Читаем без скачивания Чёрные корабли - Джо Грэм

Я вложила обломок ему в руку и стала медленно взбираться выше — на скалы, гладкие и острые, как бронза, и черные как ночь.

Ней все еще глядел вниз, на воду. Я позвала. Он поднялся ко мне со странно отрешенным взглядом, какого прежде мне не доводилось встречать у мужчин.

— Что тебе видно? — осторожно спросила я.

— Город, — проговорил он. — Корабль с нарисованным на носу осьминогом. Дворцы с красными колоннами и цветными крышами. Огромная волна. — Голубые глаза смотрят в пустоту, щетина на подбородке золотится в лучах солнца.

— Былое, — отозвалась я. — Времена твоего прадеда.

— Да. Я не могу этого помнить.

— Уйдя за Реку, мы живем среди полей вечной пшеницы под незакатным солнцем. Но когда приходит срок, мы пересекаем Реку, называемую Память, — Лету. Мы возвращаемся в изменчивый мир и забываем прошлое.

— И возлюбленных? И друзей?

Я перевернула его руку и провела пальцем по глиняному черепку, лежащему на широкой ладони.

— Да. Пока не получим напоминания.

Эней взглянул мне в глаза:

— Неужели она вправду забыла меня там, за Рекой?

— Кто?

— Креуса, моя жена. Она погибла при взятии города. Без нее мир померк… — Он опустил голову, я едва расслышала последние слова.

— Не скрывай слез, царевич. Слезы благородны, когда ими оплакивается благородство умерших.

Он опустился на колени посреди черных скал, прижимая к груди осколок глиняного сосуда. Плечи его подрагивали. Я встала на колени рядом.

— Плачь, царевич. Ты ведешь за собой всех нас, так поплачь хотя бы на безлюдном острове, где твои слезы увижу только я. — Черные рукава моего хитона обняли его, как крылья.

Я не слышала его слов, кроме «Креуса, любимая». Охватив его руками, я ждала. Чернокрылые чайки кружили над нами, ловя потоки морского ветра. «Я Чайка, — подумала я, — внучка корабельного мастера из нижнего города». Эней, последний царевич Вилусы, остался бы для меня недосягаем, даже не будь я жрицей.

Наконец он пошевелился.

— Прости, госпожа…

Я коснулась его лица, провела рукой по теплому шершавому подбородку, заставила посмотреть мне в глаза.

— Не нужно извиняться. Она привычна к светлым слезам, проливающимся у подножия Ее трона.

Он коротко кивнул.

— Правда?

— Правда, — улыбнулась я ему. — Все хорошо, царевич Эней.

— Ней.

— Да.

Он повертел в руке глиняный осколок и сунул его в поясную сумку. Затем встал.

— Я глупец. Острова скалисты и едва выступают над морем. Здесь нет воды.

— Есть.

— Откуда тебе знать?

— Здесь гнездятся чайки. Видишь? Они не станут жить там, где нет пресной воды.

Мы взобрались наверх, к нагромождению камней — старых, выветренных временем, с оставшимися в них осколками ракушек. Некоторые еще как будто хранили следы обтесывания. Почти у самого верха открылась зеленая ложбина, из-под камней бил родник. Чайки, крича, захлопали на нас крыльями.

— Мы не потревожим ваших гнезд, — произнесла я громко, — и не коснемся на острове ничего чужого. Мы знаем, что вы принадлежите Владычице Мертвых.

Я опустилась на колени у родника.

— Великая Владычица, эти воды струятся из твоих святилищ, скрытых в глубинах земли. Позволь нам наполнить сосуды у твоего источника, наш народ жаждет и устал.

Наклонившись, я сделала глоток. Вода была свежей и прохладной, как горный ручей, легкой, как Ее согласие.

— Да, Ней, за водой можно приходить.

Ее милость

На острове Мертвых мы провели три дня. Вначале мало кто осмеливался ступить на берег: даже когда Ней вернулся к кораблям и рассказал о роднике, я видела, как многие закатывали глаза к небу и делали охранный знак.

— Я воззвала к Владычице Мертвых, — объяснила я им, — и попросила о помощи. Она послала своих птиц, чтобы указать нам священный источник, такой же чистый и прозрачный, как любой родник. Нам позволено набрать волы при условии, что на Ее острове мы не тронем никакой живой твари.

После этого некоторые согласились сойти на берег, воду стали набирать в большие бочки и носить в первую очередь на «Охотника» и «Семь сестер».

К концу первого дня, когда воду начали грузить на «Дельфина» и «Жемчужину», на горизонте показался парус. Тут же поднялась тревога, гребцов вызвали с острова, спустили весла. «Семь сестер» и «Охотник» вышли в море, готовые задержать противника насколько возможно. Но вскоре мы расслышали радостные крики — оказалось, к нам подходила «Крылатая ночь», на которой разместилась еще и команда «Грозы».

«Крылатая ночь», выйдя из шторма, видела другие суда лишь далеко на горизонте. На рассвете второго дня, когда шторм уже стихал, ей встретилась «Гроза» — почти затонувшая, палубы стояли вровень с поверхностью моря. Людей удалось перетащить канатами на «Крылатую ночь»; не спасли только одну женщину, сорвавшуюся в воду. «Гроза» пошла ко дну, но остались в живых двадцать один моряк, пять женщин и четыре ребенка. Потеря корабля была ощутимой.

— Новые корабли найти проще, чем восполнить кровь народа, — сказал Ней. — Нас так мало, что на счету все, даже грудные младенцы, и в такое время вы спасаете тридцать человек, обреченных на гибель. Сегодня вечером мы будем чествовать моряков «Крылатой ночи»!

В суматохе приветственных возгласов и объятий он незаметно отвел меня в сторону.

— Нам придется здесь побыть несколько дней. Не разгневается ли твоя Владычица?

— Нет. Она сама приготовила нам это убежище — иначе бы зачем Ее сестра привела нас к порогу Ее владений?

— Здесь широкие отмели с песчаным дном. Много пресной воды. И безлюдно. Хорошо бы остаться дня на два, привести в порядок суда и разместить людей с «Грозы». Может, еще подойдут «Очи Владычицы» и «Стриж». — Он умолчал о рыбацких лодках: зло не поминают, чтоб не накликать. Все меньше верилось, что лодки могли выжить, ведь шторм не вынесла даже «Гроза» — новый корабль, один из самых больших.

Мы остались на острове. Вечером Ней возжег костер, и на празднестве в честь моряков «Крылатой ночи» лилось лучшее вино Пилоса. Вскоре заговорили барабаны и флейты, у костра закружился хоровод, под луной разнеслись узнаваемые напевы родины. Их ритм напомнил мне пение рабынь, занятых льном, — вот откуда брали исток песни моего детства, песни печалей и утрат. Теперь они полнились радостью и утешением.

Румяная от вина Тия смотрела на пляшущих, хлопая в такт музыке. Кос кружился в танце и, обхватив плечи Ксандра, во весь голос выкрикивал слова песни. Бай присоединился было к хороводу, но на первых же шагах чуть не упал, его подхватила Тия и усадила к костру — так он сможет петь вместе с другими, а танцующие его не заденут. Бай ей что-то сказал — наверное, поблагодарил. Она еще больше раскраснелась. Он похлопал по земле рядом с собой; Тия, поколебавшись, села поодаль, в шаге от него, но лицо ее расцвело улыбкой.

Я отвела взгляд. «Пусть этот танец будет не для меня, — вспомнились давние слова. — Пусть никто не зовет меня любимой». Тогда это казалось просто.

А теперь что мне лелеять в мечтах? Учтивость царевича, его улыбки и доверие, предназначенные не мне, а прорицательнице?

Почему-то в памяти возникло легкое загорелое тело с гладкой кожей и спокойный, серьезный взгляд Ксандра.

Я отошла от толпы на берегу и, накинув покрывало, направилась к лагуне — к темным водам, по-прежнему хранившим свои тайны. Никто не окликнул, никто не пошел следом. Обхода берег, я наткнулась на обрушенную гряду камней, сбегающую к воде, — должно быть, остатки древней стены какого-то из дворцов, о которых вспоминал Ней. Я присела на камни, залитые светом почти полной луны. Как же нелегко бороться с собственным сердцем…

— Великая Владычица, — произнесла я, — ты знаешь мою любовь к тебе: она сильнее, чем жизнь. И отец, и мать для меня — ты. Но Кифера права: у меня тело молодой женщины. Преступление ли влечься к тому, кто принадлежит моему народу?

Никакого ответа, кроме едва слышного плеска волн. Чуть колышется лунная рябь, бросая отсветы на окна и двери домов, покоящихся на дне. Там нет даже человеческих костей, о былом напоминают лишь скелеты зданий. Вода неглубока, дома выглядят обманчиво близкими: сделай шаг — и ступишь на улицы, лежащие в Царстве Мертвых.

Какие воспоминания оставила я там, за Рекой? Жила ли я в этих домах, спала ли за этими окнами? Сами собой возникали перед глазами красные колонны дворца, и большое мягкое ложе, и обвившие меня теплые руки, и касающийся моей груди подбородок с золотистой щетиной, и мои ладони на сильных плечах… двое влюбленных на последней заре перед гибелью мира.

«Мир неиссякаем, — шепнула Она беззвучно. — Он гибнет и рождается вновь. Конец и начало — великое таинство, если хватит бесстрашия ему последовать».

— Я принадлежу Смерти, не началам, — отозвалась я.