Читаем без скачивания Рабыня порока - Валериан Светлов

Никита Тихонович сидел, понуря голову. Она, окончив рассказ, встала перед ним во весь рост и, гневно глядя на него, проговорила чуть не задыхаясь.

– Теперь ты знаешь всю мою жизнь. Я рассказала тебе ее, чтобы ты знал меня всю, как есть, всю мою душу… Могу ли я любить тебя, могу ли я любить вас всех, русских? Вы разбили мою молодую жизнь, вы надругивались и тешились надо мной. Горечь и обида легли на мою душу, и я ненавижу, ненавижу вас. Месть живет во мне! Нет, полно! Полно мне жить по чужим домам в холопках да отдавать свою красоту на стыд и поругание! Умереть лучше! Боярыней мне не быть, а холопкой у ваших боярынь быть мне не к лицу и негоже. Женой твоей быть я согласна, а наложницей никогда! Держи меня силой, сколько хочешь, но доброй волей я у тебя не останусь. Любить тебя я не буду и, как только будет возможность, я уйду от тебя, уйду на все четыре стороны, куда глаза глядят. Нет, Никита Тихоныч, не удержать тебе меня никакими силами.

Глаза ее сверкали гневом, и она была такой красавицей в величии этого гнева, что Стрешневу сделалось страшно ее силы.

Но он постарался повлиять на нее убеждением:

– Машенька, – сказал он, – ты знаешь, что я люблю тебя, люблю настолько, что сейчас сделал бы тебя своей женушкой перед Богом и людьми. Но, ты знаешь, я женат, и жена не камзол, который можно скинуть с плеч, когда он тебе неудобен. Что поделаешь, моя дорогая любушка? Видно, надо терпеть…

– Довольно я натерпелась.

– Надо терпеть, – упорно повторил он, – идти некуда. Куда ты пойдешь? Ни людей, ни дома, ни родины нет у тебя… Уйдешь – погубишь свою душеньку, да не одну свою…

– Не твою ли? – насмешливо проговорила она.

Он встал, подошел к ней, нагнулся к самому лицу ее и, значительно понизив голос, проговорил:

– Погубишь того, кого носишь под сердцем.

Но она задрожала от гнева.

– Так это – он? – почти закричала она. – Виновата я в этом что ли? Просила я об этом что ли? Опостылели вы все мне, и бежать я хочу от вас, чтобы глаза мои не видели вас и уши мои не слышали вас. Твой ребенок! Да мне-то что?..

– Марья!.. – строго остановил он ее.

Но она была вне себя.

– Уйду, уйду, – твердила она.

– Да разве тебе нехорошо здесь? – пробовал он ее успокоить. – Дом – полная чаша, и челяди у тебя в услужении много. А разве Наталья Глебовна издевается над тобой? Разве ты можешь сказать, что ты – ее холопка, а не подружка ее? Ты знаешь, детей у меня нет, Бог не благословил нас с женою. Я уже говорил с ней; ведь она – тихая, кроткая, простая женщина, ангел Божий…

– Ну и милуйся с ней, зачем тебе я занадобилась еще? – мрачно сказала она.

– Ах, зачем? Разве я знаю? Затем, что я люблю тебя и жить не могу без тебя. Затем, видно, что ты не любишь меня, что ты будешь матерью моего ребенка… Ах, Машенька, я всю жизнь мечтал об этом, и вот, надо быть, Бог услышал меня. И твой ребенок будет нам вместо родного. Наталья Глебовна уже и теперь любит его и готовит ему приданое.

– Не рано ли? – зловеще прошептала Марья Даниловна, но он не слыхал этих слов.

– Останься же с нами, не губи меня и себя! Мы оба заботимся о тебе. Жена глубоко схоронила обиду в своем незлобивом сердце и простила нам обоим нашу любовь.

– Не нуждаюсь я в ее прощении.

– За что ты не любишь ее? – продолжал Стрешнев, сам не зная, что говорит. – Ведь не она тебя обидела, а ты ее; ведь ты стала ее разлучницей. А она, напротив, помирилась с тобой, полюбила тебя.

– Очень нужно!..

– Машенька, одумайся, прошу тебя.

– Доколе не стану боярыней Стрешневой, дотоле не буду любить тебя.

– Да пойми, не могу же я взять тяжкого греха на душу и извести неповинную жену мою.

– А не можешь – и не надо… Я не приневоливаю.

– Но как же тогда?

– А никак! Отпусти меня без дальних слов – и все тут.

– Не могу, Машенька, видит Бог, не могу.

Теперь она сделала шаг к нему и, грозно смотря ему в глаза, твердо проговорила:

– Смотри, Никита Тихоныч, как бы худо не вышло.

Сзади них раздались чьи-то шаги.

Оба вздрогнули и отступили на шаг друг от друга.

Между низко нависшими ветвями деревьев, несмотря на наступившие густые сумерки, они различили фигуру боярыни Стрешневой, и Никита Тихоныч, быстро проговорив: «Прощай, Машенька» – скрылся в чаще кустов.

Она проводила его презрительным, насмешливым взглядом и приготовилась встретить боярыню.

V

– Ты здесь, Марья? – выйдя к скамейке, проговорила Наталья Глебовна.

– Сама, чай, видишь, – дерзко глядя ей в глаза, ответила Марья Даниловна, тщетно силясь подавить бушевавшую в ее груди бурю.

– Я тебя давно по всему саду ищу.

– Никто тебя не неволил. Я не маленькая, не потеряюсь, – насмешливо сказала Марья Даниловна.

Наталья Глебовна внимательно на нее посмотрела.

– Али опять сердце распалилось? – участливо спросила она ее.

– А то нет? Откуда не быть сердцу в этом застенке.

– Чай, с Никитой Тихонычем опять разговаривали?

– А с кем же еще?

– Эх, Марья, Марья! – укоризненно покачала головой Стрешнева. – Молода ты еще, кровь кипит в тебе, не угомонилась, жизни еще не изведала.

– Это я-то жизни не изведала? Ах, да что мне тут с тобой разговаривать! Говори скорее, что надо, да и все тут.

– Ничего не надо. Искала, чтобы в дом звать. Сыро ведь по ночам-то в саду нашем, да еще у озера-то. Долго ли занемочь? Да и что за веселье такое? Сыростью несет от озера, темень здесь всегда какая-то, квакушки орут… Туманы ползут с озера. Смотри, неровен час, занеможешь.

– Много благодарны тебе за заботы и милости, – насмешливо ответила Марья Даниловна. – Чем только отблагодарить тебя, сударушка, уж, право, не знаю. Вот разве мужа твоего тебе отдать, твою мокрую курицу, Никиту Тихоныча. Так об этом-то я и хлопотала, ясное мое солнышко, да, вишь, ведь укрылся, что ребеночек несмышленый, не хочет.

Наталья Глебовна качала головой, слушая ее пропитанную горечью речь.

– Злобы-то в тебе, злобы сколько! – грустно проговорила она. – А Бог-то? Где у тебя Бог? Бог указал жить людям в мире и согласии, любить друг друга и прощать врагам. Враг ты мне была, лютый враг, Маша, а вот я давно простила тебе и полюбила даже тебя.

Слова эти только больше озлобили Марью Даниловну.

– Да что вы ко мне оба пристали, право! – резко сказала она. – Простили да простили! Да в чем я перед вами виновна? Не просилась я к вам, сами силком взяли, а теперь прощаете. В чем? Ты думаешь, очень он мне нужен, твой нудный Никита Тихоныч? Да сгинь он совсем да и ты вместе с ним!

– Будет тебе, Марья! Что сделано – того не вернешь! Терпеть надо.

– И терпи, кто хочет, а я терпеть не желаю. Ну, будет тут зря калякать. Говори, зачем сюда явилась?

– Ужинать тебя звать. Собрано уж на стол.