Читаем без скачивания Рассказы - Марио Бенедетти

Рауль посмотрел на часы. Двадцать минут пятого. Последние полчаса они почти не разговаривали. Рауль лег на скамью, подложил под голову черную из мягкой кожи сумку Мирты. Она поглаживала время от времени его волосы, говорила: «Какой сквозняк». И больше ничего. Рауль чувствовал: происходит какая-то прекрасная, изумительная чепуха. И не нужна ему больше пошлая интрижка. Не надо портить эту небывалую, неправдоподобную ночь… Без четверти пять. Рауль встал, прошелся по платформе, чтоб размяться, взглянул на Мирту и вдруг сделал открытие: «Эта девушка — моя судьба». Ни в одном из своих тщательно отделанных рассказов Рауль не допустил бы такой банальной фразы. Но, к счастью, это не рассказ, это — на самом деле, можно себе позволить подумать так. И он снова подумал: «Эта девушка — моя судьба». И вздохнул. Вздох относился к только что сделанному открытию. Открытие наполнило душу Рауля восторгом. Да что там душу! Всего Рауля, все его тело, уши, горло, легкие, сердце, желудок…

Он не мог больше молчать. «Знаешь что? — нежно и взволнованно произнес он. — Я отдал бы пять лет жизни, чтобы начать все сначала, вот здесь, сейчас. Я хочу сказать — чтобы я развелся, чтобы моя жена примирилась с этим и не покончила с собой, чтобы у меня была приличная работа в Париже и, когда откроют метро, мы вышли бы отсюда тем, чем мы уже стали, — мужем и женой». Она неуверенно подняла руку, словно хотела отмахнуться от какой-то тени. «Я тоже отдала бы пять лет жизни», — сказала она. И прибавила: «Не беда, все как-нибудь утрясется».

Подул сильный ветер. Оба чихнули. Ярко загорелось электричество. Метро начинало свою повседневную жизнь. Рауль подержал зеркальце, и Мирта привела себя в порядок. Он тоже кое-как причесался. Они медленно поднимались наверх, а навстречу уже катилась первая волна пассажиров. Рауль подумал, что даже не поцеловал Мирту. Он сам не понимал почему. Из скромности, что ли? Наверху оказалось не так холодно, как накануне.

Не советуясь, они зашагали по бульвару Бон-Нувель к почте. «Ну, что же дальше?» — проговорила Мирта. Рауль как раз собирался спросить то же самое. Но не успел. Девушка в черных брюках и зеленом пуловере энергично махала им с той стороны улицы. Какая-нибудь приятельница Мирты, решил Рауль. Знакомая Рауля, подумала Мирта. Девушка перешла наконец улицу, подбежала к ним и заговорила громко, с мексиканским акцентом: «Наконец-то я вас поймала, кретины. Весь вечер звонила, никто не подходит. Куда вас носило? Мне нужен Эплтон. Ты можешь мне дать, Рауль? Или ты, Мирта?»

Они стояли неподвижно и молчали. Девушка снова набросилась на них: «Слушайте, не будьте сволочами. Мне в самом деле позарез. Дали перевод, можете представить? Ну что вы застыли, как два монумента, чтобы не сказать — как два идиота? Вы домой? Я с вами». И она бросилась по улице Мазагран к Эшикье. Девушка бежала впереди, качая бедрами. Рауль и Мирта молча шагали за ней. Они шли рядом, не касаясь друг друга, и каждый думал о своем. Девушка свернула за угол, остановилась перед домом № 28. Поднялись пешком на четвертый этаж (в доме не было лифта). Девушка остановилась перед квартирой № 7. «Давай отпирай», — сказала она. Привычным мягким движением Рауль снял с пояса старое кольцо с ключами. Три ключа, как всегда, висели на нем. Рауль вставил первый в замочную скважину. Ключ не поворачивался. Он вставил второй — дверь открылась. Девушка ринулась к стеллажам, схватила книгу Эплтона, расцеловала в обе щеки сначала Рауля, потом Мирту. «Надеюсь, к вечеру вы обретете дар речи. Вы не забыли, сегодня мы у Эмилии. Захватите пластинки, please». Она убежала, сильно хлопнув дверью.

Мирта опустилась в соломенное кресло. Рауль мрачно, прищурившись, оглядел квартиру. Вот его книги с характерными пометками красным карандашом. Но есть и новые, наполовину разрезанные. На стене его любимая репродукция — Миро. И еще репродукция с одной картины Клее, о которой он давно мечтал. Три фотографии на столе: родители Рауля, какой-то сеньор, очень похожий на Мирту… На третьей Мирта и Рауль, обнявшись, стоят на снегу. По всему" видно, что им очень весело.

С той самой минуты, как они встретили девушку, которой нужен был Эплтон, Рауль ни разу не решился взглянуть на Мирту. А теперь посмотрел. Она ответила спокойным, немного усталым и совсем несердитым взглядом. Но — поздно. Именно в эту минуту Рауль окончательно понял: может быть, и не стоило разводиться с той, что осталась в Монтевидео. Конечно, она была истеричка, вечно ей все не нравилось. Зато — умная и настоящая женщина, а вот второй его брак начинает разваливаться. Нельзя сказать, что он разлюбил эту худую, вечно зябнущую, беспомощную женщину, которая сидит сейчас в соломенном кресле и смотрит на него. Но Рауль ясно видит, как мало в его чувстве к Мирте осталось той чудесной, захватывающей, таинственной влюбленности, которую он пережил пять лет назад в далекую, немыслимую, почти совсем уже забытую ночь, когда по воле случая они оказались вместе, запертые на станции метро «Бон-Нувель».

ЗВЕЗДЫ И ТЫ

© Перевод Р. Сашиной

Сын учителя начальной школы и швеи, худой, высокий, с темными глазами и мягкими руками, он сошел бы за самого обычного жителя Росалеса — чистенького, правильного, трудолюбивого городка, существование которого, по всей видимости, полностью зависело от двух заводов (мощных, дымных, приземистых), принадлежавших иностранным владельцам. Олива был комиссаром полиции. Точно так же он мог бы работать каменщиком или служить в банке, потому что место это он занял не по призванию, а по случайному стечению обстоятельств. К тому же полиция не играла почти никакой роли в повседневной жизни города Росалеса — уже много лет никто здесь не совершал преступлений. Последний раз это случилось больше двадцати лет назад и до сих пор не забыто: настоящее убийство на почве любви, если можно так выразиться. Лавочник дон Эстевес убил свою неизлечимо больную жену, чтобы избавить ее от долгих предсмертных мучений. Время от времени на площадь, в священную тень собора и полицейского управления, вползали два-три тихих алкоголика, но полиция никогда их не трогала, потому что безобидные пьянчужки весело распевали старинные милонги либо в тысячный раз повторяли детски невинные анекдоты, казавшиеся им самим верхом неприличия, — только и всего.

Комиссар бывал в кафе, где играл в карты с дантистом и аптекарем, а иногда появлялся в клубе и дружески беседовал о спорте и о политике с журналистом Арройо. Журналист Арройо, строго говоря, не был специалистом ни по спорту, ни по международным проблемам. Он занимался высокой, недоступной простым смертным наукой — астрологией. Тем не менее в ежедневной рубрике под названием «Звезды и ты», где помещались составленные им гороскопы, Арройо нередко касался вопросов самых конкретных и вещественных. До мельчайших подробностей описывал он близкое будущее, причем характеризовал его в трех аспектах: международном, национальном и местном. Прорицания Арройо во всех перечисленных областях почти всегда попадали в точку, а потому его астрологическую рубрику в «Колючке» (местной утренней газете) читали всерьез и со вниманием не одни только женщины, но все без исключения жители города Росалеса.

Вероятно, следует пояснить, что городок, о котором идет речь, никогда не назывался и не называется Росалесом. Мы прибегли к этому названию исключительно из соображений безопасности. В наше время в Уругвае перешли на нелегальное положение не только отдельные лица, политические группы и профсоюзы. Целые кварталы, даже города и селения ушли в подполье.

В семьдесят третьем году, тотчас же после переворота, комиссар Олива резко изменился. Первая, видимая простым глазом перемена произошла в его внешности: раньше он почти никогда не надевал форму, а летом часто ходил просто в рубашке. Теперь он неизменно появлялся только в форме, что придавало его лицу, фигуре, походке, а также его приказаниям такую властную свирепость, которая еще год назад казалась совершенно немыслимой. Вдобавок комиссар мгновенно и неудержимо растолстел — «распузел», как выражались местные жители.

Первое время Арройо смотрел на эти перемены с каким-то недоверием, ему все казалось, что Олива вроде как притворяется. Но в тот вечер, когда комиссар приказал арестовать все тех же трех пьянчужек «за нарушение порядка и издевательство над общественной моралью» (на самом-то деле они, конечно, пели и болтали, что и всегда), Арройо понял, что перемены настали серьезные. На следующий день в рубрике «Звезды и ты» появился весьма мрачный прогноз относительно ближайшего будущего города Росалеса.

Потом в единственном лицее города произошла забастовка учащихся. Как и в других городах внутренних районов, в лицее учились юноши самых разных возрастов — одни совсем еще дети, другие почти уже взрослые. И вот все объявили забастовку. Такого еще не бывало в Росалесе. Ученики заявили, что они против переворота, против роспуска парламента, против закрытия профсоюзов, против пыток. Не подозревая о перемене, которая случилась с комиссаром полиции Оливой, они пустились вышагивать вокруг площади с плакатами в руках и уже на втором круге были арестованы. Полицейские просили извинить их (многие были дядюшками и крестными отцами «мятежников») и шепотом прибавляли, не то со страхом, не то с осуждением, что это все «штучки Оливы». Не прошло и суток, как из шестидесяти арестованных Олива отпустил пятьдесят, не преминув угостить их предварительно длиннейшей нотацией, в которой наряду с прочим было заявлено, что «он не потерпит, чтобы какие-то сопляки называли комиссара полиции фашистом». Остальных десятерых, постарше, Олива посадил под замок. На рассвете многие слышали стоны, мольбы о помощи, раздирающие вопли. Отцы, а еще более того — матери никак не хотели верить, что в полиции их сыновей пытают. Но вскоре поверили.