Читаем без скачивания Возвращение - Борис Хазанов

"Prost".

Я спросил, подняв брови: не подкинуть ли еще дров в камин?

Она покачала головой. Я заметил, что ее взор изменился: что-то почти умоляющее.

Она промолвила - холод шампанского проник в ее голос:

"Между прочим, отвернуться от дамы, когда она бросает вам цветок, это... по меньшей мере невежливо. Знаешь что... Ведь мы теперь на "ты", не правда ли. Я понимаю, что так просто это не делается... Не надо сейчас об этом думать. Предоставь вещам идти своим естественным ходом".

"Естественным?"

"Конечно. Разве это не естественно, если мужчина и женщина остаются наедине и... ясно, что дальнейшее неизбежно?"

"Неизбежно?"

"Да".

"Мне кажется,- сказал я,- в нашей ситуации есть что-то комичное".

"Может быть... Отнесись к этому легче. Русские из всего делают проблему. В конце концов это действительно забавно: представь себе, что у тебя интрижка с дамой из хорошего общества. Нет, нет! - Она помотала головой.- Я говорю не то. Совсем не то. Лучше помолчим. Представь себе, что..."

Она подвинула мне свой бокал.

"Бывают неудачи",- заметил я, берясь за бутылку.

Она обвела меня искоса ироническим взглядом.

"Вот что тебя волнует",- сказала она.

Мы вновь осушили рюмки. Я бы даже сказал, бодро осушили. Возможно, "Вдова Клико" была виной тому, что диалог стал принимать игривый характер. Выносить пафос можно лишь в небольших дозах. И мы попытались найти убежище во фривольности.

"Не то чтобы волнует, но... Всё бывает".

"Ты хочешь сказать: не всё бывает. Странный разговор... накануне брачной ночи. Неужели впрыснуть два миллилитра - или сколько там - мужского семени, разве это так сложно? О, извини! - сказала она смеясь.- Сама не знаю, что говорю!"

"Ты говоришь то, что думаешь".

"Может быть, но слова всё искажают. Я думаю обо всем сразу. Это судьба... Ты веришь в судьбу?"

Я пожал плечами.

"Ты находишь меня недостаточно привлекательной?"

"Я этого не говорил".

"Хорошо, тогда я сама скажу. Сначала налей мне... только немного... это вредно для ребенка. Ты говорил, что я похожа на портрет Дюрера. Другие тоже говорят. Но ведь эта дама, согласись, не так уж уродлива! Да... да,- говорила она, теперь уже глядя не на меня, а в пространство,- я не юная девушка. Но позволь тебе напомнить: жены, не слишком влюбленные в своих мужей, хорошо сохраняются, это давно замечено. Они не засыхают, как старые девы, и это понятно: вследствие регулярного полового контакта. Но и не расходуют зря свои силы. А я к тому же еще была добродетельной супругой".

"Света-Мария... зачем ты мне всё это говоришь?"

"Ты недурно сложен, для мужчины это самое главное. Залог полноценного отцовства. Но ты, возможно, не обратил внимания... должного внимания, что и я... Мои платья не дают ясного представления... Уверяю тебя, я сложена на диво. Ничего лишнего! У меня в меру широкие бедра. Мой зад выступает ровно настолько, насколько это требуется. Живот без складок, живот нерожавшей женщины. У меня грудь, которой позавидует любая девчонка. У меня маленькие, немного расставленные, прекрасно сформированные железы с розовыми сосками. Хочешь, чтобы я продолжила это описание? Плесни мне еще немного... капельку".

ХХII

Пауза. Я намерен сделать паузу. Я огляделся: сколько уже было в моей жизни таких пристанищ, голых, обшарпанных стен, подтеков на потолке. Всё, что я забираю с собой - книги, зимнее пальто и, само собой, мое профессиональное обмундирование - штаны, балахон, древняя касторовая шляпа, к которой я питаю суеверную привязанность,- частью сложено в чемодан, частью висит на стуле. Прочее мне не принадлежит. Я не собираюсь присесть напоследок, по русскому обычаю. Я сюда уже не вернусь. В положенный срок внесена квартирная плата, ключи лежат на столе, я предупредил жилищную компанию о том, что освобождаю комнату. Не комнату, а конуру. Они требовали, чтобы я произвел ремонт, но с меня, как говорится, взятки гладки. Не буду рассказывать о формальностях, о сидении в коридорах всем нам знакомого учреждения, где, кстати, произошла у меня встреча со старым приятелем. В дальнем конце воздвиглась, валкой походочкой приблизилась фигура Вальдемара. "Алала!" - услышал я древнегреческое приветствие. Теперь он был в длинной седой бороде, которую, я думаю, специально отбеливал; есть такие снадобья.

"Ты чего здесь торчишь?"

"Да вот,- сказал я,- сижу..."

"За пособием пришел, что ль?"

"В этом роде".

Вальди выразил удивление, что давно не видел меня на рабочем месте.

"Если ты имеешь в виду редакцию,- сказал я,- то ее больше не существует".

"Накрылась?"

"В этом роде".

"Ну и хрен с ней! Я не об этом. Кстати, за тобой должок!"

"После отдам",- сказал я.

"Когда это - после?"

Мы еще немного потолковали. Прохвост сумел-таки после смерти нашего пахана окончательно закрепить за собою его прерогативы. Не знаю только, счел ли своим долгом взять на себя его заботу о нас. В это время на табло появился мой номер, замигал огонек над дверью.

"Я тебя везде найду!" - крикнул он вслед.

Выйдя из кабинета, я огляделся: коридор был по-прежнему полон страждущих; Вальдемар исчез; я спустился по лестнице в вестибюль, вышел на улицу, поглядел в обе стороны - дорога в мир была открыта. На углу я сунул три монеты в щель автомата, снял трубку и набрал номер. Я брел мимо вывесок и витрин, настежь открытых дверей кафе, кое-где столики снова стояли снаружи, кое-где за стеклами уже сияли шестиугольные звезды, близилось Рождество, была оттепель, всё еще продолжалось неопределенное время года. Навстречу мне постукивали каблуками женщины, маршировали мужчины в плащах нараспашку, плелись старухи, и на всех лицах играла, как солнце на поверхности вод, обманчивая весна; я шел без цели и направления, так мне казалось, так мне хотелось думать, шел, почти веселый, беззаботный, как этот город, по которому некогда брел юноша-монах в черном плаще с капюшоном и видел в небе над дворцами огненный меч возмездия, но до огня и пепла было еще далеко. В самом деле, времени было хоть отбавляй. Я вышел к скверу и удобно устроился на скамейке. Спиной ко мне, окруженный цепями, сидел на постаменте позеленевший бронзовый король.

Известно ли ей, кто это, спросил я Марию Федоровну, когда она опустилась на скамью рядом со мной.

Она покачала головой.

"Надо знать историю нашей новой родины",- сказал я наставительно, принял из ее рук аккуратно завернутый бутерброд, банку кока-колы, прочел, жуя и прихлебывая из отверстия, ученую лекцию.

Жестянка полетела в урну. Бледное солнце выглянуло из марли облаков. Я хлопнул себя по коленям. После этого началось длинное путешествие. Мимо старых, украшенных скульптурами и лепниной особняков, чугунных решеток и маленьких львов, сидящих, точно дети на горшках, на своих постаментах, мимо аккуратных безликих зданий, выстроенных на месте сгоревших и разбомбленных кварталов, мимо голых деревьев, где высоко на суках висели похожие на гнезда растения-приживалы, где сидели, задумавшись, черно-лиловые птицы, по мокрым песчаным дорожкам, где мальчишки мчались на карликовых велосипедах с красными флажками на длинных качающихся жердях бамбука за спиной, словно конные самураи.

Я продолжал рассказывать.

Спор герцога с князем церкви разгорелся из-за того, что люди епископа собирали дань с купцов из южных земель, а герцогу ничего не доставалось, и он приказал разрушить переправу и выстроил собственный мост выше по реке, откуда всё и пошло. Зависть, сказал я, породила этот привольный город. Держась за руки, мы спустились по каменным ступенькам к воде. Мост гремел высоко над нашими головами.

До зимы было еще не так близко, настоящая зима в наших палестинах начинается в январе, но народ запасается одеялами, воровства здесь не бывает, кто-нибудь притащит жаровню, люди живут коммуной. В крайнем случае, сказал я, можно переночевать в метро, бургомистр заблаговременно распорядился не запирать двери в морозные ночи. Бургомистр даже посетил как-то раз это убежище. В газете были статья и фотография.

На сухой площадке между бетонными плитами берега и каменным быком стояли деревянные койки, ржавые железные кровати, комод с телевизором, газовая плита; на плечиках висел фрак, порыжевший от старости и невзгод, стояло облупленное пианино, на котором владелец, облачившись во фрак и цилиндр, в перчатках с обрезанными пальцами, играл в рождественские дни на базаре Христа-дитяти, для чего пианино выволакивали наверх и грузовичок вез его на главную площадь города. Источенный червем шкаф, переживший все царствования и войны, с остатками деревянной резьбы, с черным исцарапанным зеркалом отгораживал угол для желающих воспользоваться двуспальной кроватью. Маша взглянула на меня, я пожал плечами. Устанавливается очередь, сказал я.

ХХIII

Мало того, что я забыл о случившемся. Из памяти начисто выветрилось время, три или четыре года назад, когда я сам по собственной воле чуть было не отправился к праотцам. С тех пор я был осужден, если можно так выразиться, на пожизненное существование. Но сейчас мысли заняты были другим, я снова куда-то ехал. Так как движение поездов временно было прекращено, я поднялся следом за всеми по эскалатору, рассчитывая воспользоваться наземным транспортом; было пасмурно, смеркалось. Угрюмая толпа штурмовала автобус. Снова, как навязчивый сон, как сон во сне, изнурительная езда в лабиринте тусклых улиц, по кривым, ухабистым переулкам, в тряске и духоте, в испарениях мокрой одежды, мелькание огней, дождь, ползущий по черным стеклам колыхающегося автобуса. Дождь лил все гуще, экипаж остановился посреди водной глади, люди старались перепрыгнуть с подножки на тротуар. На мое счастье, ливень стал утихать; оглянувшись, я увидел, что никого больше нет, ни автобуса, ни людей. Нечего было удивляться, что я не сразу отыскал дом и полуразрушенный подъезд, ведь прошло столько времени; и, однако, ничего, в сущности, не изменилось. Единственная новость фонари, лунное сияние газосветных трубок. Память возвратилась ко мне. Лучше сказать, я вернулся в свою память, как в мертвый дом. На постели лежала моя жена.