Читаем без скачивания Кати в Италии - Астрид Линдгрен

С этим следовало согласиться. Такими и должны быть настоящие мужчины! Такими страстными в любви и такими теплыми и необычайно верными в дружбе, как Лоренцо Медичи! О, это был потрясающий человек! Он мог вести ученые беседы с исследователями и философами, писать чудеснейшие стихи. Он был отважен в битве, а когда подвергался нападению, умел с оружием в руках защищать свою жизнь! Он любил красоту и делал Флоренцию прекрасной, он твердой рукой правил этим городом. Однако такие люди рождались лишь в эпоху Ренессанса.

— Ни единого дурного слова о современных мужчинах — хотя Magnifico ни одного из них не назовешь! — сказала Ева.

Ее суровый приговор причинил мне боль. Мне вдруг стало так жаль современных мужчин! У них ведь тоже есть привлекательные черты.

— Во всяком случае, ты должна отдать им должное: они гораздо реже предлагают женам отравленные пирожные, когда хотят завести себе новую спутницу, — сказала я. — Если я правильно поняла, то по крайней мере во времена последних Медичи отравленные пирожные явно входили в обычную диету их жен[122].

— Конечно, конечно! — согласилась Ева. — Современные мужчины милы! Я говорю только, что они не Лоренцо Magnifico.

Я поразмышляла.

— Леннарт Magnifico! — пробормотала я, проверяя звучность этих слов.

— Дерни меня за усы, иди домой и ложись спать! — сказала Ева.

Но мы не пошли домой и не легли спать! Слишком заманчиво было бродить по улицам и смотреть, чем занимаются флорентийцы. Мы просто благословляли удивительную привычку южан практически жить на улице! Это давало нам возможность все время видеть что-то новое. Естественная, почти животная жизнь заполняла узкие проулки, и люди были так чудесно непринужденны. Матери, сидя на поребрике тротуара, невозмутимо кормили грудью детей. Молодые родители гуляли посреди ночи с новорожденными младенцами, чтобы те тоже послушали музыку. А дети всех возрастов носились повсюду в счастливом неведении, что в определенный час следует ложиться спать.

— Видела всю эту малышню? — спросила Ева. — В нашем ведомстве по охране детства задрыгали бы ногами, если бы увидели такое!

Но здесь никто не дрыгал ногами, разве что сами ребятишки.

Далеко в глубине улицы мы услышали песню и отправились туда. Маленькое дешевое кафе на тротуаре — то есть оно не было на тротуаре целиком — выдвинулось до самой середины улицы. И вот посреди улицы так все и сидели вперемежку — молодые, старые и дети — и пели так, что только держись! Мы постояли немного и послушали. Этим людям было весело! Наверняка они были бедны, но это была веселая бедность.

— Непременно надо жить так радостно, и просто, и естественно, — сказала я. — Только петь и веселиться!

— По утрам они, возможно, хмурые! — с надеждой сказала Ева, так как она, конечно, тоже ощутила укол зависти перед лицом такой жизнерадостности.

Мы пошли по какому-то проулку. Он был совершенно пустынен и безлюден. Нам попался всего лишь один человек — мужчина средних лет, сидевший на тротуаре перед своим домом. Он беззаботно раскачивался на стуле и пел в свое удовольствие ворчливую коротенькую песенку:

— Ум-по-по-ум-по-по, ум-по-по!

Насколько мы поняли, он был абсолютно трезв. Он просто сидел и веселился среди ночи.

— Ева, — сказала я, — сейчас я задам тебе арифметическую задачу. Если в полночь на улице Вестманнагатан[123] в Стокгольме на стуле сидит человек и распевает «ум-по-по…», в котором часу приедет вызванный по рации полицейский и заберет его?

— Фу, теперь ты начинаешь задавать вопросы точь-в-точь как мой старый учитель математики в Омоле, — сказала Ева. — Этот пример: «длина пути», помноженная на «скорость ходьбы», равна «времени» — я никогда не понимала. Но держу пари, что, пожалуй, вызванный по рации полицейский прибудет к старикашке через две минуты.

— Готова держать пари, что это именно так! — согласилась я.

Стало быть, всем этим «ум-по-по»-старикашкам живется в Италии намного лучше!

Мы начали уставать. У Евы особенно устали ноги, так как она в своем тщеславии отправилась на прогулку в туфлях на высоких каблуках.

— И зачем только я нацепила эти кровавые каблуки? — рассерженно воскликнула она.

Но так как теперь она была в Италии и научилась воспринимать все естественно, то попросту сняла с ног орудия пытки и отправилась в отель в одних чулках. С наслаждением пошевелив большими пальцами ног, она продекламировала:

— «Тот страждет высшей мукой, Кто радостные помнит времена»… Разве не так сказал Данте? Значит, ему никогда не приходилось совершать туристическую поездку, да еще на высоких каблуках!

Я довольно посмотрела на свои собственные изношенные лодочки, которые уже давным-давно пора было выбросить.

Ева дразнила меня из-за этих туфель еще до отъезда из дома.

— В них нельзя показаться на людях, — говорила она. — Послушайся книжки Кунце «Полиглот», купи себе пару новых сапог!

Но я решила, что эти туфли должны непременно увидеть Неаполь, а потом умереть![124] О, сколько раз я испытывала благодарность за то, что эти туфли у меня есть! Единственный завет, который я хочу оставить после себя человечеству: «Не отправляйтесь за границу, не захватив с собой пару старых изношенных туфель!»

Мы жили в действительно прекрасном отеле в центре города. В элегантном отеле.

— Я рада, что нам досталась тихая комната окнами во двор, — сказала я Еве, когда мы легли спать. — Мы тут будем спать спокойно!

Во сне я очутилась в Средневековье. Я бежала, спасая свою жизнь, по узким улицам, где гвельфы и гибеллины сражались в полной готовности уничтожить друг друга! Они кричали и выли и со свежими силами лили с крыш домов расплавленный свинец на головы друг друга, что было для них приятным обычаем.

Но как они выли! Они выли так, что я проснулась! Однако вой почему-то не прекратился!

Ева сидела в кровати, прямая, как свеча, со смертельным испугом на лице.

— Либо «Inferno»[125] открыл во Флоренции свой филиал, либо кого-то убивают, — сказала я.

Со двора доносился самый что ни на есть адский вой, и посреди всего этого шума выкрикивал угрозы грубый мужской голос.

— Помяни мое слово, он истязает жену, — сказала Ева. — Мы должны сделать что-нибудь, помочь несчастной женщине. Так воют только в смертельном страхе.

Босыми ногами мы прошлепали к окну, открыли деревянные, сделанные из реек ставни и выглянули во двор.

Гвельфы и гибеллины оказались пятью кошками, которые дрались так, что только клочья шерсти летели. А грубый мужской голос принадлежал постояльцу отеля, которому очень хотелось спать.

Мы ведь слышали, что Италия — страна тощих, изголодавшихся кошек, а теперь поверили в это. Совершенно измученные и возбужденные, мы снова легли спать. И спали хорошо. До пяти часов утра, пока два проснувшихся во дворе отеля петуха не закукарекали так, словно хотели разбудить всю Тоскану.

Я уже упомянула о том, что мы жили в элегантном отеле в центре Флоренции? Удивительная страна эта Италия!

XV

Много испытаний выпало на долю Флоренции с тех пор, как этруски[126] пришли из Фьезоле[127], а теперь к этому добавились еще шведские туристические группы! Самое худшее всегда приходит последним.

Будь я истой флорентийкой, думаю, я бы ненавидела всех этих обезумевших женщин, которые врываются в магазины, и вырываются оттуда, и задают вопросы, и торгуются, и считают, и покупают, и теребят шелковые ткани своими мерзкими алчными руками. Будь я истой флорентийкой и обладай я хоть каплей того чувства красоты, которое во все времена отличало жителей этого города, я сочла бы безвкусной всю эту преувеличенную лихорадочную погоню за seta pura и другими мирскими вещами. Будь я истой флорентийкой, я указала бы на чудесный розово-бело-черный фасад собора Santa Maria del Fiores[128] и сказала бы: «Разве вы не видите, что он сияет прекраснее, чем любой натуральный шелк!» И привела бы всех этих женщин к Кампаниле[129] и к «Вратам Рая» Джотто[130]. Я поводила бы их среди сокровищ искусства Галереи Уффици и сказала бы:

— Купайте души в море красоты, женщины!

Однако я, к счастью, не флорентийка и не несу никакой ответственности за всех этих безумных женщин, что, жужжа, как шершни, то влетают в лавки и магазины, то вылетают оттуда… А мы с Евой — во главе!

Естественно, мы были в Галерее Уффици. Мы наслаждались прекрасным. Там был портрет очень юной фрёкен Медичи[131], завоевавший мое сердце, и портрет милой нежной мадонны в темно-зеленом плаще.

Мы долго стояли перед Баптистерием[132], поражаясь невиданной роскоши «Врат Рая». Мы впали в восторг, осматривая собор Santa Maria del Fiores. Разумеется, мы купали души в море красоты!