Читаем без скачивания Самец причесанный - Анатолий Дроздов

— Ну… — лицо Саши приобрело мечтательный вид. — Это ж сколько работы…

— Остальные дела передай другим, — кивнул подполковник — Я предупрежу начальника отдела.

— Родион Яковлевич! — Саша прочувствованно хлопнул себя по груди. — Да я этих аптекарей… У них, конечно, защита хорошая, профессионалы работали, но что бы ни сделал иностранец, русский человек всегда может сломать.

— Гляди! — шеф погрозил пальцем. — Если оставишь следы…

— Тащ полковник! — вытянулся Саша. — Обижаете! Все сделаем без скрипа и пыли. Пиндосы в жисть не догадаются, что в их кладовке шарили. Кстати, если полезу, может, чего взять для Родины? Ну, скажем, формулу лекарства с технологией производства? Или еще чего? Почему не пощипать буржуинов? Они вон сколько на нас зарабатывают!

— Саша! — покачал головой начальник — Ты же сотрудник ФСБ, а не кибервор!

— Разница небольшая! — буркнул себе под нос подчиненный. Подполковник этого не услышал — к счастью для Саши. Кивнув начальнику, он торопливо вышел, словно опасаясь, что шеф одумается и отменит приказ. А подполковник выбил пальцами привычную дробь, после чего вздохнул.

«Во что же ты вляпался, Док? — подумал сердито. — Куда тебя занесло?»

Ответа на этот вопрос Родион не знал и поэтому злился.

Глава 5

Виталия, старший декурион турмы. Пленная

Бац!

Ком грязи врезался мне в бок. Вопль, тонкий и визгливый, раздался следом:

— Ромская сучка! Лягушка беременная!

Гайя трепыхнулась и недовольно ударила ножкой изнутри. «Тихо, девочка! — попросила я. — Не нужно! Пожалуйста!» Гайя замерла. Умничка! Я как ни в чем не бывало провела скребком, сдирая со шкуры остатки жира и мяса, после чего постучала тупым лезвием о камень. Неопрятная полоска жирных ошметков соскользнула с железа и заняла место рядом с такими же. Вечером я это соберу и брошу в общий котел — выйдет похлебка. Другой не ожидается — здесь ешь то, что соскребешь со шкур. В первые дни меня выворачивало от такой пищи, но потом привыкла. Жирная похлебка — обычная еда в землянке рабынь, для пленной ромы готовить отдельно никто не станет. Если хозяйка в настроении, дают кости. Мясо с них, конечно, срезано, но можно погрызть хрящ — это заменяет хлеб. Пленные о нем только мечтают — слишком дорог. Сармы не выращивают зерно, его привозят из Ромы…

Бац!

Метко пущенный ком грязи плюхнулся в старательно собранные мной ошметки, разбросав их в разные стороны. Да что это такое! Пропал ужин! Если не принесу добычу, мне не дадут есть. Я ощутила, как на глазах закипают злые слезы. Гайя снова шевельнулась и сочувственно тронула изнутри ножкой. Она меня всегда жалеет… Проклятая сарма! Вонючка поганая! Изо дня в день она изводит меня, швыряясь грязью, но сегодня перешла все границы. Я могу обойтись без ужина, мне не привыкать, но нас с Гайей двое. Моей девочке не достанется еды. Я могу вынести ругань и издевательство, но обижать мою дочь… Я убью тебя, падаль! Перепилю глотку скребком! Он тупой, но если сильно нажать…

— Рома — грязь, рома — грязь, мама плеткой рому — хрясь! — злорадно пропели над самым ухом.

Сделав вид, что скоблю распяленную на плоском камне шкуру, я скосила взгляд. Тощие ноги в овечьих штанах топтались совсем рядом. Не боится… В самом деле, чего? Рабыня не смеет тронуть дочку хозяйки. Только ты зря так думаешь. Я не рабыня, мразь, я декурион «диких кошек»…

Удар локтем в бок вышиб из мелкой дух. Я поднялась и, сбив с ее головы шапку, вцепилась в волосы. Злючка, вдохнув воздуха, завизжала:

— Мади! Мади[3]!

Я отвесила ей оплеуху, вторую. Вот тебе! Вот! Ее голова моталась из стороны в сторону, но, крепко схваченная за волосы, сарма не могла убежать и только орала, брызгая слюной и кровью. Получи! Еще! Я тебе покажу лягушку беременную! Я вобью эти слова тебе в глотку на всю оставшуюся жизнь! Это тебе за меня! Это за Гайю! Будешь помнить!

— Акындай! Акындай[4]!

От домика, привлеченная криком, семенила на кривых ногах хозяйка. В руке она сжимала плеть. Я отпустила волосы маленькой злючки и пнула ее в тощий зад. Мелкая свалилась на песок и поползла прочь, дрыгая ступнями, обутыми в мягкие меховые сапожки. Это я хожу в сшитых из кусков кожи чунях. Схватив скребок, я повернулась к подбегавшей сарме. Будь что будет, но я не позволю себя бить! Пусть только попытается! Я ее убью! Ударю скребком в висок, размолочу ей немытую голову о камень или вовсе перегрызу глотку. Наплевать, что будет потом! Я — «дикая кошка»!

Хозяйка, догадавшись о моих намерениях, замедлила шаг.

— Иди ко мне! — крикнула я. — Ближе!

Она закрутила плеткой над головой и оскалилась, показав гнилые зубы. Не подойдет. Бить будет издалека. В кончик ее плети вплетены кусочки железа, при ударе они обжигают даже сквозь кожу, из которой сшита моя рубаха. Плевать! Вытерплю!

Краем глаза я заметила, как застыли сармы, мои товарки по несчастью, чистившие шкуры. Бунт рабыни — невиданное дело! В стороне послышался конский топот, но я не повернула голову. Незачем. Рядом с берегом, где скребут шкуры, проходит дорога, кто-то из сарм не удержался и решил глянуть на потеху вблизи. Неважно. Кто бы это ни был, но хозяйке не жить! Сдохнет! Я подставлю под удар руку, плеть обмотается вокруг нее, и я дерну. Сарма упадет к моим ногам, и я ударю скребком. Если выпустит рукоятку плети, то я перехвачу ее и верну хозяйке то, что она задолжала мне за эти месяцы…

Ударить сарма не успела. Всадник в алом плаще стремительно выскочил сбоку и на скаку высвободил ногу из стремени. Хозяйка повернулась, но лишь для того, чтобы поймать удар в лицо. Отлетев назад, она рухнула спиной в грязь. Всадник натянул поводья, спрыгнул и двинулся ко мне. Что ему нужно? Хочет наказать взбунтовавшуюся рабыню? И почему я думаю о нем: «Он»? Богиня-воительница! Я грежу?

Игрр, живой, здоровый, в багряной форме преторианца, шел ко мне, хмуря брови. Великая, ты послала мне утешение? Видение, о котором я так мечтала? Сейчас эта сарма приблизится и достанет нож… Пусть! Я хочу умереть, видя его лицо!

— Аве, любимая!

Видение заключило меня в объятия, и я ощутила запах дорожной пыли, конского пота и железа — дух воина после долгой дороги. Сармы так не пахнут. Их мерзкая вонь забивает ноздри, вызывая приступ тошноты. Неужели?

Теплые губы коснулись моих губ; их забытый, сладкий вкус всплыл из глубин памяти, заставив меня встрепенуться. Не может быть! Это явь или я все-таки грежу?

— Это ты? — спросила я недоверчиво.

— Я! — засмеялся он. — Не сомневайся, sole[5]!

Это он! Во всем Паксе только Игрр зовет меня так. Он напевал мне эту песенку и говорил, что она популярна в его мире. Я отстранилась и глянула ему в лицо. Игрр! Запыленный, с почерневшим от солнца лицом и светлыми полосками тонких морщинок у краев глаз. Эти ранее не виденные мною морщинки заставили окончательно поверить.