Читаем без скачивания Кодекс принца - Амели Нотомб

— Сбежать? Куда? Я люблю эту виллу.

— Думаю, все же не до такой степени, чтобы здесь погибнуть?

— Эти люди околачиваются тут уже два дня. Почему вы решили, что они нападут сегодня?

— Потому что они знают, что вы получили письмо.

— Если они мне написали, значит, считают, что я с ними заодно. Им нужны вы, а не я.

— Олаф тоже был с ними заодно. И чем это для него кончилось?

Она вздохнула:

— Куда же мы отправимся?

— Я оставил машину Олафа здесь неподалеку. Сядем и поедем, куда вы скажете.

— Мне некуда ехать.

— Мне тоже. Но это следующий вопрос. А как нам выбраться отсюда?

— Олаф все предусмотрел на такой случай. Он тайно прорыл подземный ход из подвала в банк.

— Почему в банк?

— Один фильм Вуди Аллена навел его на мысль. Он говорил, что при бегстве деньги — предмет первой необходимости.

— Я понимаю, почему вы его любили.

Мне еще пришлось потратить время на уговоры. Больше всего Сигрид было жаль расстаться со своим складом шампанского. Я это очень хорошо понимал, но убедил ее, что денег в банке хватит на то, чтобы запасы шампанского во всех ресторанах мира стали нашими.

Я помог ей уложить чемодан, выбрав платья, которые мне особенно нравились. Меня восхищало, с какой беспечностью она отбросила остальное — всю свою жизнь.

Я готов был бежать в халате, но она попросила меня переодеться. Скрепя сердце, я расстался с облачением, ставшим моей второй кожей.

Уже открыв дверь подвала, я спросил, возьмем ли мы с собой Бисквита.

— Нет, — ответила Сигрид. — Ему хорошо здесь.

Я с ней согласился: Бисквит неотделим от своего биотопа. Это было бы все равно что увести весталку из храма.

В винном погребе Сигрид подняла крышку незаметного люка и закрыла ее за нами. Подземный ход, который она освещала фонариком, затянул нас в свою бесконечную темноту.

— Какой титанический труд. Сколько же времени ушло у Олафа на этот туннель?

— Годы.

Да, Олаф наверняка подозревал, что его жизнь в опасности. Чтобы прорыть такой подземный ход, нужна серьезная мотивировка.

Туннель заканчивался двумя дверями.

— Вот эта ведет в банк, а та — на улицу.

— Мне представляется целесообразным начать с банка.

Все мы об этом мечтали: проникнуть в хранилище банка и набить деньгами большой рюкзак. Это был один из лучших моментов моей жизни. Когда рюкзак готов был лопнуть, Сигрид заставила меня остановиться.

— Вы, кажется, забыли, что нас только двое?

Вторая дверь выходила на улицу между киоском и мусорным контейнером для стекла. Неприметно, в духе великого Олафа. Захмелев от веса банкнот на спине, я повел Сигрид к машине.

Я завел «ягуар» и поехал наобум. На дорожных указателях каждый раз выбирал стрелку, указывающую «Другие направления».

— Куда мы едем? — спросила Сигрид.

— Увидите, — ответил я.

Увидеть предстояло и мне. Я понятия не имел куда.

— Вам впервые пришлось изымать деньги из банка?

— Разумеется, — кивнула она.

— Почему «разумеется»?

— Раньше в этом не было нужды. Олаф меня полностью обеспечил: вы не забыли про «синюю карту»?

— Да, но какое это удовольствие — ограбить банк!

— У меня никогда не возникало такого желания.

Странная женщина.

Я вдруг заметил, что она тихонько плачет и, бревно бесчувственное, спросил, о чем.

— Олаф умер, — просто ответила она.

— Вам будет его не хватать?

— Да. Я не так часто его видела. Но тем дороже мне то время, что я провела с ним.

Продолжая следовать по указателям «Другие направления», я вскоре обнаружил, что мы движемся на север.

— Я поняла, — сказала Сигрид и улыбнулась сквозь слезы. — Мы едем в Швецию.

— Да, — ответил я, хотя и не думал об этом.

— Эта страна вам чужая, как и мне.

— Точно. Мы совершим паломничество по следам Олафа.

— Спасибо. Я очень тронута.

Мы миновали Бельгию, Голландию, Германию и, наконец, Данию. В этой стране нам пришлось пересечь столько мостов и островов, что иной раз казалось, будто мы едем по морю.

Шведская земля была для нас святой. Даже шины «ягуара» затрепетали, коснувшись ее.

В стокгольмском «Гранд-отеле Васа» я попросил Сигрид позвонить по рабочему телефону Батиста Бордава. Она набрала продиктованный мной номер и включила громкую связь.

— Будьте любезны, могу я поговорить с мсье Бордавом?

Молчание. Наконец в трубке ответили — я узнал голос старой грымзы Мелины:

— Сожалею, мадам, но мсье Бордав скончался в прошлую субботу.

— Да что вы, как?

— От сердечного приступа, у себя дома. Хотите поговорить с кем-нибудь еще?

— Нет.

Сигрид повесила трубку.

— Значит, это вы умерли, а не Олаф, — сказала она.

— Да. Я теперь не могу быть никем, кроме как Олафом Сильдуром, с вашего позволения.

___

Мне не пришлось жениться на Сигрид: Олаф уже сделал это за меня. И слава богу: свадебных церемоний я всегда терпеть не мог. Завидное положение законного мужа Сигрид я приобрел, не обременяя себя необходимыми в таких случаях формальностями.

Люкс в отеле «Васа» стал нашим стокгольмским домом. «С милой рай и в шалаше», — невольно думал я всякий раз, размышляя об удивительных переменах в моей жизни. Расплачивался я наличными за каждый день.

На то, чтобы обменять все банкноты, украденные в версальском банке, ушло некоторое время, но чего-чего, а времени у меня хватало. Когда это было сделано, я сложил пачки евро в чемодан из крокодиловой кожи и записался на прием в шведское отделение банка HSBC. Банкир принял меня как дорогого гостя.

— Я хочу открыть счет, — сказал я.

Он и бровью не повел при виде содержимого чемодана, позвонил кому-то по телефону и попросил меня подождать: деньги должен пересчитать и проверить специалист.

— Естественно, — кивнул я и взял предложенную им сигару.

Вошел какой-то человек, забрал чемодан и вышел.

— Это займет полчаса, — сообщил мне банкир.

В эти тридцать минут он усиленно занимал меня разговором с целью побольше узнать о таком богатом клиенте. Я рассказал немного о себе: я-де покинул Швецию вскоре после рождения, чем объясняется мое незнание языка. Ему чертовски хотелось узнать, откуда у меня золотые горы, но он не решался спросить напрямую. Я сам великодушно просветил его, сказав, что в Париже меня посетила благая мысль создать фонд современного искусства, который оказался весьма прибыльным делом.

— Современное искусство, — повторил он эти два слова, точно желая удостовериться, что в них ключ к разгадке.

— Это моя страсть, — ответил я просто и оттого убедительно.

— А почему вы решили вернуться, так сказать, на историческую родину?

— Я и в Стокгольме хочу создать фонд современного искусства. Не все же одним французам пользоваться моим достоянием.

Самодовольная безапелляционность моих слов довершила впечатление. Во мне и впрямь появилась спесь настоящего толстосума. Банкир больше не сомневался в моей кристальной честности.

Проверяющий между тем вернулся с чемоданом и протянул моему новоиспеченному поверенному какую-то бумагу.

— Будьте любезны, подпишите вот здесь, господин Сильдур.

Я поставил закорючку под документом, удостоверяющим, что нижеподписавшийся положил в банк HSBC восьмизначную сумму. Ни один мускул не дрогнул на моем лице.

Покуда мне оформляли чековую книжку и кредитную карту, я расплачивался «синей картой» Олафа. Сигрид уверила меня в ее безграничных возможностях, и мне не хотелось когда-нибудь узнать их предел.

— Вы живете с вором, вас это не смущает? — спросил я однажды Сигрид.

— Кража чужих денег возмущает меня меньше, чем кража чужой личности, — ответила она.

— Почему же вы со мной?

Она обняла меня и попросила больше не задавать глупых вопросов. Я учел ее пожелание.

___

Ложь имеет над лгунами странную власть: сочинив байку для красного словца, невольно начинаешь жить по ее законам.

Я, всю жизнь ненавидевший музеи и художественные галереи, начал исправно посещать их все подряд: Сигрид заразила меня страстью к современному искусству.

Толчком послужила выставка Патрика Гюнса под названием «My Last Meals». На первый взгляд она вполне отвечала моему представлению о современном искусстве: среднего качества фотографии с малоинтересными комментариями.

Но потом Сигрид объяснила мне суть. Интернет-сайт одной техасской тюрьмы обнародовал последние трапезы, заказанные смертниками накануне казни. Замысел был циничный: высмеять предсмертные меню великих преступников, чьи гастрономические фантазии могли посоревноваться в наивности.

Патрик Гюнс нашел эту идею столь возмутительной, что буквально вывернул ее наизнанку. Решив, что мечты обреченных о гамбургерах и шоколадных кексах достойны самого глубокого уважения, он обратился к самым прославленным кулинарам планеты с просьбой воплотить их меню в жизнь с роскошью, какой несчастные определенно не были избалованы.