолазы снова ныряют в ворох зимней одежды. Некоторых ребят мы не увидим до весны.

У мистера Фримена неприятности. Крупные. Он перестал вести документацию, когда школьный совет урезал бюджет на художественные принадлежности. Они с ним поквитались. Учителя сдали отчет об оценках за вторую четверть, и мистер Фримен выдал на гора 210 «отлично». Кто-то на него донес. Скорее всего, секретарша из канцелярии.

Интересно, вызовут ли мистера Фримена в кабинет Самого Главного и увековечат ли это в его личном деле?

Он перестал работать над картиной — полотном, которое, по нашему мнению, должно стать потрясающим, фантастическим произведением искусства и которое можно было бы продать на аукционе за миллион долларов. В художественном классе холодно, лицо мистера Фримена серо-багровое. Если бы он не был в таком подавленном состоянии, я бы непременно спросила, как называется такой цвет. Мистер Фримен просто сидит на своем табурете, пустая оболочка печального сверчка.

Никто с ним не разговаривает. Мы дуем на пальцы, чтобы согреться, и лепим, или рисуем, или пишем маслом, или делаем наброски, или, в моем случае, вырезаем. Я начала новый кусок линолеума. Мое последнее дерево выглядело так, словно погибло от какого-то грибкового заболевания, — нет, отнюдь не такого эффекта я добивалась. От холода линолеум становится тверже обычного. Я вонзаю резак в неподатливый материал и проталкиваю вперед, пытаясь продвигаться по контуру ствола дерева.

Но вместо этого я продвигаюсь по контуру своего большого пальца и режу его. Я чертыхаюсь и сую палец в рот. На меня все смотрят, и я вынимаю палец. Мистер Фримен спешит ко мне с коробочкой «Клинекса». Порез неглубокий, и когда он спрашивает меня, не надо ли мне в медпункт, я мотаю головой. Он моет резец в раковине и кладет в отбеливатель. Типа, правила профилактики ВИЧ-инфекции. Когда резец продезинфицирован и высушен, мистер Фримен несет его обратно к моему столу, но останавливается перед своим полотном. Оно еще не закончено. Лица узников устрашающие — от них невозможно оторвать глаз. Не хотела бы я, чтобы подобная картина висела у меня над диваном. Такое чувство, будто ночью она может ожить.