Читаем без скачивания Исповедь - Сьерра Симоне

Милли было около ста тридцати лет, но она была не только одной из моих самых активных прихожанок, но и отличным бухгалтером для церкви. Именно она настояла на том, чтобы мы перешли на айпады и терминалы Squares для продажи церковной выпечки и жареной рыбы по пятницам, а также стала инициатором установки оптоволоконного Интернета, которого в городе еще нигде не было.

Вдобавок к этому она, можно сказать, взяла меня на поруки, когда я переехал сюда. Я был новичком в городе, не знал другой жизни, кроме как в модной квартире в центре города, в шаговой доступности от ресторана мексиканской кухни Chipotle. Посмотрев на меня и узнав, сколько мне лет, она неодобрительно поцокала языком и даже дала мне прозвище «Святой отец – одно название». А потом начала появляться раз в неделю с едой, несмотря на мои многотысячные протесты, что я могу сам себе приготовить (в основном лапшу быстрого приготовления, но тем не менее). После того как она познакомилась с моей мамой и они целый час обсуждали, какую температуру воды лучше использовать в тесте для пирогов, все было кончено. Милли взяла под свое крыло мою маму вместе с моими братьями, которым каждую неделю отправляла гостинцы в виде печенья в их шикарные офисы в центре Канзас-Сити.

За исключением того, что сегодня я чувствовал себя недостойным ее чрезмерной заботы, мне казалось, я не заслуживаю всего: этого дома, этой работы, этого города, – хотелось просто умереть, сидя за столом в этой кухне.

Нет, это была ложь. Я хотел что-нибудь делать: бегать, поднимать тяжести или драить плитку до крови – мне хотелось искупить свой грех. Забавно, сколько раз я давал советы своей пастве по части истинной природы покаяния, настоящего значения бескорыстной любви Бога и Его прощения, и моей первой реакцией на грех с Поппи было желание наказать самого себя.

Или, по крайней мере, довести себя до такого состояния, чтобы я не мог думать о насущном.

– Тебя что-то беспокоит, – решила Милли, усаживаясь за стол и сложив руки вместе. Кожа ее рук была морщинистой и тонкой, пальцы украшали старые кольца. Кто-то однажды сказал мне, что она была одной из первых женщин-инженеров в Миссури и занималась геодезией для правительства во время строительства системы межштатных дорог через Средний Запад. Учитывая серьезный взгляд, которым она смотрела на меня сейчас, и проницательные глаза, примечавшие каждую деталь на моем лице, в это было легко поверить.

Я попытался выдавить из себя непринужденную улыбку. Стоит признать, у меня приятная улыбка. Она является моим самым эффективным оружием, хотя в эти дни я использую ее больше против прихожан, чем своих сокурсниц.

– Это просто жара, Милли, – ответил я, собираясь встать.

– Не-а. Попробуй что-нибудь более убедительное, – велела она и кивнула на стул. Я снова сел и начал ерзать, как ребенок. (Да, Милли оказывает на меня такое влияние. Наш епископ как-то пошутил после встречи с ней, что она могла бы быть матерью-настоятельницей в монастыре лет сто назад, а я лишь дополню, что мне было бы очень жаль любую монахиню, окажись та у нее в подчинении.)

– Все нормально, – повторил я, придав голосу беззаботность. – Честное слово.

Она потянулась через стол, накрыв мою большую руку своей худенькой и морщинистой.

– Знаешь, несмотря на мою старость, я отлично вижу, когда люди лгут. Итак, насколько помню, ты отвечаешь за целый приход. Ты ведь не стал бы лгать одному из своих прихожан?

Если бы речь шла о том, что я чуть не занялся сексом на полу в своей церкви? Меня окатило новой волной вины, когда я понял, что сейчас усугубляю свои грехи. Я лгал, и лгал хорошему человеку, который ничего не делал, кроме как заботился обо мне. Внезапно мне захотелось рассказать Милли о сегодняшнем происшествии, о последних двух неделях, об этом новом искушении, которое считалось самым древним на Земле.

Но вместо этого я уставился на наши руки и молчал, потому что был гордым и не испытывал необходимости оправдаться, а еще я ужасно злился на себя. И это еще не все.

Я жаждал повторения. Я хотел Поппи снова. И если бы я кому-то рассказал о своем грехе, мне пришлось бы отвечать за содеянное. Я был бы связан своим обетом и обязан вести себя прилично.

Но Поппи Дэнфорт вызывала у меня совершенно противоположную реакцию.

Однако, поддавшись искушению, я мог бы потерять все: работу, окружение, долг, память сестры и, возможно, даже свою бессмертную душу.

Я опустил голову на руку Милли, осторожно, чтобы не надавить на ее хрупкие кости, но отчаянно нуждаясь в утешении.

– Я не могу говорить об этом, – сказал я в стол. Я не собирался лгать. (За исключением того, как часто я рассказывал своей молодежной группе о недомолвках. В какой именно момент я превратился в такого лицемера?)

Милли погладила меня по голове.

– Это случайно не имеет отношения к красивой молодой женщине, купившей старый дом Андерсонов?

Я резко поднял голову. Не знаю, какое выражение имело мое лицо, но Милли засмеялась.

– Я видела вас двоих в кофейне на прошлой неделе. Даже через окно было видно, что из вас получилась бы чудесная пара.

Черт, она что-то подозревает? И если да, то осуждает ли меня за это?

– Она просматривала электронные таблицы расходов на ремонт. У нее финансовое образование и степень магистра бизнеса, полученная в Дартмуте. – Я не стал упоминать, что она также имеет опыт соблазнения богачей, танцуя на платформе, или то, что ее киска слаще меда.

– Может быть, мы с ней встретимся как-нибудь за чашечкой кофе? – спросила Милли. – Поскольку ты едва можешь найти сумму двух облаток для причастия. Если, конечно, – добавила она, не сводя с меня глаз, – ты не предпочел бы остаться с ней наедине.

– Rem acu tetigisti, – ответил я, отводя глаза в сторону. «Ты попала в самую точку».

– Я предположу, что это означает: «Ты права, Милли, я совершенно не разбираюсь в математике».

Нет, я имел в виду совершенно другое.

– Я всегда говорила, что ты слишком молод и красив, чтобы отказаться от мирской жизни. «Из-за этого будут неприятности, – говорила я. – Помяните мои слова». Но никто не придал этому значения.

Я не ответил. Просто уставился на наши соединенные руки, вспоминая о тишине, в которую погрузилась церковь после того, как я кончил себе на живот, думая о влажном теле Поппи, которое опаляло меня своим жаром. После этого я дважды принял душ, скребя кожу до боли, но ничто не могло стереть ощущение ее прикосновений. Ощущение тепла, разливающегося внизу живота, когда она смотрела жаждущими, дикими глазами.

– Мой дорогой мальчик, ты ведь понимаешь, что это совершенно естественно. Какую проповедь ты читал здесь в первый месяц своей службы? Что на пути к исцелению мы должны отдавать должное обычному, благочестивому сексу по обоюдному согласию?

Я действительно проповедовал это. Оставляя в стороне тот факт, что в колледже я получал удовольствие от секса по обоюдному согласию (по обоюдному согласию, но, заметьте, не всегда обычного), у меня была твердая теологическая вера в важность человеческой сексуальности. Почти все разновидности христианства были направлены на подавление сексуальных потребностей и получения удовольствия от секса, но подавленные желания просто так не исчезали. Они отравляли организм. Порождали чувство вины и стыда, а в худших случаях – девиантность. Мы не стыдились наслаждаться едой и алкоголем в умеренных количествах – почему мы так боялись секса?

Но, естественно, это послание предназначалось для моей паствы, а не для меня.

– Что ты тогда процитировал? – спросила Милли. – «Просто христианство»? «Грехи плоти – очень скверная штука, но они наименее серьезные из всех грехов… Вот почему холодный, самодовольный педант, регулярно посещающий церковь, может быть гораздо ближе к аду, чем проститутка»?

– Да, но Льюис заканчивает этот параграф фразой: «Но, конечно, лучше всего не быть ни тем, ни другой».

– А ты ни тот, ни другая. Неужели ты действительно считаешь, что, надевая ежедневно колоратку, ты перестаешь быть мужчиной?

– Нет, – сказал я взволнованно. – Но я полагал, что смогу контролировать свои желания с помощью молитвы и самодисциплины. Это мое призвание.