Читаем без скачивания Княжна Тараканова - Фаина Гримберг

Покамест она добилась лишь весьма относительного одиночества и весьма относительной независимости. Ей отвели для житья, то есть вернее для ночлега каморку на чердаке. В этой каморке помещалась только постель, а поднявшись во весь рост, возможно было достать рукою до покатого потолка. Забираться в эту каморку следовало по крутой лесенке. Ей предлагали ночевать в одной большой комнате, где спали служанки, но она решительно воспротивилась. Оставаясь в семье Лойба, она готова была терпеть многое, что представлялось ей неудобством, потому что дом Лойба для нее был временным пристанищем. Но теперь ее жизненный путь, дорогу ее жизни пытались определить раз и навсегда. И она вступила в настоящую битву, отвоевывая крохи независимости…

Теперь она узнала и кое-что новое об отце. Он был родом и вправду из Подолии, как она и предполагала. Она внимательно прислушивалась к разговорам, которые велись в доме. Отчего-то в семействе, куда она попала, полагали, что она плохо понимает немецкий диалект, на котором говорили польские евреи, по происхождению своему выходцы из Германии. Поэтому при ней частенько передавали друг другу такие сведения, какие желали бы от нее скрыть. Так она и узнала о том, что ее отец был отлучен от нескольких еврейских общин в разных городах. На него был наложен строгий «херем», то есть «запрет», то есть ему нельзя было приходить в синагогу и никто не должен был разговаривать с ним, а о том, чтобы иметь с ним какие-то дела, и речи быть не могло!.. Некоторое время она не могла понять, почему был наложен этот запрет на общение с ее отцом. Но однажды супруга ее родственника сказала старшей служанке, что совершенно понятно, почему это девочка имеет столь буйный («вилд») характер; ведь ее отец был известный «турецкий еретик»!.. Но что же это такое – «турецкий еретик», никто никому не объяснял, потому что, должно быть, все знали! А спрашивать она не решалась. Если бы она спросила, догадались бы, что она понимает все, что они говорят…

Теперь она по-иному вспоминала свое детство. Ей, к примеру, приходило на мысль, что отец мог объясняться с татаркой Зиновией по-турецки…

Она много думала об отце. И это может показаться странным, но она почти перестала припоминать детство, а странным образом напрягая мысль, пыталась – непонятно откуда, непонятно каким образом – извлечь из своего, нет, не из своего сознания, а из какой-то бездны бессознательной своей сущности, извлечь хоть какое-то понятие, представление об этой загадочной, но известной ее отцу «турецкой ереси»…

Она совсем не вспоминала Михала. И не то чтобы она его забыла или нарочно старалась забыть, нет, он как будто всегда был с ней, только она о нем не думала!..

Жена ее родственника получила в юности какое-никакое и можно сказать, что европейское, образование, то есть ее кое-чему учили, как учили дочерей в богатых немецких купеческих семьях. Так, она говорила и читала по-французски, играла на клавесине.

Семья была большая, двенадцать детей. Разумеется, мать хотела, чтобы дочери получили даже лучшее образование, нежели то, какое получила в свое время она… Та же игра на клавесине, умение говорить, читать и писать по-немецки и по-французски, и даже основы математики… К девочкам приходила учительница, бедная вдова какого-то разорившегося шляхтича… Разумеется, за обучение девочек платили ей деньги. Она учила дочерей еврейского негоцианта еще и танцам и рисованию… Девочки учились, но эта девочка не имела права учиться вместе с ними… Учительница не хотела тратить на нее свое время, потому что за эту девочку не платили… Однажды девочка тихо вошла в комнату, сделанную в доме классной, присела в уголку на одиноко стоявшее, обитое потертым линялым зеленым шелком кресло и стала слушать чтение учительницы. Но француженка заметила ее тотчас, то есть почти тотчас, и прервала чтение, опустив на колени маленькую книжку в темном переплете с позолоченными обрезами. Девочка видела этот ясный и даже и демонстративный жест, ее родственницы также видели и смотрели на нее с любопытством.

– Ступай! – обратилась к ней француженка. – Выйди вон!..

Девочка решила, что противиться не имеет смысла. В конце концов учительница была в своем праве, не желала тратить свои познания и силы на обучение бедной родственницы хозяев, за которую они не намеревались платить…

В те дни девочка перестала носить чепец и заплетала свои темные-темные густые волосы в одну косу, которую перекидывала то на грудь, то на спину. Раздеваясь перед тем, как лечь в постель, она видела, что ее груди очень красивы, круглы и крепки. Она опускала глаза, смотрела на свои груди и сама еще не понимая, почему, волновалась, как будто с этой красотой ее грудей могло быть связано ее будущее, но не то, какое ей прочили, то есть не какое-то замужество, сулящее зависимость и рутинное бытие, а совсем другое будущее, непонятное, радужно прекрасное… Телесно она уже стала женщиной, тогда, когда отправилась с Михалом на ярмарку в Пинск… Но в душе своей она еще женщиной не стала, еще только постигала свою женскую суть…

Она хотела продолжить свое учение. Она уже кое-что узнала из книг Михала, но она понимала, что ее познания еще не велики. Она даже и не задумывалась, зачем ей учение, но она стремилась учиться, как будто смутно сознавала, что это может пригодиться ей…

В классной комнате, в шкафу с застекленными дверцами, который был сделан хорошим столяром на заказ, помещались книги. В доме были другие шкафы, запиравшиеся на ключ. Ключи хозяйка носила прикрепленными к поясу. Но шкаф с книгами не был никогда заперт. С двумя старшими дочерьми семейства, Глюкль и Мирьям, девочка не то чтобы дружила, но была в хороших отношениях. В сущности, у нее никогда не бывало истинных друзей и подруг. Дочери хозяина имели свое толкование ее стремлению к учебе. Девушки полагали, что она надеется таким образом более удачно выйти замуж. Но Мирьям сказала ей с откровенностью, что вряд ли возможно подобное:

– …Ты слишком уж дикая, Мата! Подумай, какой мужчина захочет иметь себе такую чудну́ю жену!..

Мирьям и Глюкль и не думали поучать ее, они даже относились к ней с большим сочувствием. Она ответно бывала с ними спокойна и даже и весела… Но когда она слышала из их уст свое имя, ей вновь и вновь казалось, будто имя это не имеет к ней совершенно никакого отношения!..

Девушки охотно помогали ей в ее стремлении к знаниям книжным. Какая-нибудь из них сторожила у двери, пока она перебирала книги в шкафу. Она брала и читала одну книгу за другой. Набор их был в достаточной степени пестрым. Здесь были сборники толкований снов, основательно зачитанные девицами; были учебники, предназначенные для овладения основами арифметики и немецкой и французской грамматики, были новинки из книжной лавки, где торговали французскими книгами; среди этих последних оказалась и напитанная пряной эротикой Кребийонова «Софа», роман, также прочитанный юными читательницами с удовольствием. Конечно, после «Софы» Кребийона и «Биби» Шеврие сказки Шарля Перро казались действительно детским чтением. Но ведь и она едва выходила из отроческого возраста и потому не могла не сравнивать себя с Золушкой. Порою ей даже и хотелось быть такой же милой, покорной, доброжелательной со всеми, но она знала, что нет, она не Золушка, она не милая, а дикая!.. Впрочем, находились и куда более серьезные сочинения – «Неистовый Роланд» Ариосто, трагедия Пьетро Аретино «Горация», басни Лафонтена, «Инесса Кордовская», «Принцесса Клевская» госпожи де Лафайет, трактат Фенелона «О воспитании девиц» и его же «Приключения Телемака»[20]… Читая о потере невинности, она сравнивала прочитанное с тем, что произошло между нею и Михалом, но в книгах все было какое-то забавно игрушечное, а то, что совершили она и Михал, конечно же, было совсем настоящее, подлинное… Потом она решила, что просто-напросто книги о таком настоящем, подлинном, что произошло между нею и Михалом, еще не написаны, не созданы. Это должны были быть совсем другие книги, не такие, как те, которые она уже успела прочесть…

Отец семейства не одобрял ни девического чтения, ни девической образованности вообще! Он говорил, что всевозможные романы и стихи не следует читать никогда, а тем более в субботу, в день священного отдыха иудеев… Однако жена возражала ему и приводила в пример одну историю, которая передавалась из уст в уста. История была вот какая: в городе Клеве жил некий еврейский купец, поставщик Бранденбургского двора, он женился на женщине, у которой была от первого брака умная, красивая и образованная дочь. Некий дворянин отдал в залог этому человеку одну весьма ценную вещь. Срок залога уже истекал, но у дворянина не находилось денег, чтобы выкупить заложенное. Тогда приятель его предложил ему самое простое: солгать еврею, что деньги налицо и потребовать принести заложенную вещь, а потом как-нибудь ускользнуть с этой вещью. Полагая, что никто в доме еврея не владеет французским языком, они сговаривались по-французски. Однако знавшая французский язык девушка поняла все и приблизившись к отчиму, шепнула ему, чтобы он не выносил заклад в залу. И он сказал этим дворянам, что прежде чем он принесет заклад, они должны показать ему деньги, чтобы он знал, что у них и вправду есть деньги! Тогда хитрые дворяне поняли, что дело их проиграно и принуждены были уйти ни с чем!..