Читаем без скачивания Ящик водки. Том 2 - Альфред Кох

— Нет у меня желания никого в резервацию загонять. А пускай они сами себя попробуют прокормить! Вот мы им сейчас перекрыли кислород, Сема Вайншток («Транснефть») перестал нефть качать через Вентспилс — и они уже заверещали, херово им стало. А европейские братья не шибко им стремятся помогать.

— Да, у них там все бедно как-то.

— Уровень бизнеса — абсолютно кооперативный. Никто не стремится никуда инвестировать.

— То есть у них бабок хватает купить иномарку — их полно на улицах, — и все?

— У их предпринимателей? Ну да. На машину ведь несложно заработать. А на большее они неспособны.

— Значит, ты доволен, что они отделились?

— Да. Да!

— А мне как-то обидно — по старой памяти.

— Я не могу понять — откуда это в тебе?

— Не знаю сам. Может, я до какой-то степени обрусел? И мне привились какие-то великорусские штучки — вот, империю типа жалко… Хотя — хохлам она уж никак не была родная.

— А мне они не нужны, которые поотделялись. Я всегда подозрительно относился к нахлебникам. Я никогда не верил в их искренность, когда они говорили, что сильно меня любят. Но когда нахлебник еще на меня и бочку катит, то совсем не хочется иметь с ним дело. Я тогда вообще не понимаю, зачем ему плачу. Вот прибалтов я отношу к такого рода нахлебникам. Если вы такие крутые, так и идите на хер.

— Вот они построились и пошли. — Да.

— А дальше и Магадан отделится.

— Магадан не отделится.

— Что так?

— А так, что не сможет он сам жить. Его мгновенно поимеет мировое сообщество. Оно нас всех вместе-то е… а уж поврозь — и подавно, в одну калитку.

— А покойник Цветков, губернатор колымский, говорил мне: «Будем зарабатывать, у нас свое золото и все такое…»

— Вот он и покойник теперь… А вот еще в 88-м году было впервые объявлено, что бюджетный дефицит — семь процентов. Опа! О так от! А вы говорите — Гайдар!

— О чем это говорит, что семь процентов?

— Да о том говорит, что инфляция пошла! Началась-то она раньше, но официально этого не признавали. Поскольку цены регулировались и никто не решался их освободить и не было товара, все и началось. Дефицит всегда у нас был, но тут — на самое необходимое. Понимаешь? Очень просто. Если цены регулируются и начинается печатание денег, то это приводит к исчезновению товара.

— Ну это мы знаем, диалектику учили не по Гегелю, а на своей шкуре.

— И Горбачев зарплаты поднимал.

— Странно, он же вроде экономист… А еще в 88-м твой товарищ Чубайс занялся политикой. Про него начали газеты писать…

— Это не он. Это его брат. Это не А. Чубайс, а И. Чубайс.

— Да? Гм. А настоящий Чубайс чем занимался?

— Мы с ним в Питере семинары проводили. К нам Гайдар с Авеном приезжали. Это как раз в 88-м началось…

— Ты в кооперацию не пошел, а глобально взялся решать вопрос, значит.

— Да. Во Дворце молодежи мы собирались. И ездили в лагерь на базу отдыха финэка, на Змеиную горку — это на Карельском перешейке. Вот там мы проводили семинары.

— А много вас было таких умных?

— Ну человек двадцать. Финансисты, социологи… Симон Кордонский, который сейчас в администрации президента работает. Потом Андрей Илларионов.

— Тот самый?

— Да. Мишка Дмитриев, который сейчас у Грефа. Егор Гайдар.

— А кто у вас был самый главный?

— Чубайс с Гайдаром. Один — от питерских, другой — от московских.

— А это был у вас такой чисто научный интерес? Или практический план перестройки мира?

— Научный. И прикладной.

— Типа — сборища в мюнхенских пивных.

— Да, да.

— Вы верили, что возьмете власть?

— Тогда начинали уже задумываться. Начинали понимать, что все дело к тому идет.

— Ну да, вы же видели, кто ваши оппоненты: Зайков там, Слюньков… Сонная такая была публика…

— Типа того. Да мы с ними не боролись. Тогда еще не боролись. А бороться стали, когда выборы начались. А в 88-м про выборы еще никто не говорил.

— Но ты уверен, что это у вас было осознанно? Может, вы просто ездили на турбазу пить водку, по пьянке болтали о том о сем, а теперь преподносите это как мюнхенские пивные?

— А, пили-пили, и однажды я рассказал политический анекдот? И пошутил, что мы будем сидеть в Кремле? Нет, все было серьезно. Плана прихода к власти у нас не было, но мы обсуждали, что делать дальше. Вполне серьезно! Теперь, задним числом, я понимаю, что мы рассуждали очень наивно. Слепо верили в невидимую руку рынка… Которая все поставит на свои места.

— Это я очень понимаю. Я в те годы в одной компании виделся с Ларисой Пияшевой — царствие ей небесное, померла недавно от рака.

Комментарий Свинаренко

В свое время Лариса открыто поддержала Сергея Мавроди. Подкрепила его пирамиду своим авторитетом перестроечной активистки. Выступала по ТВ и требовала от него отстать, а когда его стали сажать, давала гневные отповеди. Я тогда еще у нее спрашивал: как же так, ты же ученый, экономист, и вдруг кинулась защищать пирамиду, на которой много темного народа погорело?

Лариса мне тогда на мои ненаучные вопросы уклончиво отвечала, что в деятельности Мавроди есть много интересного. И точно, я знавал экономистов, которые на Мавроди хорошо наварили, — они просчитывали все его ходы и вовремя скинули акции. В частности, Валя Цветков, покойный магаданский губернатор, рассказывал мне, что неплохо на этом заработал тогда. Как сейчас помню, перед самым дефолтом 98-го твой товарищ Илларионов печатал в разных СМИ тексты про то, что скоро в стране будет обвал по схеме Мавроди, потому что с ГКО мы дошли до самой верхушки пирамиды. Я читал эти его заметки и требовал от начальников «Коммерсанта» разобраться с этим. Сам я написать про это не мог, потому что далек от экономики, с этим надо было кому-то из спецов поработать. Мне казалось, что это хорошая тема и надо разобраться: то ли Илларионов дело говорит, то ли зря орет. Однако про эти пророчества только задним числом написали.

Свинаренко: — И вот Пияшева тогда много говорила про такую невидимую руку. Я никак не мог понять, какой там механизм. А она мне все про руку да про руку, которая сразу все приведет в порядок, и все заживут богато и счастливо. Я Пияшеву тогда спрашиваю — как же вдруг сразу счастье может настать, ведь всегда в начале любого капитализма происходит обострение нужды и бедствий? Она объясняла, что просто неправильно начинали строить, а если все сделать грамотно, так ни нужды, ни бедствий никаких. Вон она всех и уверяла, что вы, русские экономисты, все сделаете правильно. И Боря Пинскер, тоже на тот момент модный экономист и ее муж, это подтверждал. И Селюнин, и Шмелев… Они уже наезжали на Маркса и Ленина. Экономическая публицистика тогда так занимала умы, как никогда их не займет никакой Акунин. А еще, если ты помнишь, в 88-м впервые у нас отменили лимит на подписку. Народ кинулся все выписывать… А бумаги не хватило! Опять лимит пришлось ввести. И тогда пошли массовые письма трудящихся в ЦК КПСС (слова-то какие! И страшно, и смешно…) И опять отменили лимит, ведь он — типа наступление на гласность. Купили бумаги у финнов и решили вопрос. А если б народ знал, чем это кончится, с вашей шоковой терапией… Вас, ученых экономистов, живо бы на х… послали.

— Да-а-а… Я помню про подписку! Я же ездил на метро читать на стенде «Московские новости». Около Финляндского вокзала. Спокойненько ехал из института, делал крюк — мне это совершенно не по пути было — читал, а после ехал домой. Вот когда началось это национальное, полез народ на народ — все отделяются…

— Да, это не 86-й и не 87-й, а уж настоящий накал перестройки. И закон о кооперации… Действительно, все стало ясно. Что не удалось воспитать нового советского человека.

— Не человека, а народ! Товарищ Сталин, будучи творцом национальной теории, ввел градации общности людей.

— Это я уже не очень… Я, наверно, это учил, но ни хера не помню!

— Было так. Человеческое стадо, потом семейная община, потом государство, потом народность и нация. А Брежнев внес очень важное дополнение в марксистскую национальную теорию: что, кроме нации, появилась новая общность людей — советский народ. А она, однако же, не появилась! Так что национальная теория товарища Сталина оказалась верна. Вершиной общности людей является нация. А супернации под названием «советский народ» создать не удалось.

— Не сошлись характерами.

— И братского союза никакого не было.

— Вот если б народы сказали: не расстанемся, мы вместе, — тогда б, конечно, Советский Союз остался. Но народы стали друг друга резать, и потому говорить про Советский Союз просто было как-то неприлично. Ну что, на штыках его держать? Колонизаторство какое-то.

— А Америка, скажете вы? Так это чисто пропагандистская утка. Никакого такого народа нету. Они все живут поврозь в разных районах. И друг с другом не общаются. Мы об этом говорили в предыдущей главе.