Читаем без скачивания Возрождение - Олег Верещагин

Он сам не отдавал себе отчета, откуда пришла эта мысль. Пожалуй, он и осознал ее позже, чем занял позицию. Но эта мысль была одновременно и уверенностью.

Собака или кошка? Вовка не думал, что эти животные уцелели. Во всяком случае, они могли уцелеть только рядом с человеком[4]. Он давно их не видел. Так что это не кошка и не собака – а человек. Или, что вернее, – некто, бывший когда-то человеком.

Дальнейшее Вовка делал тоже без участия рассудка. Он, по-прежнему держа автомат по-боевому в направлении звука, слышанного последний раз, нагнул голову пониже, приставил ко рту левую ладонь, направляя звук в пол, и со злобным весельем резко крикнул, казалось, полную глупость:

– Эй, а я тебя вижу!

И это сработало.

Впрочем, это срабатывало часто…

Вовка услышал полный ужаса вскрик, тонкий, слабый, и тут же – быстрый топот, какой-то не очень серьезный, как будто и правда собака бежала. Но бежали на двух ногах, да и вскрик был человеческий. Тут же стало ясно, где незваный гость, – и Вовка, включив фонарик, пригвоздил того к месту лучом и выкриком:

– Стоять, козел!

Вообще-то вместо выкрика Вовка хотел дать короткую очередь – и все. Финал, точка, решен вопрос. Но снова сработали какие-то инстинкты – в бело-голубом мощном луче Вовка увидел буквально влипнувшую в обитую серым гипсокартоном стену маленькую бесформенную фигурку. И вместо пуль послал слова. Правда, эффект оказался почти таким же, как от пуль. Поднимаясь, Вовка удивленно всматривался в посетителя склада. Ворох тряпок, в котором с трудом можно было узнать пуховик, меховую шапку, теплые штаны, вроде бы – утепленные кроссовки. Все это обмотано-перемотано для тепла разной рванью. Этот двигающийся кулек мелко дрожал, как будто его било током. Но молча, не издавая больше ни единого звука.

Вовка на всякий случай осмотрелся снова, посветил вокруг, хотя и слух и инстинкты подсказывали ему, что тут больше нет никого. Потом неспешно поднялся и подошел к гостю. Дернул на его лице рыже-черное тряпье – подобие маски.

На него с серого от въевшейся грязи лица смотрели полные ужаса остановившиеся светло-карие глаза, огромные и мокрые от слез, которые не могли пролиться от страха. Дрожал приоткрытый беспомощно рот.

Это был ребенок. Лет 6–8.

Вовка изумленно отстранился. Спросил резко, чтобы убедиться:

– Ты один?

Вместо ответа малыш быстро закрыл лицо обеими руками – жутким и наивным жестом, который, видимо, у детей ничто не может изжить: если я не вижу страшного, то оно тоже меня не увидит и уйдет, не тронет, минует.

Вовка постоял напротив ребенка с полминуты. Размышлял, разглядывал такую неожиданную, почти сказочную находку. Потом спокойно взял его за шиворот и потащил за собой. Тот вскрикнул – слабо, обморочно – и попытался укусить Вовку, но получил сильный и точный удар в грудь кулаком.

– Иди за мной, – тихо, но зло сказал Вовка задохнувшемуся мальчишке. – Или я тебя пристрелю прямо тут. Ну?!

Рывок за шиворот. Мальчишка сник и, прижав к груди кулак, потащился за Вовкой…

– Рюкзак клади сюда, – Вовка закрыл шлюз, ткнул на пол у двери. – И стой жди, я сейчас.

Навьюченный найденыш тяжело дышал и даже пошатывался – рюкзак был нелегким, и груз скинул с явным облегчением. И остался стоять на месте, вроде бы глядя в пол, но в то же время явно озираясь. Вовка, раздеваясь, бросил на незваного нежданного гостя взгляд и усмехнулся – любопытство у него все еще сильнее страха, хорошо.

– Ты говорить умеешь? – спросил он, ставя на печку, которая еще не успела прогореть, цинковый таз и наливая в него ту воду, которая оставалась в принесенной в прошлый раз бутыли. Вопрос когда-то мог бы показаться глупым. Когда-то – да. Не сейчас.

– Да, – раздался еле слышный писк из тряпок.

– И меня понимаешь? Все понимаешь, что я говорю? – Вовка подошел ближе, всмотрелся в лицо ребенка.

– Да, – вроде бы кивок.

– Тогда раздевайся. Тебя надо вымыть… Быстро раздевайся, я сказал! – повысил Вовка голос, видя, что тот испуганно медлит…

Одежда на мальчишке – это оказался действительно мальчишка – разваливалась под пальцами. И была мала, а для тепла использованы всякие накрученные тут и там тряпки. Видимо, он не снимал ее уже давно. Нижние штаны были мокрые – описался от страха там, на складе. Вовка покривился, но без особой брезгливости, скорей по привычке. От найденыша в тепле начало отвратительно вонять, но это был запах не болезни какой-то, а просто предельной запущенности.

Мальчишка был невероятно, ужасающе грязный и еще – еще вшивый. Длинные волосы, намертво сбитые в сплошную густую массу, кишели этими тварями. Но, хотя и голодный, – не истощенный. Видимо, ему тоже повезло с едой, а когда она кончилась – ясное дело, выполз искать еще. И не нашел, где ему… Хотя – ха, нашел как раз… Как еще с ума не сошел или не одичал совсем. Хотя мелкие – им сходить особо не с чего.

Вшей подхватить – вот этого Вовка побаивался сильно. У него их никогда не было, даже в самые тяжелые дни, и начинать знакомство он не собирался. Поэтому первым делом просто-напросто обрил пацана наголо станком, поставив его на свету около открученной почти на полную мощность лампы и внимательно глядя, чтобы ни одна тварька никуда не уползла. Потом старательно упаковал рванье и состриженные колтуны в мыльной пене в плотный пакет – и вышвырнул его в коридор. Мальчишка стоял на том месте, куда его поставил Вовка, вздрагивал и переминался с ноги на ногу. Молчал, только иногда хлюпал носом: не от простуды – от страха, наверное.

– Холодно, – наконец робко выдохнул он.

Вовка хмыкнул, попробовал пальцем воду, вытер палец о штаны и спросил:

– Ты человечину ел?

– Нет, – мотание головы, не поспешное, а скорей испуганное и искреннее. – Я консервы ел. Там много было. И такие в пакетиках… сухие палочки и завитушки. И печеньки.

– Ясно. – Вовка не стал уточнять, где это «там», потому что, раз пацан оттуда вылез в жуть снаружи, значит, «там» уже ничего не осталось. – А с тобой был еще кто-нибудь?

– Не-е-ет… – выдох и всхлип.

– Ладно, тоже ясно… – Вовка опять побулькал пальцем в тазу. – Сам сможешь вымыться?..

Им двигала вовсе не доброта или гуманность. Пятнадцатилетний подросток, который потерял все на свете, включая привычный мир… а потом потерял и тот мир, который пришел было привычному на смену – и попал, похоже, в ад… а потом убил двух ровесников и ровесницу – которые, впрочем, пытались втроем убить его, так что все логично… и еще много кого убил, от крыс до взрослых убийц… – так вот, такой подросток не будет маяться добротой или гуманностью.

Нет. Странно, но им двигало чувство, редко встречавшееся у его сверстников в чистом виде, – рационализм. Голый рационализм.