Читаем без скачивания Рассказы - Джером Сэлинджер

На руке у нее я увидел часы военного образца, напоминавшие штурманский хронограф. Циферблат их казался непомерно большим на ее тоненьком запястье.

- Вы были на спевке, - сказала она деловито, - я вас видела.

Я ответил, что действительно был и что голос ее выделялся из остальных. Я сказал, что, по-моему, у нее очень красивый голос.

Она кивнула.

- Я знаю. Я собираюсь стать профессиональной певицей.

- Вот как? Оперной?

- Боже, нет, конечно. Я буду выступать с джазом по радио и зарабатывать кучу денег. Потом, когда мне исполнится тридцать, я все брошу и уеду в Огайо, буду жить на ранчо. - Она потрогала ладонью макушку: волосы у нее были совершенно мокрые. - Вы бывали в Огайо? - - спросила она.

Я ответил, что несколько раз проезжал там поездом, но, по сути дела, тех краев не знаю. Потом я предложил ей гренок с корицей.

- Нет, благодарю, - сказала она. - Я ем, как птичка, знаете ли.

Тогда я сам откусил кусочек гренка, после чего сказал ей, что Огайо суровый край.

- Я знаю. Мне один американец говорил. Вы уже одиннадцатый американец, которого я встречаю.

Гувернантка усиленно подавала ей знаки, чтобы она вернулась к своему столику и перестала наконец надоедать человеку. Но моя гостья преспокойно подвинула стул на несколько дюймов, так что оказалась спиной к своему столику, устранив этим всякую возможность дальнейшей сигнализации оттуда.

- Вы ходите в эту секретную школу для разведчиков - там, на холме, да? - осведомилась она.

Памятуя о бдительности, я ответил, что приехал в Девоншир на поправку.

- В о т к а к, - сказала она, - я, знаете ли, не вчера родилась.

Я сказал, что ясное дело, не вчера - могу за это поручиться. Некоторое время я молча пил чай. Мне вдруг стало казаться, что сижу я как-то не так, и я выпрямился.

- А вы кажетесь довольно интеллигентным для американца, - задумчиво произнесла моя гостья.

Я ответил, что говорить подобные вещи, по сути дела, - порядочный снобизм и что, по-моему, это ее недостойно.

Она вспыхнула, и тут мне сразу передалась ее прежняя светская непринужденность, которой мне самому так не хватало.

- Да, но большинство американцев, которых я видела, ведут себя, как животные, - сказала она. - Вечно толкают друг друга, всех оскорбляют и даж е... знаете, что один из них проделал?

Я покачал головой.

- Швырнул пустую бутылку из-под виски моей тете в окно. К с ч а с т ь ю, окно было открыто, но как вы считаете, это очень интеллигентный поступок?

Я считал, что не очень, но умолчал об этом. Я сказал, что сейчас солдаты из разных стран оторваны от родного дома и у большинства из них в жизни мало хорошего. Мне казалось, добавил я, что многие люди могли бы и сами это сообразить.

- Возможно, - ответила моя гостья без особого убеждения. Она снова потрогала рукой влажные волосы и, захватив несколько намокших светлых прядей, переложила их так, чтобы прикрыть уши, - Волосы у меня совсем мокрые, - сказала она. - Я сущее пугало. - Она посмотрела на меня. Вообще-то волосы у меня довольно волнистые, когда они сухие.

- Я вижу, вижу, что волнистые.

- Не то чтобы кудрявые, но довольно волнистые, - сказала она. - А вы женаты?

Я ответил, что женат.

Она кивнула.

- У вас глубокая страсть к женщине? Или это вопрос чересчур личный?

Я ответил, что, когда будет чересчур, я сам скажу. Она снова положила руки на стол, и я помню, что мне захотелось что-нибудь сделать с огромными часами, которые красовались у нее на запястье, - посоветовать ей, чтобы она носила их вокруг талии, что ли.

- Вообще-то мне не так уж свойственно стадное чувство, - сказала она и бросила на меня взгляд, проверяя, знаю ли я смысл этого выражения. Однако я ничем не дал понять, так это или не так. - Я подошла к вам исключительно потому, что вы показались мне чрезвычайно одиноким. У вас лицо чрезвычайно тонко чувствующего человека.

Я сказал, что она права, я и в самом деле чувствовал себя одиноким и очень рад, что она подошла ко мне.

- Я вырабатываю в себе чуткость. Моя тетя говорит, что я страшно холодная натура, - сказала она и снова потрогала макушку. - Я живу с тетей. Она чрезвычайно мягкая натура. После смерти мамы она делает все, что в ее силах, чтобы мы с Чарлзом приспособились к новому окружению.

- Рад это слышать.

- Мама была чрезвычайно интеллигентный человек и весьма страстная натура во многих отношениях. - Она посмотрела на меня с обостренным вниманием. - А как вы находите, я страшно холодная натура?

Я сказал, что вовсе нет, - как раз наоборот. Потом назвал себя и спросил, как ее зовут.

Она помедлила с ответом.

- Меня зовут Эсм. Фамилию свою я лучше пока не назову. Дело в том, что я ношу титул, а может быть, на вас титулы производят впечатление. С американцами, знаете ли, слу-чается.

Я ответил, что со мной такое вряд ли случится, но, пожалуй, это мысль - пока пусть своего титула не называет.

Тут я почувствовал сзади на шее чье-то теплое дыхание. Я повернулся, и мы чуть было не стукнулись носами с маленьким братом Эсме. Не удостаивая меня вниманием, он обратился к сестре, проговорив тонким, пронзительным голоском.

- Мисс Мегли сказала - иди допей чай! - Выполнив свою миссию, он уселся между сестренкой и мной, по правую руку от меня. Я принялся разглядывать его с большим интересом. Он был просто великолепен - в коротких штанишках из коричневой шотландской шерсти, темно-синем джемпере и белой рубашке с полосатым гастучком. Он тоже смотрел на меня вовсю своими зелеными глазищами.

- Почему в кино люди целуются боком? - спросил он напористо.

- Боком? - повторил я. Эта проблема в детстве мучила и меня. Я сказал, что, наверно, у актеров очень большие носы, вот они и не могут целоваться прямо.

- Его зовут Чарлз, - сказала Эсме. - Чрезвычайно выдающийся интеллект для своего возраста.

- А вот глаза у него безусловно зеленые. Верно, Чарлз?

Чарлз бросил на меня тусклый взгляд, какого заслуживает мой вопрос, и стал, извиваясь, сползать со стула, пока не очутился под столом. Наверху осталась только его голова: запрокинув ее, словно делал "мостик", он лег затылком на сиденье стула.

- Они оранжевые, - процедил он, обращаясь к потолку. Потом поднял угол скатерти и закрыл им свою красивую не-проницаемую рожицу.

- Иногда он очень выдающийся интеллект, а иногда не очень, - сказала Эсме. - Чарлз, а ну-ка сядь!

Чарлз не шевельнулся. Казалось, он даже затаил дыхание.

- Он очень скучает по нашему отцу. Отец пал в бою в Северной Африке.

Я сказал, что мне очень жаль это слышать.

Эсме кивнула.

- Отец его обожал. - Она задумчиво стала покусывать заусеницу. - Он очень похож на маму, я хочу сказать - Чарлз. А я - вылитый отец. - Она снова стала покусывать заусенецу. - Мама была весьма страстная натура. Она была экстроверт. А отец интроверт. Впрочем, подбор был удачный - если судить поверхностно. Но, говоря вполне откровенно, отцу, конечно, нужна была еще более интеллектуально выдающаяся спутница, чем мама. Он был чрезвычайно одаренный гений.

Весь обратившись в слух, я ждал дальнейшей информации, но ее не последовало. Я взглянул вниз, на Чарлза, - теперь он положил щеку на сиденье стула. Заметив, что я смотрю на него, он закрыл глаза с самым сонным ангельским видом, потом высунул язык - поразительно длинный - и издал громкий неприличный звук, который у м е н я на родине послужил бы славной наградой ротозею судье на бейсбольном матче. В кафе просто стены затряслись.

- Прекрати, - сказала Эсме, на которую это явно не произвело впечатления. - При нем один американец проделал такое в очереди за жареной рыбой с картошкой, и теперь он тоже это устраивает, как только ему станет скучно. Прекрати сейчас же, а то отправишься прямо к мисс Мегли.

Чарлз открыл глазищи в знак того, что угроза сестры дошла до него, но в остальном не проявил беспокойства. Он снова закрыл глаза, продолжая прижиматься щекой к сиденью стула.

Я заметил, что ему, пожалуй, следует приберечь этот трюк - я имел в виду способ выражения чувств, принятый в Бронксе, - до той поры, когда он станет носить титул. Если, конечно, у него тоже есть титул.

Эсме посмотрела на меня долгим изучающим взглядом, словно на объект исследования.

- Такой юмор, как у вас, называется сдержанным, да? - сказала она, и это прозвучало грустно. - Отец говорил, что у меня совсем нет чувства юмора. Он говорил, я не приспособлена к жизни из-за того, что у меня нет чувства юмора.

Продолжая наблюдать за ней, я закурил сигарету и сказала, что, когда попадаешь в настоящую переделку, от чувства юмора, на мой взгляд, нет никакого прока.

- А отец говорил, что есть.

Это было не возражение, а символ веры, и я поспешил перестроиться. Кивнув в знак согласия, Я сказал, что отец ее, по-видимому, говорил это в широком смысле слова, а я в узком (как это следовало понимать неизвестно).

- Чарлз скучает по нем невероятно, -сказала Эсме после короткой паузы. - Он был невероятно симпатичнй человек. И чрезвычайно красивый. Не то чтоб внешность имела большое значение, но все-таки он был чрезвычайно красивый. У его был ужасно пронзительный взгляд для человека с такой им-мо-мент-но присущей добротой.