Читаем без скачивания Враждебный портной - Юрий Козлов

Дима понимал, что нить, соединявшая его с миром, чуть не оборвалась. Он сделал шаг назад от дувала, но пока что был на живую нитку, лишь несколькими стежками прихвачен к живущему своей жизнью миру.

Потом он увидел женщину-доктора. Дима вспомнил ее светлые волосы, зеленые глаза, встревоженное лицо. Оно мелькало в крутящемся перед его глазами калейдоскопе вместе с непонятным словом «новид», случайными мыслями и картинками. Дима слышал ее голос, помнил пронзительно-сладкий вкус микстуры, которой она его поила. Боли от уколов Дима почти не чувствовал. В какой-то момент он просто перестал обращать внимание на уколы.

Женщина завернула его в махровую простыню, вынесла на руках во двор – на заасфальтированный пятачок перед верандой, где стоял покрытый клеенкой стол. Дима закрыл глаза – таким нестерпимо ярким показался ему солнечный свет. Потом он увидел старую овчарку Нимфу. Она жила во дворе за запертыми воротами, ночевала в будке, то есть была домашней собакой, но, когда по их улице проезжал «Собачий ящик», поднимала холку и скалила зубы. Овчарка подошла к женщине, держащей Диму на руках, лизнула край простыни. От солнца, прозрачного воздуха, цветущих деревьев у Димы закружилась голова, заложило уши. Он никак не мог насмотреться на покрытый клеенкой стол, старую овчарку Нимфу (Дима почему-то звал ее Габой), сарай, где среди старых, покрытых пометом, как черепаха панцирем, вещей обитали куры и голуби, журчащую воду из присосавшегося к крану шланга, пролетевшую сквозь виноградник на радужных крыльях стрекозу с зелеными глазами. Но при этом он опережающе знал, что темный свет ярче всех солнечных зайчиков на свете, а глиняный дувал… везде.

Потом он услышал голос: «Ты останешыя, потому что слышишь. Ты сделаешь, потому что должен». Дима открыл глаза. Женщина смотрела на него и улыбалась. Но Дима был уверен, что с ним разговаривала не она, а… зеленая махровая простыня в белых цветах, которая, как магнит, притягивала солнечные зайчики.

Глава четвертая

Старые вещи

– Зачем тебе это надо, Каргин? – спросила Надя через месяц после их встречи на Бережковской набережной возле офиса «Главодежды».

Вторая половина осени в том году была медленная и теплая. В октябре мужчины ходили в рубашках, а женщины в легких платьях.

Дело было вечером под конец рабочего дня.

По Москве-реке плыли белые ресторанные и прогулочные теплоходы. По небу красным колесом катилось закатное солнце.

Надя зашла к нему в кабинет по какому-то делу. Без дела она не заходила.

Каргин размышлял в тот момент над неточностью названия поэмы Маяковского «Облако в штанах». Облако никак в штанах не смотрелось, а если и смотрелось, то не эстетично, как выпирающий (у Хрущева был такой) живот.

В предложенной Маяковским образной конструкции присутствовала несовместимость материалов – плотных штанов и бесплотного облака.

Вот солнце, думал Каргин, совсем другое дело.

В тот момент оно как раз вставило лучи, как ноги, в штанины двух вертикальных перистых облаков. Одна штанина, правда, оказалась короче другой. Каргин тут же вспомнил, что солнце (не суть важно в перистых перекрученных штанах или в огненном неглиже) приходило к поэту на дачу, после чего тот укрепился в решении «светить – и никаких гвоздей!».

Маяковский был гением.

Каргин был никем, средней руки чиновником с раздвоенным сознанием, однако он тоже вознамерился светить.

– Видишь ли, я… – он осторожно взял за руку, доверительно заглянул Наде в глаза, – работаю над конституцией… личности. Что-то вроде основного закона человека.

– И в чем он? – Надина рука никак не отозвалась на дружеское прикосновение.

Иногда Каргину казалось, что в мире не осталось вещей, способных удивить Надю. Или она верила всему, что слышала, принимала все за чистую монету. Или же не верила никому и ничему, принимала все за грязную монету. Но было, возможно, и третье объяснение: Надя существовала отдельно как от правды, так и ото лжи, так сказать, по ту сторону монетаризма. Происходящее ее не интересовало, а потому и не могло удивить.

– Надеюсь, не в том, что человек – это звучит гордо? – спросила Надя.

– В неотъемлемом праве человека предпринимать действия, направленные на изменение окружающей действительности с целью ее исправления! – как с листа отчеканил Каргин, хотя еще мгновение назад понятия не имел об основном законе человека. Он знал, кому и чему собирается светить, но пока не знал, где взять гвозди, чтобы приколотить лампу. Может, не надо их искать, малодушно подумал Каргин, как бы меня самого не приколотили этими гвоздями…

– Зачем человеку предпринимать такие действия? – поинтересовалась Надя.

– Чтобы сделать действительность лучше, чище, честнее, справедливее… – Закон стремительно, как мумия из фантастического фильма, обрастал словесной плотью. – Мне продолжать или достаточно этих определений? – недовольно посмотрел на Надю Каргин.

Если опция «удивление» у нее перманентно находилась в положении «выкл.», то опция «тупизм» довольно часто пребывала в положении «вкл.». Хотя иногда Каргину казалось, что под показным Надиным «тупизмом» маскируется иная – универсальная – опция, претендующая на управление всей программой. Каргину это не нравилось. Он считал, что программой исправления действительности должен управлять он – автор основного закона человека.

– Для кого сделать? – продолжила Надя игру в «тупизм».

– Для всех, – коротко и тупо ответил Каргин. Он решил бить Надю ее же оружием.

– Для всех невозможно, – пожала плечами Надя.

– Это почему? – надменно поинтересовался Каргин.

– Один не может решать за всех, – ответила Надя. – Как ты можешь знать, что нужно всем?

– Иисус Христос знал, – возразил Каргин, мысленно прося у Господа прощения за суесловие и гордыню. – И смог.

– У него не получилось, – тихо, но твердо, без малейших сомнений в голосе констатировала Надя.

«Получилось», – подумал Каргин, хоть и с издержками в виде… гвоздей.

– Дело не в том, получилось или нет… – Он выдержал долгую паузу, но, похоже, судьба Родины не сильно беспокоила Надю.

Она спокойно, как если бы они говорили о погоде и разговор был завершен, расположилась за приставным столиком. Разложила на нем служебные бумаги на бланках и с печатями. Некоторые имели помятый вид, из чего следовало, что они пришли по почте.

Каргин нахмурился. Он был уверен, что тот, кто прибегает в общении с ним к услугам почты России, не уважает его или – в его лице – учреждение, которые он представляет, в данном случае министерство и «Главодежду». Письма, отправленные из Дома правительства на Краснопресненской набережной в «Главодежду» на Бережковской набережной, преодолевали расстояние в четыре троллейбусных остановки за две недели.

– Дело не в том, получилось или нет, – недовольно повторил Каргин. – Дело в том, что получилось только так, как могло получиться. Неотменимо! – вбил пафосное слово, как гвоздь (опять!), хотя пока было не очень понятно, куда и зачем. Глядя на невозмутимо перебирающую бумаги Надю, он не мог отделаться от ощущения, что вбил гвоздь в… облако. Ну и ладно, посмотрел на Надю Каргин, зато это облако не в штанах…

Конец ознакомительного фрагмента.