Читаем без скачивания Кровь брата твоего - Малколм Хэй

Было бы интересно узнать, что именно все эти авторы понимают под «закоснелой бесплодностью Израиля». Разве народ Израиля не был духовно наиболее активным народом мира до наступления христианской эры? А после ее наступления евреев постоянно держали в униженном состоянии при помощи специально разработанного церковного законодательства; повсюду евреи страдали от вспышек террора; одна страна за другой изгоняли их, оставляя без крова и средств к существованию. Наконец, их почти полностью уничтожили жители страны, которую в 1948 году один английский генерал характеризовал как «христианскую и цивилизованную». После всего этого упрекать такой народ в «закоснелой бесплодности», пренебрегая его высокими достижениями в области религии, философии и науки, и повторять этот упрек в 1948 году – значит прибавлять еще одно оскорбление к и без того безмерной несправедливости.

Наивное презрение к бесплодному народу в духе Св. Бернара звучит в словах преподобного У. Б. Морриса, который явно не сознавал, что в его словах кроется зародыш антисемитизма: «В то время как духовно евреи – наиболее бесплодный и отсталый из народов, в борьбе за материальные сокровища мира они являют собой устрашающее знамение; в этой борьбе успех евреев столь огромен, что в глазах большинства людей он представляется сверхъестественным» (127, 57). Выдающийся английский доминиканец Бед Джаррет также разделял мнение, распространенное среди английских католиков благодаря Хилари Беллоку *35, о том, что евреи больше всего любят деньги и более, чем христиане, стремятся к наживе. «Я должен признаться, – писал этот доминиканский монах в иезуитском журнале „Мане“ в сентябре 1921 года, – что я был потрясен, обнаружив, что иудаизм все еще можно считать религией. Об иудаизме можно думать в финансовых, или политических, или художественных категориях, или, возможно, как о мудром санитарном кодексе, но вряд ли как о религии». Через 20 лет после этого высказывания «мудрый санитарный кодекс» давал утешение обреченным, которых везли в битком набитых товарных вагонах по христианской земле к газовым камерам Освенцима. Они пели песни Израиля, читали по-еврейски молитвы, обращенные к Богу – те же молитвы, которые католический священник Бед Джаррет обязан был ежедневно читать по своему требнику. Один из немногих выживших писал:

«Я не могу не вспоминать тех часов без душевной боли. Я помню бедную женщину, еврейку, напуганную депортацией, утешавшую своего перепуганного ребенка, семилетнего сына Эммануэля, словами, которые я без колебания назвал бы возвышенными: „Ты не должен плакать, Эммануэль. Бог с нами. Он был с нами, когда мы пришли сюда, и Он будет с нами, если нам придется уйти. Он будет в поезде, который увезет нас отсюда. Он будет с нами всегда и повсюду“. Еврейка, простая еврейка, как был „простым евреем“ Иисус; но не успел еще остыть пепел миллионов еврейских мучеников, а благочестивая традиция оскорблений и бесчестных обвинений уже возродилась»(87, 381).

Несмотря на злодеяния Торквемады *36, несмотря на огонь и пытки и менее жестокие способы грабежа и преследований путем экономических санкций и изгнаний, несмотря на толпы отчаявшихся людей, крещенных под страхом смерти, иудаизм выжил как религия. И возможно, нет ничего удивительного в том, что ученый доминиканец, знакомый с историей собственного ордена, был поражен, обнаружив, что иудаизм не уничтожен полностью.

«Мир присвоил нашего Бога, – сказал Ахад-ха-Ам *37, – а затем упрекает нас в том, что мы потеряли Его». Существование средневековой еврейской литературы было неизвестно в первой четверти нашего столетия не только доминиканским монахам, но и людям иной, более современной культуры. «Невозможно отрицать, – писал Джордж Мур, – что в средневековой Европе, в период с 6 по 12 век, не было ни искусства, ни литературы» (122, 2, 421). Не будет ли правильнее сказать, что древняя традиция презрения была все еще столь сильна, что образованные христиане даже после того, как они утратили религиозную веру, были неспособны заметить евреев, если только те не были ростовщиками? Эта традиция строилась не только на преувеличениях пороков, но и на постоянном игнорировании достоинств и достижений еврейского народа. С 12 и до конца 19 века о еврейской литературе редко упоминали в христианских школах. В 16 веке Эразм Роттердамский *38 не смог нарушить эту традицию. Он соглашался с Бернаром, сравнившим евреев с бесплодной смоковницей. Он «начал присматриваться к ивриту», но, «испугавшись чуждости заключенной в нем мысли», отступил. Очевидно, он полагал, что изучение еврейского языка – пустая трата времени, ибо с эпохи Ветхого завета евреи не создали ничего, достойного чтения. В 1518 году он писал другу:

«Я бы хотел, чтобы Вы больше занимались греческим, чем Вашими еврейскими штудиями, хотя и не считаю их вредными. Но я считаю этих людей, с их в высшей степени холодными историями, лишь напускающими туману; Талмуд, каббала, Тетраграмматон *39 – пустые имена. Я скорее предпочел бы видеть Христа зараженным идеями Дунса Скота *40, чем всем этим вздором» (Письмо от 15 марта 1518 года).

Незнание достижений евреев в сфере литературы можно обнаружить и в среде образованных людей нашего времени. Жером и Жан Таро *41, получившие образование в парижском лицее Луи ле-Гран в конце 19 века, были удивлены, что евреи, которые испытали столько бедствий, не создали великой поэзии. «Израиль терпел бедствия, но не создал поэму о своей несчастной судьбе» (176, 55).

В шумихе 12 века музыку Давидовой арфы *42 расслышал всего лишь один человек – Пьер Абеляр, который, хотя и не был канонизирован, снискал вместе с великой Элоизой признание и любовь потомков. Было время, когда его либеральные идеи грозили стать популярными. Его поражение объясняется главным образом энергичным сопротивлением Св. Бернара, который, когда Абеляр апеллировал к Риму, добился от папы осуждения его сочинений прежде, чем дело было передано на рассмотрение папского трибунала. Бросающаяся в глаза незаконность папского вердикта не укрылась от взгляда Вакандара, который деликатно заметил: «Поспешная акция Иннокентия II поставила под угрозу ту репутацию глубокой мудрости, которая сопровождает все решения Святейшего престола» (183, 2, 165).

Абеляр был единственной значительной личностью средневековья, дерзнувшей открыто выступить против средневековой антиеврейской традиции. Он подрывал самые ее основы, заявляя, что еврейский народ не несет ответственности за смерть Христа. Он напугал многих своих современников и особенно монахов Клюни и Клерво, написав, что если судьи, вынесшие приговор Иисусу, верили в его виновность, с их стороны было бы тяжким грехом вынести ему оправдательный вердикт.

Теологам всегда было легко находить ошибки в учении Абеляра. Да и сам он признал, что иногда слишком беспечно высказывал свое мнение, и всегда заявлял о своей готовности принять (и фактически принял) вердикт церкви относительно своих взглядов. Однако Св. Бернар никогда не упоминал имени Абеляра, не прибавив какого-нибудь нелестного эпитета. Современные агиографы редко приводят цитату о различии между этими двумя людьми, кратко и откровенно сформулированную бенедектинскими авторами «Литературной истории Франции»:

«Нежное сердце и ищущий ум ввели Абеляра в заблуждение; его оппонент был хорошо защищен от этих соблазнов: от первого его спасал аскетический образ жизни, от второго – строгая приверженность общепринятым концепциям, непреодолимый страх ко всякому новому мнению и даже к исследованиям, чреватым новшествами» (84, 13, 139).

Судьбу евреев в Европе с 12 по 16 век решали не «нежные сердца и ищущие умы», а жесткая политика Св. Иоанна Златоуста и Св. Бернара. В начале 13 века на Четвертом латеранском соборе эта политика получила официальное одобрение церкви.

Полною ненавистью ненавижу их:

Враги они мне.

Псалмы, 138:22

Средневековые папы часто, хотя и не всегда успешно, выступали в защиту евреев от насилия, однако весьма редко осуждали злую волю, неизбежным следствием которой было это насилие. Единственное папское послание, напоминающее об основной христианской заповеди: любить ближнего, как самого себя, – было бы более полезно, чем перечни тех видов насилия, которые запрещены или которые можно применять по отношению к евреям лишь в ограниченной форме.

Вскоре после восшествия в 1198 году на папский престол Иннокентия III к нему обратились с просьбой о помощи французские евреи. Часть крестоносцев решила отметить свое близящееся, несмотря на неоднократные отсрочки, отправление в Святую землю истреблением «неверных» у себя дома. Папа ответил евреям эдиктом, известным под названием Constitutio pro Judaeis, «самой достопамятной хартией еврейских свобод» (40, 7, 634). Первый из эдиктов на эту тему был издан еще в 1120 году папой КаликстомП. Обнародовав свой эдикт, как пишет современный историк папства, «Иннокентий принял под свое особое покровительство преследуемых евреев» (112, 12, 286). Таково общее мнение авторов 19 века, среди которых были и те, кто критически относился к католической церкви. «Следует отдать должное памяти Иннокентия, – писал один из них, – признав, что он был терпим к евреям и даже требовал к ним своего рода уважения, как к живому свидетельству христианства».