Читаем без скачивания «Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву! - Валерий Киселев

– Может быть, встретимся. А то – оставайтесь у меня в дивизии.

– Нет, мне надо искать своих. Не имею права[5].

Колонна капитана Шапошникова, численностью около ста человек, после того как ночью прошла станцию Локоть и мелиоративные каналы, пять суток двигалась сплошными лесами, не встречая ни немцев, ни своих. И все пять суток люди ели только ягоды.

На исходе этих пяти суток лейтенант Степанцев, которому было поручено кормить отряд, вышел со своей группой на окраину лесной деревушки. Было тихо, не слышно было и собак – верный признак того, что немцы здесь проходили и, возможно, стоят и сейчас.

Пройдя к крайней избе, Степанцев увидел женщину, она копошилась в огороде.

– Тетя, тетя, – тихо позвал ее Степанцев.

Женщина, увидев его, от неожиданности охнула и села на ботву.

– Немцев у нас полная деревня, уходите, – и замахала руками, оглядываясь по сторонам.

Близко послышалась немецкая речь, и Степанцев, не оглядываясь, побежал к своей группе, залегшей в кустарнике. Вслед ему ударила автоматная очередь, потом еще и еще.

– Немцы в деревне – сказал он Шапошникову, с трудом дойдя до стоянки отряда.

– Может быть, возьмем ее с боем? – предложил Наумов.

– Какой там бой… – рассердился Шапошников. – Люди еле бредут. Я сапоги снимать боюсь – так ноги опухли.

– Иоффе поймал гуся, а нести сил не было, – рассказал Степанцев, – Так и бросил. Это скажи ему до войны, что не хватит сил поднять гусака…

– Пока как следует не поедим, в бой ввязываться не будем, – сказал Шапошников медленно, но твердо. – Попробуйте сходить в деревню, что за полем. Пизов там проходил мимо, немцев еще не было.

С трудом добрела группа Степанцева до этой деревушки. Немцев там, на их счастье, не оказалось. Удалось найти даже председателя колхоза.

– Нам бы поесть… – вежливо сказал Степанцев председателю.

– Конечно, конечно, товарищи. Заходите в дом, жена накормит, – предложил председатель, пожилой лысый мужчина в стареньком пальто.

– Да ведь нас не пятеро, в лесу еще сто человек.

– Тогда мы вам щей наварим, с мясом!

Капитан Шапошников, увидев, как к стоянке отряда подъехала лошадь, а на телеге стоят две бочки и от них вкусно пахнет щами, почувствовал, как закружилась голова.

– Товарищ капитан, я обед привез! – услышал он голос Степанцева. – В деревне немцев нет, жители приглашают к себе. Можно и переночевать.

Бойцов, съевших по котелку наваристых щей и опьяневших от сытости, с трудом удалось поднять.

Колонну мокрых от дождя, пошатывавшихся от утомления красноармейцев еще на окраине деревни встретила толпа женщин.

– Родимые, да какие же вы все… – заплакала одна из них, утирая глаза кончиком платка.

Женщины обступили бойцов, ребятишки совали ломти хлеба, картофелины.

– Куда ж вы пойдете, такие слабые, не дойдете, – запричитала одна из женщин, подойдя к Шапошникову. – Оставайтесь, вон у нас невест сколько. И немец, говорят, уже Москву взял.

– Замолчи, дура, – оборвал ее председатель.

– Дяденька военный, – подошел к Шапошникову мальчишка лет десяти, – а вы у нас правда насовсем останетесь? А ведь правда, что наши все равно победят?

– Победим обязательно, – ответил Шапошников. – Нельзя не победить.

У него от этих детских вопросов и таких доверчивых синих глаз навернулись слезы.

– Как же вы вот так все идете и идете? Давно? – спросил его председатель.

– От Десны, третью неделю.

– А ночуете где?

– На земле, где же еще, – просто ответил Шапошников.

– Да-а, – участливо протянул председатель. – И погода как нарочно, вот-вот морозы ударят.

– Скажите, а в соседних деревнях есть немцы? – спросил Шапошников.

– Про все не знаю. Они только проезжали, а на постое нигде нет. На большаке их много, каждый день прут и прут, конца не видать. На Москву, – вздохнул председатель. – Стало быть, не взяли еще столицу нашу. Ночевать будете или дальше пойдете?

– Если не прогоните, то заночуем, – ответил Шапошников.

Военфельдшер Иван Богатых, потерявший своего друга Романа Хмельнова в первые дни окружения, несколько дней сильно переживал, тосковал и начал свыкаться с мыслью, что никогда им больше не встретиться, как на одном из привалов к его костру подошел, словно с неба свалился, сам Роман Хмельнов!

Оба, несмотря на страшную, отупляющую усталость, обрадовались друг другу, как родные после долгой разлуки.

– Как ты нашел нас, Рома? – удивился Богатых. – Ты же в Трубчевск уезжал!

– Это, конечно, просто чудо, что я вас встретил, такое только в кино и в книжках бывает, – начал свой рассказ Роман Хмельнов. – Поехал я тогда в Трубчевск, раненого лейтенанта отвозить, а мне каждый встречный говорит, что там немцы. Я не верю, доехал, сдал раненого в медсанбат и обратно. А вы уже ушли… Где полк искать, куда идти – не знаю. Кругом лес и ни души, где мы стояли. Сначала примкнул к какой-то части в Салтановке, но после боя с немецкими кавалеристами все разбежались, дальше шли мелкими группами. Потом опять примкнул к какой-то большой группе, но они нас что-то недружелюбно встретили. Утром проснулся – нас всего трое, остальные ушли, не сказав ни слова. С ними вот и набрел на тебя. Вижу – огонек, надо, думаю, погреться, а тут ты сидишь. Я глазам своим не верю, думаю – от голода мне кажется.

– Да ты ведь есть хочешь! Давай я тебе щей налью настоящих! Ложку не потерял?

– С собой. Хотя дней десять уж, как за голенищем сидит, нечего было хлебать.

– А сапоги у тебя каши просят, – Богатых посмотрел Хмельнову на ноги.

От его сапог остались одни верха, ступни были перевязаны тряпками и веревками.

– Не обморозился? И пальцы наружу!

– Утром не чувствую, а потом расходишься и ничего.

– Я тебе лапти дам, у меня есть запасные, выпросил у одного деда.

– Щи замечательные, корыто бы съел. А запах… – очищал котелок Роман.

– Это из предпоследней нашей лошади. Адъютант Князева целый час плакал, просил не убивать, так было жалко. Красавица, вся белая, как у Чапаева. А ее в кусты и в ухо из нагана… Последняя лошадь утонула сегодня в болоте, не суждено ей было быть съеденной.

– Я гляжу – ты даже побрит, – удивился Хмельнов.

– А как же. Стараемся не распускаться, комиссар не дает. Даже строевые записки начальнику штаба каждый день подаем. Вчера одного бойца чуть не расстреляли: украл в деревне кусок сала. Помиловали только после коллективного плача женщин.

– А много вас в колонне?

– Человек семьсот, весь полк. И майор Князев, и Александровский, комиссар. Все так вместе и идем.

– А как же кормитесь, столько народу…

– Лошадей ели, но обычно – что в поле найдем: картошка сырая, свекла, калина. В деревнях иной раз покормят, а бывает, что и отказывают, упрекают, что не можем Родину защитить. И то верно: по своей земле идем, а как воры, по лесам да оврагам, кусок хлеба просим. Хорошо еще, что на немцев ни разу не напоролись, а то патронов на один бой осталось.

– Мне, Иван, ничего теперь не страшно. Главное, что я у своих…

На третий день после боя у Гремячего отряд полковника Гришина присоединился к колонне 269-й стрелковой дивизии, в которой было несколько сот человек, три танка и порядочный обоз. Колонну несколько раз облетали немецкие самолеты, но стычек с пехотой не было, пока не подошли к реке Нерусса. За ней стояли пехотные подразделения гитлеровцев, но это была все еще не линия фронта, а заслоны против выходивших из окружения советских войск. Несколько орудий и с десяток крупнокалиберных пулеметов противника простреливали местность перед колонной, которая оказалась загнанной в овраг перед рекой.

Здесь же, в овраге, был и командующий 3-й армией генерал Крейзер с остатками танковой бригады.

Полковник Гришин подошел к командующему, который ставил задачу не дивизиям, как это должно бы быть, а трем танкам «Т-34», стоявшим рядом.

– Иван Тихонович, готовься к прорыву, – приказал Крейзер Гришину. – Идем следом за этими танками. Метров четыреста придется идти полем, а потом будет лес. Медлить нельзя: авиацию вызовут – всем нам здесь крышка. Ракету пущу – поднимай своих.

Полковник Гришин пошел к своему отряду, обходя группы сидящих на корточках пехотинцев в мокрых фуфайках и шинелях.

Когда по сигналу красной ракеты почти тысячная масса людей поднялась из оврага и устремилась к лесу вслед за танками, лейтенант Вольхин побежал вместе с Червовым, стараясь не отставать от него. Он то и дело оглядывался направо, откуда с горы били немецкие пулеметы. В один дух люди перемахнули реку, покрытую у берега коркой льда и, уже не оглядываясь, побежали в глубь леса.

Шли долго, потеряв чувство времени. Если утром еще подмораживало, то днем становилось совсем тепло. Но мокрая одежда не грела. Во время броска Вольхин и Червов потеряли своих из батальона связи и теперь бродили по лесу, всматриваясь в лица сидящих у костров бойцов. Проходя мимо группы танкистов, Червов услышал: «Я адъютант командующего… Они идут параллельно…» Хотелось спать, и они с Вольхиным наломали веток и легли, прижавшись спинами друг к другу. Сквозь сон Вольхин слышал, как какой-то командир говорил: «Вы, танкисты, и без машин остаетесь танкистами… Идем сейчас на Фатеж, там нас встретит кавдивизия, это последний рывок…»