Читаем без скачивания Апокалипсис от Владимира - Владимир Соловьев

— Здравствуй, сын.

— Привет, мама.

На звуки наших голосов выбежала моя дочь и бросилась мне на шею. Я обнял и поцеловал ее. Потом поцеловал мать. Все это время меня не покидало ощущение иллюзорности происходящего. Я, конечно, дома и со своей семьей, только вот кто этот самый «я»? Тело, бесспорно, похоже, но вот душа принадлежит уже совсем другому человеку.

Мы вошли в дом и обменялись новостями. Странно, но разговоры о моей жизни и рассказы про то, что произошло с мамой и дочерью в мое отсутствие, совершенно не задевали меня. Я их слышал и даже вовремя улыбался или печалился, но все это происходило где-то на границе моего сознания. Внутри я оставался холодным наблюдателем, понимая, что теперь я совершенно чужд этим людям, по странной прихоти Создателя являющимся членами моей семьи. Все как в Писании: «…и те, кто идут за мной, те моя мать и мои братья». Но не только мои кровные родственники далеки от меня, все эти люди, ежедневно оказывающиеся рядом со мной, еще дальше! Они чужды мне. Зачем они все здесь, зачем заискивающе смотрят в глаза в ожидании приговора? Не их общества я жажду. Все эти беседы — мука, утомительное ожидание возможности вернуться наконец в общество, куда более приятное для меня — в компанию Даниила и Билла.

Печально.

Из размышлений над моим изменившимся «я» меня вывел голос дочери. Полька что-то щебетала о своей учебе в институте и о том, как все ее подружки только и говорят обо мне, и как вокруг нее теперь все вьются и заискивают, и что, наверное, она теперь выйдет замуж за своего мальчика, так что в обозримом будущем я могу стать дедом. Когда мама это услышала, она расплакалась. Горько, навзрыд. Поля, не понимая, что вызвало у матери подобную реакцию, тоже захлюпала носом и стала ее утешать.

— Мама, что случилось? — не повышая голоса, пожалуй, даже излишне отчужденно спросил я.

— Сынок, я же все вижу! Мы тебе стали совсем чужие. Ты такой холодный, мы тебе в тягость. Я, конечно, могу понять, что ты страшно устал и ответственность на твоих плечах такая, что никому и не снилась, и что ты теперь не можешь принадлежать никому — ни мне, ни детям, но я даже не знаю, хорошо ли, что я дожила до такого дня. Меня встречают соседи и просят, просят о помощи. Просят, чтобы я тебе рассказала, вдруг услышишь и поможешь. А я не знаю, как им сказать, что мы и не видимся, и не общаемся. Сегодня мне всю ночь снились родители, я была недавно у них на кладбище — там так хорошо, туйки разрослись, все вокруг зелено и чистенько.

— Я давно там не был, надо бы съездить.

— Конечно. — Мама скорее успокаивала меня. Мы оба прекрасно понимали, что вряд ли я найду время для этого. Да и не только в этом дело. Надо ведь «мертвым оставить хоронить своих мертвецов», а у меня куча дел к живым. Мама тяжело вздохнула и продолжила:

— Ты прости, что я расплакалась. Когда Полька о внуках заговорила, я вдруг подумала — а для какой жизни они будут расти? Да и что это будет за жизнь? Или что, рожать их на смерть, на суд? — Мама опять не удержалась и расплакалась. — Я все понимаю: и что люди и так смертны, и что жила я правильно и бояться мне нечего, да и натерпелась так, что меня ничем уже не испугаешь, но вот детки… Как им объяснять, что они никогда не будут взрослыми? Да и каково это — жить в преддверии конца? И как им объяснить, кто ты — пророк, апостол, но для них уже не человек? Ведь, по сути, ты уже умер для всех нас.

— Не смей так говорить о папе, — взвизгнула дочь. — Он у нас самый лучший! Он один такой! Ты не должна так говорить с ним! Он ведь обидится и больше никогда не придет, а он мне нужен, нужен! Я его люблю, мне всю жизнь его так не хватало! — Поля еще продолжала что-то кричать, но слов было не разобрать из-за всхлипываний и рыданий.

Мама не шелохнулась. Она будто превратилась в каменное изваяние. Королевская осанка, высоко поднятый подбородок, точеные черты лица.

— Мам, какая же ты у меня красавица! — восхитился я и повернулся к дочери: — Поля, немедленно прекрати рыдать и никогда больше не повышай голос на свою бабушку. У нас в семье не принято кричать. Тем более, что мама права. Я каждый день задаю себе эти же вопросы, и у меня на них нет ответов. Мне так же больно, как и вам, но я уже не принадлежу себе. Но я не умер, я всегда рядом и всегда приду на помощь. А насчет внуков, как я могу советовать? Разве молодость готова слушать? Да и кто знает, сколько нам еще отпущено. Когда я впервые увидел Даниила, то подумал, что счет по шел на дни, но проходили месяцы… Теперь уже ясно, что и годы впереди, так что нет у меня ответа.

Знаю лишь одно, что завидовать моей судьбе не имеет никакого смысла. Все чаще думаю строчками из Экклезиаста: «Многие знания — многие печали». Знаешь, мам, когда я получил перстень от Даниила, я все никак не мог наиграться. И понимаю я любой язык, и перемещаться могу в пространстве и времени, и мысли читаю, и худею по желанию, и чудеса творю. А потом вдруг понял, что я все реже позволяю себе заглядывать в души людей и бегу их мыслей.

— Страшное разочарование?

— Да, мама, жутчайшее! Мелкие все вокруг. Их даже людьми назвать сложно, так, обрывки душ. Знаешь, я регулярно пересекаюсь с одним стариком, Енохом. Он пророк — настоящий, ветхозаветный! Редкий грубиян, конечно, но какой масштаб! И не любит он меня, а Даниила вообще почитает Антихристом.

— Я его видела, — сказала мама, — во время первого репортажа из Лондона! Он, конечно, очень необычный человек. В нем чувствуется порода…

— Да не порода это, мама! Дело в близости к Создателю. Понимаешь, Господь ведь лично сотворил только Адама и Еву. Никого не было и не может быть лучше их, так как никто не может сравниться с Творцом. Порода сразу пошла с червоточинкой, и дело не только в изгнании из Рая. Посмотри, уже в следующем поколении разразилась страшная трагедия — братоубийство, даже ежедневное присутствие Бога не удержало Каина от преступления. Так вот, от поколения к поколению личности мельчали. В современной истории уже не встретишь таких гигантов, как Авраам, Моисей или тот же Ной. Всегда вспоминаю эту странную фразу в рассказе о потопе: «И был он праведником во времена свои». А это ведь означает, что, по гамбургскому счету, Ной был очень даже средненький, просто вокруг него людишки были еще хуже — и настал конец времен. Так что Ной — лучший из людей конца времен, но с Адамом его даже сравнивать грешно. А нынешние?… Какие мысли — что за разочарование! Знаешь, мама, самое сложное в апостольском деле — продолжать любить людей.

— Сынок, но ведь говорят, что Бог и есть любовь?

— О да, я наслушался об этом предостаточно! — буркнул я недовольно. — Давай постараемся обойтись без дискуссий на эту тему!

Ох, это я зря! Мама обиделась — я ощутил, как она закрылась.

— Конечно, — сжав губы, ответила она, — я понимаю, ты устал говорить на эту тему по тысячному разу.

Я почувствовал себя виноватым. Ведь, может быть, единственный человек, которому не надо объяснять, что я не исчадие ада, и который всегда готов принять меня и в горе, и в радости, и есть моя мать, и я часами могу молоть языком со всяким людским сбродом, а ей отказываю в малой толике своего времени.

— Виноват, прости, отвык от нормальных человеческих эмоций. Да, мама, Бог есть любовь, но есть и четкое объяснение, данное Иисусом, что это за любовь и к кому она. И на первом месте там стоит Бог, а уж потом все остальные, кого мы именуем ближними. Да и кроме любви там меч, и меч острый. Ох, как востра эта сабелька, и много голов полетит!

Мы еще долго говорили. Так тяжело начавшийся визит закончился довольно благополучно. Только вечером, вернувшись к Эльге, я все никак не мог успокоиться. Глубокой ночью, оторвавшись от обожаемого мною тела, когда страсть уступила место усталости, я лежал в постели, прижимаясь к моей любимой, а перед глазами продолжало стоять застывшее мамино лицо. Еще одного такого вечера я не переживу — сердце не выдержит. Если я намерен выполнить указания Даниила, то я должен, да нет, просто обязан себя беречь! А то так и до неврастении недалеко. Апостол-психопат — та еще радость для страны. Впрочем, с моим тяжелым характером широчайшей общественности все равно придется ознакомиться, и в самое ближайшее время.

ГЛАВА 9

Новый Завет — это не только описание того, что было, но и путеводитель конца времен. Нет, дорогие мои друзья, я не имею в виду «Откровения Иоанна». Более того, скажу вам прямо: самое важное в этом творении — отсутствие точных дат. Поколения толкователей наивно полагали, что Иоанн конкретную дату знал и зашифровал ее в тексте. Глупцы! Они тратили годы на доскональное изучение текста и попытки расшифровки, а в результате все как один допускали смешную, детскую ошибку. Все они указывали дату, отстоящую от них крайне недалеко. В результате им самим приходилось доживать до этого красного дня календаря и под улюлюканье сограждан убеждаться, что в расчеты закралась обидная ошибочка. То ли дело настоящие мастера своего дела! Астрологи и всякие там Нострадамусы безопасно предсказывали события, отстоящие от них и их современников на века. Хотя и эти на всякий случай не указывали точных дат.