Читаем без скачивания Бог в стране варваров - Мухаммед Диб

— Не мучайся, к чему эти увертки. И так все понятно.

Вид у Исы заговорщицкий. Лабан остолбенело на него смотрит. Но он по-прежнему настороже. Иса подмигивает:

— Да, старина, любому… — Он словно обращается не к Лабану, как будто здесь, в пределах досягаемости человеческого голоса, есть и другие слушатели. — Мы все всегда усложняем.

Лабан тоже так думает.

— Ладно, иди по своим делам, — заключает Иса. — Я и так тебя задержал.

«Мои дела. Он меня спроваживает».

Лабан, как по приказу, поворачивается и уходит. Он ошеломлен откровенностью, с какой от него отделались. Иса провожает его взглядом.

Что Иса теперь сделает? Ведь так дешево от него не отделаешься. Это просто дьявол во плоти. Скажи пожалуйста, пожалел! Со смеху можно сдохнуть. Плевал я на его жалость…

И снова голос:

«День сейчас только занимается. Я начеку. Скоро ангелы рассекут землю огненными мечами. Стены из земли. Человек тоже земля, прах. Все, что сотворено из праха, в прах и обратится. Словами этого не объяснишь. Слова здесь излишни. Боль. Боль тоже ни к чему. И радость ни к чему. И то, что ты делаешь, ни к чему. И что не делаешь. Жизнь — прах, солнце — прах, ветер — прах, смерть — прах. Солнце, ветер и смерть.

Пришли солдаты, ворвались в дома, перевернули все вверх дном. Наводнили страну. Но потом убрались восвояси, и страна обрела прежний вид. Многих обуял страх. Забормотали дрожащими голосами. Забились в углы. Приготовились к смерти. Почему? Потому что они уже трупы. Ветер, развеявший солдат, развеял и их. Они легки, как тени, роющие в земле норы. Мертвецы, солдаты. Свет скоро уплотнится. Жара усилится, затвердеет, как металл, станет шелушиться. Глаза раскроются и увидят лишь легкую разреженную землю. Яркий дневной свет будет излучать правду. Смерть?

Моя мать (тогда она еще была жива):

— Ты родился в день, когда дядя вторично вступал в брак. Я была у него, помогала. Неожиданно начались схватки.

Я спросил:

— И сколько, выходит, мне лет?

— Когда умер каид Беллах, ты был уже у меня в животе. Это точно. Твое сердце уже билось во мне.

— Ну так сколько мне лет?

— Родила я, значит, когда дядя женился во второй раз. Ровно за год до большого голода.

Мой отец (он еще тоже не умер):

— Тогда был потоп, пришла вода от Черного Камня. У кривого Али утонули дети.

— Ну и сколько, получается, мне лет?

— Спроси у матери.

— А сколько лет тебе?

— Всевышний знает. Как родился, с тех пор и живу. Когда я взял в жены твою мать, имамом у нас был еще Хасан. В тот год было много дождей. Случилось наводнение. Молния попала в смоковницу.

Кто может, пускай живет, пока силы есть. Кто не может, пускай умирает. Нужно ли утесу, дереву, горе знать свой возраст? Все дни похожи друг на друга. Все слова. Сегодня я есть, завтра меня нет. Переживу один день, другой… В Мехди умерла при родах Аиша. За три месяца это четвертая женщина, которая отправилась на кладбище вместе со своим ребенком. Жила-жила. А теперь ее нет. Лишь камни не знают смерти.

Другой: иностранец, он там вместе с теми, кого убили солдаты. Их кости перемешались; солнце, ветер их выскоблили. Так и белеют вместе. Не различишь, где чьи. Стервятники расчленили, растащили на куски их трупы, птицам тоже все равно, где кто. И гора не делает различий. И солнце, и ветер. Человек зашатался от удара. Собрал все силы, замахал руками, словно хотел прорубить воздух. И не упал. Пошел дальше. Пошел, бормоча себе под нос. Лицо его стало свинцово-серым. Что-то хрустнуло в нем. И тут я почувствовал облегчение.

В поле раздается стрекотание кузнечиков. Черные зубцы скал вырисовываются на фоне пепельного неба.

Чтобы противостоять этому небу, надо обратиться в камень. Чтобы устоять под жалящим солнцем, надо обратиться в камень.

И пусть земля скроется под огненным покрывалом и не останется от нее ни следа.

Родители Мулуда за семьсот дуро нашли ему в соседней деревне невесту. Но погонщики мулов, с которыми она ехала, похитили ее. А потом за пятьсот дуро выдали замуж в другом месте. Мулуд и его семья потребовали деньги обратно. Родители девушки заявили, что они тут ни при чем, да им и нечего отдавать.

— Тогда пусть отдают невесту, — решила семья Мулуда.

— Мы полагаем, ей и там хорошо.

Чего ради им усложнять свою жизнь!»

Почему им так приспичило его женить? — не может взять в толк Лабан. И разве он уже не женат? Куда делась Рашида? Он ищет ее повсюду. Рашида! Или ее нарочно убрали от него? Но кто посмел? Его домашние? Родные: мать, отец, дядья, тетки? Его друзья? Не может быть. Она скрывается, почуяв сговор.

Он против, он не одобряет этот план. Он знает…

Он знает, что ему не уклониться. И всякий протест с его стороны тщетен. «Так как наступил вечер, предначертанный судьбой». Он рассуждает сам с собой: «Что такое брак? Чистая формальность, и ничего больше. Не будем глядеть на вещи мрачно, и чем скорее обстряпаем дело, тем скорее я стану свободным». Он уверен, что выбрал наилучшую защиту. Он уже видит, как, помаявшись немного, сбросит с себя цепи. И сразу с этим покончит. Но сначала ему подводят лошадь и заставляют вскарабкаться на нее. Таких зверей Лабан видел лишь в богом забытых деревушках. До него дошло. По прекрасному давнему обычаю они вызвались устроить свадебное шествие. Пустое дело. Надвинув на глаза белый шелковый капюшон бурнуса, он гарцует среди толпы кричащих и пляшущих под дикую музыку гостей и зевак. Лошадь под ним не стоит на месте, подскакивает, как угорелая, от шума петард, от бенгальских огней, взвивающихся из-под копыт. Его возят по городу, как мощи. Приходится переносить весь этот гам, запах пыли, резкие скачки коня.

Наездившись вдоволь, они очутились перед домом, где намечалось справить само празднество.

Лабана спускают на землю. Товарищи в избытке рвения поднимают его на руки и несут к спальне для новобрачных, разве что в постель не кладут. И — удивительная вещь — там никого, тишина. Он, оказывается, один… нет… кто-то сидит, не шевелясь, в углу, лицо скрыто фатой, вышитой золотом, темные руки в кольцах с кабошонами сцеплены, грудь сжимает жесткая сверкающая ткань кафтана, вся в драгоценных камнях. Лабан никогда не страшился одиночества, но эта картина сразила его. Сил нет устоять на ногах, он валится на пол, успевая, правда, заметить про себя: «Неисправимый кретин. Я всегда думал, что ты неисправимый кретин. Так на поверку и вышло. В такой ответственный момент взять и шмякнуться в обморок!»

Та, под фатой, конечно, попытается прийти на помощь, закричать, позвать людей, предпринять что-нибудь. Ничего подобного. Вся в золоте, женщина — кто это может быть, как не женщина? — словно манекен, не двигается с места, когда Лабан валится ей под ноги. Свечка, которую он должен был загасить, войдя в спальню, подожгла лежащую рядом бумагу, и та теперь распространяет удушливый дым. Новобрачная словно ничего не замечает.

К счастью, снаружи гости выражают свое нетерпение. Время от времени они лупят кулаками в дверь, отпуская обычные в таких случаях шутки. Так как Лабан не отвечает и не появляется в дверях с победоносным видом, гости барабанят еще сильней. В конце концов его по всей форме предупреждают, что сейчас применят силу. Лабан никак не показывает, что слышит. Его сковывает чудовищная вялость. Гости ломают дверь.

Ужас, обуявший всех после того, как они увидели, что он лежит, распластавшись, на полу, не поддается описанию. Везде в доме царит суматоха. Ходят слухи, что он при смерти и даже уже умер. Естественно, о празднике, о развлечениях речи нет. Гости, забыв чувство долга, видят в случившемся удобный повод улизнуть, прихватив подарки. Среди них Иса, который к тому же, уходя, нагло помахивает своим банковским билетом перед его носом.

После первых минут замешательства кто-то предлагает исцелить Лабана, перенеся его тело к мавзолею Сиди Хабака.

— Это дело рук демонов, — утверждает этот человек (не знаю уж, мужчина или женщина). — У мавзолея святого они выйдут из него.

Но вновь слышит Лабан другой — прежний — голос:

«Палимая земля. Источенная ветрами. Иссушенная. Здесь что-то должно завершиться. Но и начаться нечто такое, что не имеет имени. Сотворенное из самого твердого, непроницаемого для взора материале. Оно скитается пока по полям да по оврагам, прорезающим поля. По зубцам гор, по высыхающим руслам рек, где лежат белые кости. Ожидание конца и ожидание начала. Я тоже жду. Куда ни глянь — камни, пыль, ветер, солнце. Но это и есть конец. И начало. Я знаю, где все должно обрести конец. Среди остроконечных горных вершин, на которые низвергается ослепительный свет. На их склоны солдаты бросили тепа своих жертв. Светило солнце, мы же продолжили свои путь вслепую. Мертвые остались лежать там, впитывая в себя запах перегретого щебня и полыни. На многочисленных этих вершинах по-прежнему обитают лишь великие духи воздуха. В былое время кружились над горами мрачные птицы. Их можно увидеть и сегодня. Тех же птиц. Ничто не изменилось.