Читаем без скачивания Круг замкнулся - Джонатан Коу

— Правильно ли я тебя понял, Пол? Ты говоришь, что приветствуешь эти перемены?

Бросив лукавый взгляд на Мальвину, Пол сделал глубокий вдох и произнес — громко, насколько мог, и безбожно коверкая выговор простонародья:

— Я ква-ква! — Затем уже своим обычным голосом — пусть в нем и слышалась дрожь, которую Пол от волнения был не в силах унять, — добавил: — Можешь меня процитировать!

После чего уже стало абсолютно неважно, сумеет ли он ввернуть свою шутку на записи передачи или нет.

В Кеннингтон они вернулись на машине с водителем, куда более комфортабельной, чем городское черное такси. Сиденья, глубокие и мягкие, были обиты каким-то приятным на ощупь кожзаменителем, волнующе шуршавшим каждый раз, когда по нему скользили черные колготки Мальвины. Через равные промежутки времени уличные фонари освещали ее лицо янтарным блеском. Сидя рядом с ним, Мальвина то подавалась вперед, то откидывалась назад, подчиняясь запретительно-побудительной деятельности светофоров, установленных, казалось, через каждые несколько ярдов. Мысли Пола путались — после записи он залпом выпил водки в комнате для гостей. Он пребывал в приподнятом и даже восторженном настроении, полагая, что его первый контакт с шоу-бизнесом прошел успешно. (То есть не закончился полной катастрофой.) Ему хотелось сказать, как он благодарен Мальвине, девушке, твердо державшей его сторону, приглаживающей все шероховатости и вмешивающейся, всегда уместно и по делу, когда он пытался общаться с этими непонятными типами из СМИ. Девушке, которая перезвонила Филипу Чейзу — стоило Полу осознать, какой чудовищный промах он совершил, и облиться потом, как его позвали в студию (будут ли эти панические струйки заметны на экране?), — и в считанные секунды разрешила проблему, объяснив, что на самом деле Пол имел в виду; с ее подачи ситуация обрела характер забавного недоразумения. И как только он справлялся без нее раньше? И что будет, если она его покинет? Ему хотелось обнять Мальвину, но ее хрупкая, подтянутая фигурка — всегда напряженная, никогда расслабленная, — возбраняла этот жест. Поцеловать Мальвину ему тоже хотелось. Возможно, до этого еще дойдет. А пока он лишь спросил:

— Как, по-твоему, все прошло?

— А ты сам что думаешь? — Она слегка тряхнула головой, убирая волосы, падавшие на глаза.

— Думаю, нормально. По-моему, я был в хорошей форме. Твой приятель так и сказал?

— Ну, не совсем так. Он сказал: «Годится. Мы вас просто слегка отредактируем».

Пол потупился, а потом пьяно рассмеялся:

— Господи. Я облажался, да?

— Нет, — постаралась утешить его Мальвина. — Они лишь сказали, что тебя нужно отредактировать.

Она опять отбросила надоедливую прядь и коротко посмотрела Полу в глаза — до сих пор, пока они ехали в машине, она аккуратно избегала встречаться с ним взглядом. Пол ухватился за эти крохи интимности: положил руку на ее стройное, обтянутое нейлоном бедро, провел ладонью вниз, погладил колено. Мальвина бесстрастно взирала на движения его руки — так, наверное, смотрят души, отделившиеся от тела, на манипуляции с их бывшей плотью.

— Ты — лучшее, что было и есть в моей жизни. — От волнения у него сел голос.

Мальвина улыбнулась, покачала головой:

— Нет, вовсе нет.

Поразмыслив немного, Пол кивнул:

— Ты права. Пожалуй, лучшее в моей жизни — победа на выборах.

— А как же жена? Дочь? — Он молчал, и Мальвина продолжила: — Пол, тебе необходимо вернуться к реальности.

— К реальности? — Переспросил он так, будто впервые слышал это слово. — Какой?

— Всякой. Ты живешь в мире фантазий. Ты настолько отгорожен от того, что происходит в реальном мире, что это даже пугает.

— Ты о Лонгбридже? — попробовал угадать Пол, к чему она завела этот разговор.

— И о Лонгбридже в том числе. Наверное, я не самый политически… сознательный человек на свете, но даже я, черт возьми, понимаю, что тысячи людей, теряющих работу, важнее, чем количество какао, которое нужно класть в шоколадную плитку, чтобы ее можно было продать в Антверпене… — Ладонь Пола все еще вяло сжимала ее колено; Мальвина неторопливо убрала его руку. — Но это не все. На меня тебе тоже придется взглянуть в реальном свете.

— То есть?.. — Пол потянулся к ней. Сердце его сбилось с ритма при мысли, что миг, который он так давно предвкушал, вот-вот настанет.

— То есть рано или поздно тебе придется решить, чего ты от меня хочешь.

— Что тут решать… — Он нежно погладил ее волосы, раз, другой, третий, прежде чем прильнуть губами к ее крошечному, почти детскому уху и прошептать: — Я хочу заняться с тобой любовью сегодня вечером.

Шепот, однако, прозвучал настолько громко, что шофер поспешил включить радио. Из приемника, настроенного на какую-то ночную станцию, полилась песня из фильма «Артур».

Мальвина отодвинулась. Минуту-другую она молчала, только буравила Пола взглядом, в котором одновременно читались отказ, грусть и даже (если, конечно, он не обманывался) нехотя подавленное желание. Наконец она сказала:

— По-моему, тебе стоит еще подумать.

24

В доме Дуга Бенжамен бывал лишь один раз. Точнее, в доме Дуга и Фрэнки. А еще точнее, в доме Фрэнки, поскольку именно ее семья владела этой недвижимостью на протяжении двух или трех поколений, Дуг же проник туда, просто женившись. После первого визита Бенжамен решил, что больше к ним не поедет: он слишком расстроился и не хотел, чтобы у него перед носом опять трясли достижениями школьного приятеля. Но Эмили понравилось в гостях, и, когда Дуг с Фрэнки снова их пригласили, Бенжамен вдруг понял, что его невольно тянет к ним. Очевидно, он дошел до некой черты, когда все, о чем можно просить, — это позволить ему порыться, словно бродячему коту, в отходах той жизни, о какой он сам когда-то мечтал. Жизнь эта — прежде воображаемая Бенжаменом лишь как абстрактный идеал, а теперь конкретизированная Дугом благодаря сногсшибательной карьере и удачной женитьбе, — включала в себя (кроме многого прочего) следующие элементы: дом стоимостью от двух до трех миллионов фунтов и высотой этажей в шесть, упрятанный в укромном месте между Кингз-роуд и набережной Челси, — месте настолько живописном и тихом, насколько такое вообще возможно в центре Лондона; четверых невероятно симпатичных, покладистых и красивых херувимчиков-детей (впрочем, двум из них Дуг не был отцом); обширный штат прислуги, состоящий, похоже, исключительно из молодых привлекательных женщин: нянек, гувернанток, помощниц по хозяйству — восточноевропейских беженок двадцати с небольшим лет и самой разной наружности, но неизменно такой, что нельзя было не удивиться, почему они не устроились в какую-нибудь шикарную службу эскорта или не воссияли порнозвездами; и, наконец, лично Фрэнки. Достопочтенная Франческа Гиффорд, бывшая модель (доказательством чему служило портфолио со старыми черно-белыми фотографиями), ныне была заметной фигурой в области создания благотворительных фондов на базе обитателей Челси — деятельность довольно неопределенная и загадочная (а может, это профессия?), но явно не дававшая Фрэнки скучать между беременностями.

Фрэнки оказалась стройной блондинкой в возрасте под сорок, но выглядела лет на десять моложе; она обладала певучим голосом и слегка пугающей улыбкой благочестивой христианки, которой, собственно, и являлась. Во всяком случае, именно вера побудила Фрэнки завязать знакомство с Бенжаменом и Эмили: они ей нравились, но относилась она к ним — обоим сразу — скорее как к очередному филантропическому объекту, достойному ее сочувственного внимания. Сознавая это, Бенжамен чувствовал себя глубоко оскорбленным, но с раздражением отмечал, что обида не мешает ему мечтать о том, как он стягивает с Фрэнки трусики. Бенжамен возбуждался, хотя и не подавал виду, просто находясь в одном с ней помещении; это и стало последней и наиболее веской причиной, заставившей его принять приглашение на выходные.

Когда ранним воскресным утром (через три дня после записи телевизионного триумфа Пола) Бенжамен забрел на кухню, он обнаружил, что из взрослых встала пока только Фрэнки. Пятимесячный Ранульф резвился у нее на коленях; его личико, руки, грудь и белый махровый халат матери были измазаны каким-то мутным, липким детским питанием. Фрэнки пыталась пить кофе, но каждый раз, когда она подносила чашку к губам, ребенок толкал ее под руку и кофе проливался ей на колени, на ноги, на пол. Стоявший на полке цифровой приемник в сверкающем стальном корпусе был настроен на умиротворяющую «Классику FM», и — как обычно — Бенжамен узнал исполняемое произведение: «Увертюра и аллегро» Равеля, музыка, неизменно вызывавшая в его воображении образы недостижимого рая, особенно уместные в данных обстоятельствах.

— Ты ранняя пташка, — заметила Фрэнки. И тут же спохватилась: — Господи, я, наверное, выгляжу ужасно.