Читаем без скачивания Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

Я снова загрустил. Надо же было так нарваться! Мало того что грядет тяжелое похмелье, так еще и пьянка оказывается впустую. Впрочем, Дутов тоже особого доверия не внушал — обыкновенный выпивоха, неудачник на литературном поприще, скорее всего, влиятельный папаша пристроил своего оболтуса на хлебную должность в солидное издательство, да там он и застрял. Будет ли от него толк — это еще бабушка надвое сказала. Но вот то, что изрядно похудеет мой бумажник, это я усвоил однозначно. Ладно уж, отрицательный результат тоже может быть полезен. А разве не так появляется жизненный опыт у писателя?

Все было бы ничего, если бы не слова этого Перчаткина.

— Но неужели книги — это просто товар? Неужто в литературе заправляют лавочники? Куда же подевались настоящие писатели? — Этот крик души родился во мне на излете вечера.

— Да ни один из тех, кого печатаем, не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое литература. Возьми хотя бы последнюю книжку этой… как ее… Ты только послушай, что пишет, цитирую по памяти. — И, закатив глаза, продекламировал: — «Среди извилистых луж с раздавленными волосами поступью рока возникла невесомо одетая женщина с пустыми длинноватыми руками…» А! Каково? Да тут нелепица на нелепице! Вообще, прости господи, пишет форменную чепуху.

Мы выпили еще по рюмке, и Дутов с явной грустью в голосе сказал:

— В общем, пиши или не пиши, никто не будет толком разбирать, что там у тебя написано? Одна дорога — в мусорное ведро… Само собой, если твой сосед не работает в издательстве. — Тут Дутов подмигнул и опрокинул в рот очередную рюмку.

Да где мне взять таких соседей? Тетка Глаша, добрая старушка… Торгующий девками управдом. Отставной милиционер в квартире, что напротив… Это что ж, выходит, все напрасно? Пиши или не пиши…

Тем временем у Дутова созрел тост.

— Я вот что хочу сказать: талантливые люди одиноки! Ну как примерно мы с тобой. — Он наполнил рюмки. — Зато вот бездари кучкуются, а потому добиваются успеха. — И с явной злостью поглядел по сторонам. — Так выпьем же за то, чтобы таланту тоже изредка везло.

Мы чокнулись и выпили. Странно, но мне вдруг стало очень хорошо. Особенно после того, как выпили с Дутовым на брудершафт. Перчаткин — тот не в счет. То ли навсегда пропал в занюханном сортире, то ли попросту сбежал. Похоже, не поверил в то, что удалось напиться на халяву.

Вечер, так грустно начинавшийся, медленно трансформировался в завершающую фазу, когда все люди братья, все женщины красивы, а сам ты и талантлив, и умен.

В общем, все пока идет как надо. Лишь бы успеть проспаться до утра…

10

Удивительное дело, можно подумать, что сон — это приговор. Но что тут возразишь, если стоит лишь закрыть глаза, как перед мысленным взором возникает Кира. Кира, сидящая у открытого окна, смотрящая с тоскою вдаль — туда, где чудится ей старая Москва, Пречистенка, Обухов переулок… и я. Ну конечно, я! Как может быть иначе? Вот ведь и князь это однозначно подтверждает.

О господи! Как хочется ее утешить! Сказать, что я по-прежнему люблю… Что, несмотря на все старания докторов, забыть ее не могу, какие бы ни прилагал усилия. Боль стихла, однако шрам остался на всю жизнь. И ничего, ну ничегошеньки мне с этим не поделать…

Ах, как хотелось бы снова Киру повидать! Все бы отдал, не пожалел бы даже своего романа. Только бы посмотреть на нее, сказать, что виноват… Но в чем?

— В том, что рога наставил князю.

Это еще кто? Видимо, почудилось. Чего только с похмелья не бывает? На то и сон…

— Нет уж, так просто не отвертишься!

Неужто снова князь? Да, узнаю по голосу — князь, он самый, собственной персоной.

— Чего пристал? Вроде бы все обговорили…

— Так ли?

— Так или не так, но этой мой сон. Я тебя сюда не звал.

— Я тебя тоже не приглашал в свою квартиру.

Ну до чего ж назойливый! Не то слово — пристал как банный лист!

— Ты поосторожней со словами, когда разговариваешь с титулованной особой.

— Вот еще! Как хочу, так и говорю. Тем более что нет теперь ни князей, ни привилегированных сословий. Мы все равны!

— Ха! Вот уж удивил! Кира все упрекала меня в наивности, а ты, как посмотрю, и вовсе не от мира сего. Нет, право же, чудак!

В прежние времена счел бы за честь поспорить с кем-то из сиятельных. Ну а теперь что толку? Чем он-то сможет удивить? Да я и сам все знаю…

— Ой ли?

— Тогда про Киру расскажи.

— Вон чего захотел! Нет уж, на это не надейся!

В сущности, пустой, пустопорожний разговор. Так могут болтать только нелюбимый муж и неудачливый любовник. Было бы у князя с Кирой все путем, не притащился бы в Россию из Парижа. Эй, князь! Чего тебе там не сиделось?.. Молчит. Видимо, я угадал. А если так… Если так, значит, есть еще надежда. И в самом деле, вот напечатают роман. Со временем за границей издадут, тогда и Кира прочитает… Но вместо шороха страниц слышу, как сопит над ухом князь.

— Вы так свободно вторгаетесь в мой сон… Жаль, что не Кира.

— Вот еще! И перестаньте ее так называть. Имейте уважение к титулу княгини.

— Я Киру уважаю не за титул.

— За что ж еще?

— Вам не понять.

— Так объясните!.. Сделай милость, — смеется.

Вообще-то все эти переходы с «ты» на «вы»… Ну я-то еще куда ни шло. Но князь!

— Послушайте, вы мне надоели.

— А ты возьми и донеси!

— Кляузы — это не по мне.

— Напрасно! Сообщил бы куда следует, а там, глядишь, и роман твой сразу же издали бы огромным тиражом.

— Не вижу связи, — говорю, а сам в общем-то задумался.

— Вот-вот, подумай, не спеши! — Князь еле сдерживает смех. — А что? Чем не вариант? Представь, приходишь в околоток… или как там у вас теперь… в НКВД и заявляешь, что по Москве бродит привидение, этакий фантом в обличье князя. Куда тебя после этого? Да прямиком в дурдом!

Князь оглушительно хохочет, буквально ржет, как жеребец! Как бы соседей моих не разбудил… Похоже, весело до сих пор живут сиятельные. Эх, мне бы их заботы!

— Да что ты знаешь? — Похоже, князь не на шутку возмущен. — Разве пришлось тебе жить на чужой земле? Скитаться по городам и странам? Закладывать последнее, чтобы дать образование детям? Разве видел ты тоску в глазах своей жены, лишенной родины, оторванной от подруг, которых раскидало по всему свету? — Князь перевел дух. — А приходилось просыпаться по ночам с мыслью, что жизнь прожил понапрасну? Что все, во что ты верил, теперь растоптано, разрушено и сожжено? Хоть вой от тоски, хоть бейся головой об стену…

Вот замолчал. Эй, князь! Так зачем же приходил?.. И откуда у князей такая страсть — таскаться ночью по чужим квартирам?

Вся эта мешанина из княжеских признаний и пьяных откровений Дутова с Перчаткиным могла бы оставить меня попросту без сна. Проснувшись, я ворочался в постели чуть не до самого рассвета, размышляя о судьбе писателя и строя несбыточные планы. Однако что толку, если зреет ощущение, будто все сделано не так, что уже прошло то время, когда можно что-нибудь исправить. Да, в чем-то князь был прав. Причем мы оба проиграли в этом деле. Все будто бы так, если б не одно но. Вот стал бы князь со мной говорить тогда, скажем, за год до Февраля, когда все покатилось, а затем и рухнуло? Стал бы исповедоваться, жаловаться на несчастливую судьбу? Да он бы мимо прошел, не глядя на меня, вполне довольный собой, уверенный в том, что достоин сладкой жизни, почестей и привилегий. Владелец поместий, деревенек, сын князя, внук князя… Бог знает, в каком он там колене, если верить родословной! Нет, князь, все рухнуло только для тебя. А я, даст бог, еще немного повоюю.

И вот под утро раздался телефонный звонок.

— С вами будет разговаривать Бэ Эн, — сказала трубка.

Бэ Эн… Да кто ж не знает Бориса Николаевича? Даже я… Однако с какой стати удостоился? Вроде бы писем ему не посылал…

— Мы тут с товарищами посоветовались и решили наградить тебя памятной медалью «За оборону демократии», — сообщил Бэ Эн. — Было предложение памятник тебе воздвигнуть у служебного подъезда… ну, там, где еще танк стоял… однако обслуга воспротивилась. Ему, говорят, такая честь, а нам по два раза в день на эту рожу пялиться. Так что не обессудь, чем богаты, как говорится, тем и рады.

Я сразу же представил Белый дом, вспомнил про то, как стоял под моросящим дождем. И баррикаду припомнил, и могучий танк… Но он-то откуда это знает?

— Да я что ж, я тоже рад, — промычал в ответ. — Только нельзя ли медаль заменить на что-нибудь пристойное?

— Это как же так? — опешил Бэ Эн. — Нешто я тебе на грудь красный фонарь повесить предлагаю?

— Ой, что вы, Борис Николаевич! У меня к медалям очень трепетное отношение…

— Ну так бери, если дают.

— Да я бы взял, но тут, понимаете, вот какое дело. — С трудом собравшись с мыслями после вчерашней пьянки, даже на время позабыв, что монархист, я осторожно высказал сомнение: — Демократия — это хорошо. Я даже очень рад, что отстояли. Вот только не могли бы вы призвать к ответу оглоедов из демократического… тьфу, заговариваюсь… из драматического театра. Там моя пьеса с августа лежит, причем безо всякого движения.