Читаем без скачивания Призрачный мир. Сборник фантастики - Мария Великанова

Солдат перепуганный вышел с приказом, звеневшим в ушах. Но вскоре, дыхания тише, заходит китайский монах. Знаток первобытных камланий, ушедший от мира, блажен, в одной из далеких кампаний он взят императором в плен. Пусянь пощадил иноверца и взял во дворец. Потому он стал по велению сердца советником верным ему. Когда полководец был ранен, умело его залатал, и гнев бесконечный Пусяня не раз на войне усмирял.

– Мой друг, я не ведаю страха, с тех пор как покинул Тибет, – Пусянь повернулся к монаху. – Поэтому честный ответ надеюсь услышать сегодня. Ты видел грядущего тень. Готов на коленях в исподнем об этом молиться весь день. Ответь мне, отец, без утайки – кому суждено победить?

Монах улыбнулся.

– В Китае не любят подобную прыть. Истории бешеный ветер не властен над нашей страной. Мы движемся много столетий, года наполняя собой. Ты хочешь прославить чжурчженей? Узнай, что цена высока. Ты должен набраться терпенья и план растянуть на века. И предков забытые лица тебе не должны помешать. Ты должен, Пусянь, научиться врагов ежедневно прощать. Оружием тайных алхимий, потоком военных машин ты можешь расправиться с ними. Но должен остаться один владелец небесных мандатов, китайцам отец и другим, на Небе один Император – один император под ним.

И снова пугающий ветер метнулся по залам пустым. Пусянь ничего не ответил.

«…один император под ним…»

Глава 4. Монумент

Одна из любимых наложниц внезапно скончалась во сне – холодные лезвия ножниц торчали в ее животе. Ничтожная пасть открывала пошире любого слона и «Пусик» его называла – за что расплатилась сполна!

Поднявшись с кровавой постели, Пусянь из семейства Ваньну вернулся к поставленной цели. Лицом повернулся к окну. Качнулся и в ужасе замер.

– Я вижу багровую тень… В окне отражается пламя горящих вокруг деревень! – Он выскочил пулей наружу, хватая доспех на ходу. Спустился, железом нагружен, готовый отбросить Орду от стен и ворот Поднебесной в пустыню, за водораздел, в сибирский мороз.

Бесполезно. Пусянь ничего не успел.

Внизу, в императорской ставке, в приемном покое дворца, сидят генералы на лавке и слушают молча гонца. Солдат с опаленным мундиром и кровью залитым лицом поведал своим командирам, что битва пошла кувырком. Обмотан обрывками ткани, стоявший едва на ногах, запнулся, увидев Пусяня. Но тут же продолжил:

– В горах последние крепости пали. Проломы в стене городской. Пожары в японском квартале…

– Как смели вы ужас такой сокрыть от меня, негодяи?! – Сын Неба упал на кровать. – Я мог бы позвать самураев и верных бохайцев призвать… Осколки потерянной чести…

– Никто не посмел доложить. Гонцов, что печальные вести приносят, ты любишь казнить, – один из его капитанов ответил. – Мой царственный брат, увы, но мятежные кланы разбили имперских солдат. И я предложить собирался. Решение только одно…

– Довольно, – Пусянь отозвался и выглянул снова в окно. Едва ли властитель Китая предвидел такой поворот! Пекин осажденный пылает, на улицах битва идет… Похоже, конец абсолютен. Но в центре последней войны с ним самые верные люди. Другие давно казнены.

– Товарищи, больше ни слова. И вот мой последний приказ. Мы вряд ли увидимся снова. Прощаемся здесь и сейчас. Вы верными были друзьями. Мы вместе встречали беду и храбро сражались с врагами. Я вас в преисподней найду, в далеком заоблачном крае. Ступайте, не ведайте страх, и если Господь пожелает – увидимся в лучших мирах…

А что после этого было – никто не расскажет уже. Кто бросился в битвы горнило, пропал на веков рубеже. И брешь в обороне нащупав, отряды врагов наконец, шагая по множеству трупов, ворвались в Запретный Дворец.

– Повсюду сплошная измена! – кричал за спиною монах. Шипела кровавая пена на сжатых до боли губах. В щите, ненадежном и тонком, застряли четыре меча.

– Ко мне подойдите, подонки! – Пусянь, отступая, кричал. Под мощным огнем арбалетным вперед продвигалась толпа, а страшный Пусянь беззаветно ублюдкам дробил черепа…

…Где звезды далеких галактик мерцают на Млечном пути, в пространстве Тамаса и Шакти ты сможешь планету найти.

Кольцом в пустоте мирозданья земной обращается диск. Стоит над могилой Пусяня совсем небольшой обелиск. Над скромным приютом владыки (его без причины не тронь!) лежат золотые гвоздики и вечный пылает огонь. А рядом, в почетной охране, прижав арбалеты к ноге, застыли гвардейцы-кидани, потомки Елюя Люге…

Леонид Каганов

Адреналин его превосходительства

– Три миллиона жизней – это плата за независимость?! – воскликнул Томаш и покрутил пальцем у виска. – Ты действительно считаешь, что независимость Метрополии от Империи этого стоит?

– За сто лет это не так уж много, – зевнул Дайбо, на миг оторвал могучие руки от руля вездехода и сладко потянулся. – Ты ренегат и дезертир, Томаш. Не понимаю, как военные психологи пустили тебя в армию. Сидел бы у своей мамочки Терезы на аграрной планетке, разводил кроликов.

– Мясных ламантинов, идиот, – обиделся Томаш, пихнув Дайбо в ребра прикладом бластера, – сколько раз тебе повторять?

– Сколько раз тебе повторять, салага, чтобы не обзывал меня и не тыкал, когда я за рулем? – взревел Дайбо и резким ударом вогнал могучий кулак Томашу в нос.

Томаш всхлипнул и умолк, размазывая кровь бумажным платочком.

Некоторое время они ехали молча. Вездеход медленно катился вдоль карьерной балки, под гусеницами скрипел оранжевый песок. Внизу в карьере копошились роботы-рудокопы, похожие сверху на больших стальных муравьев. Уже час, как солнце закатилось за барханы, и лишь справа над горизонтом светил маленький далекий Денеб, раскладывая по песку прямые и ровные тени.

– Ты мне нос разбил, – пробормотал Томаш. – Сильный, да? Врагов бы так бил.

– Некоторые напарники хуже врага, – хмуро объяснил Дайбо. – Вот дали мне салагу в караул… Хилый, наглый, спорит и разговоры подрывные ведет.

– Зато я ножи лучше всех кидаю! – ответил Томаш обиженно и шмыгнул носом. – Убиваю ламантина в глаз со ста метров!

– Дурак ты деревенский, – зевнул Дайбо миролюбиво. – Ламантина он убивает. Ножей солдаты не используют. Качай мышцы, стреляй из бластера и меньше рассуждай про войну.

– Все равно, – упрямо повторил Томаш, хлюпнув носом. – Все равно это неправильная война. Сам полковник говорит, что столетняя война несет только смерть и зло!

– Полковник может говорить все, – усмехнулся Дайбо. – Он же полковник. Он говорит то, что считает нужным, но ты никогда не узнаешь, что у него на уме. Запомни: он всех видит насквозь, он знает все, что ты скажешь, раньше, чем откроешь рот. А когда надо воевать, он абсолютно безжалостный. Он как робот, понимаешь? Никаких эмоций: только тактика. Он ничего не говорит и не делает без расчета. Плохого слова не скажет без нужды. Но когда есть смысл убить – убьет кого угодно, не задумываясь. Ты просто не видел, как он казнит пленных лазерником: спокойно, быстро, как хлеб режет. Ни один мускул на лице не дрогнул.

– Врешь ты, Дайбо! – покосился Томаш.

– Сам видел, – объяснил Дайбо, – ты еще здесь не служил. Да ты пойми: он полковник. У него все в роду были полковниками, и всех звали Зоран. Зоран Грабовски, герой Метрополии, которому памятник в столице, – это его прадед. А его сын, Зоран Грабовски, погиб в бою за Вегу двадцать лет назад. У него никого нет, у него война в крови, он сдохнет за независимость, но не уступит имперцам. Учись у него, салага!

Вездеход выехал из балки и покатился по полю, уставленному ветряками. Ветряки крутились вяло, на стальных лопастях поблескивал далекий Денеб. Зрелище завораживало. База осталась далеко позади, пора было разворачиваться.

– Интересно, что он будет делать, когда война за независимость закончится? – пробормотал Томаш. – Он же совсем старик, кроме войны, получается, ничего не умеет.

– Война никогда не закончится, – откликнулся Дайбо. – Сто лет тянется, и никогда не закончится. Пока живы люди, они найдут повод драться. Так полковник говорит.

– А все-таки, если война закончится?

– Я трактир открою. – Дайбо притормозил и начал закладывать неспешный разворот.

– Да я про полковника нашего, – перебил Томаш.

– Понятия не имею. Я про себя. Сгоню мышцы, отращу пузо. А еще бороду и хвост на затылке. Буду носить кожаный фартук и подтяжки, стоять за барной стойкой, жарить лангеты и разносить пиво. А к стойке будут подсаживаться посетители и вести неспешные беседы. Про жизнь советы спрашивать. И девки будут приходить, садиться передо мной на барные табуретки, закидывать ногу на ногу в черных колготках…

Томаш не понял, что произошло. Лобовое стекло взорвалось ослепительной вспышкой, а следом взвыла аварийка разгерметизации, потянуло резким холодом, и кабину заволокло туманом, как всегда бывает, когда снаружи просачивается холодный аргон. Вездеход резко дернулся, и двигатель смолк. Остро закружилась голова. Томаш бросился на пол кабины, сжимая зубами мундштук кислородника.