Читаем без скачивания Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени - Инна Лисович

Бэкон не ограничивается разделением познания божественного и природного, он предлагает ограничить предмет исследования, не переносить по закону аналогии свойства одного объекта на свойства другого: «Следующее заблуждение <…> люди весьма часто пронизывают свои рассуждения и учения некоторыми собственными взглядами и концепциями – теми, которыми они особенно увлечены, или связывают их с предметами, которыми они специально занимаются, и подчиняют все остальное этому своему увлечению, как бы окрашивая им все, хотя это всего лишь весьма обманчивый грим. Так, Платон примешал к своей философии теологию, Аристотель – логику, вторая школа Платона (т. е. Прокл и др.) – математику <…>. Химики же, опираясь на небольшое число опытов у очага и плавильной печи, выковали новую философию. И наш соотечественник Гильберт извлек из изучения магнита новое философское учение. Цицерон, разбирая различные мнения о природе души и дойдя до мнения музыканта, который утверждал, что душа – это гармония, остроумно заметил: “Этот не отступил от своего искусства”. Об этом роде ошибок удачно и умно говорит Аристотель: “Тот, кто обозревает немногое, легко выносит суждение”»[181]. Чтобы не допускать ошибок, ученый должен выводить точное и конкретное суждение на основе наблюдения, подтвержденного опытом, и не экстраполировать его на другой произвольно избранный объект.

Тем не менее Бэкон признает учение Платона об идеях или формах, заложенных во Вселенной, и предлагает продолжить путь, указанный философом, но сменить вектор этого направления – не спекулятивно изучать божественные проявления в природе, а исследовать сами явления природы: «Платон, созерцая весь мир с высоты своего гения, как с высокой скалы, в своем учении об идеях уже видел, что формы являются истинным объектом науки, хотя он и не сумел воспользоваться плодами этого в высшей степени правильного положения, поскольку рассматривал и воспринимал формы как нечто совершенно отвлеченное от материи и не детерминированное ею. Именно по этой причине он свернул с правильного пути и обратился к теологическим спекуляциям, что наложило отпечаток на всю его естественную философию и испортило ее. Поэтому если мы внимательно, серьезно и искренне обратимся к действию и практике, то без большого труда сможем в результате исследований достичь знания того, что собой представляют те формы, познание которых могло бы удивительным образом обогатить и облагодетельствовать человечество»[182].

Формам точно соответствует и предлагаемые Бэконом методы исследования, действие и практика, которые сейчас принято называть экспериментом или опытом, именно они должны стать инструментами, которые позволят перепроверить данные органов чувственного восприятия человека: «Данные самих чувств мы подвергаем многообразной проверке. Ибо чувства неизбежно обманывают, однако они же и указывают на свои ошибки <…> это происходит либо вследствие тонкости тела, либо вследствие малости его частей, либо вследствие дальности расстояния, либо вследствие замедленности или быстроты движения, либо вследствие привычности предмета, либо по другим причинам <…> свидетельство и осведомление чувств всегда покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира, <…> мы, в своем усердном и верном служении, отовсюду изыскиваем и собираем пособия для чувств, чтобы его несостоятельности дать замену, его уклонениям – исправления. И замышляем мы достигнуть этого при помощи не столько орудий, сколько опытов <…> (мы говорим о тех опытах, которые разумно и в соответствии с правилами придуманы и приспособлены для постижения предмета исследования) <…> опыту самому по себе мы не придаем много значения, но приводим дело к тому, чтобы чувства судили только об опыте, а опыт о самом предмете. Поэтому мы полагаем, что предстаем бережными покровителями чувств <…> и это само по себе было бы достаточно, если бы человеческий разум был ровен и подобен гладкой доске (tabula abrasa). Но так как умы людей настолько заполнены, что совершенно отсутствует гладкая и удобная почва для восприятия подлинных лучей вещей, то возникает необходимость подумать об изыскании средства и против этого»[183].

В целом науки (или свободные искусства) Бэкон разделяет на четыре вида: «Наиболее правильным разделением человеческого знания является то, которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти[184], поэзия – воображению[185], философия – рассудку»[186]. Хотя Бэкон разделяет познание Бога[187] и познание Вселенной, формы божественного и материального, которым должны строго соответствовать дискурсы высказывания, локализует объекты исследования и науки, их изучающие, он не отрицает платоновского принципа познания «восхождения – нисхождения» по ступеням познания от физического к метафизическому: «Науки образуют своеобразную пирамиду, единственное основание которой составляют история и опыт, и поэтому основанием естественной философии служит естественная история. Ближе всего к основанию расположена физика, ближе всего к вершине – метафизика. Что же касается конуса, самой верхней точки пирамиды, то есть высшего закона природы, или “творения, которое от начала до конца есть дело рук бога”, то я серьезно сомневаюсь, может ли человеческое познание проникнуть в эту тайну. <…> Поэтому очень верно известное положение Платона и Парменида <…>: “Все поднимается по некоей лестнице к единству”»[188].

Бэкон отдельно выделяет метафизику, признавая ее доминирующее положение, поскольку «она сосредоточивает свое внимание главным образом на изучении простых форм вещей, которые мы выше назвали формами первого класса, так как хотя они и немногочисленны, однако своими количественными и порядковыми соотношениями образуют все многообразие вещей <…> эта область науки в наибольшей степени раскрепощает и освобождает могущество человека и выводит его на бескрайнее, широко открытое поле деятельности»[189]. Но область метафизического – это объект познания философии: «Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувственными впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятиями, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука. Это полностью относится к области рассудка»[190]. Сами же законы природы он считает необходимым изучать при помощи естественной истории: «Будем делить естественную историю на историю обычных явлений (generationes)[191], историю исключительных явлений (praeter-generationes) и историю искусств, которую мы обычно называем также механической и экспериментальной историей. Первая из этих дисциплин исследует природу в ее естественном, свободном проявлении, вторая – отклонения от естественного состояния, третья – взаимоотношения природы и человека»[192].

Бэкон признает наличие принципа, который связывает физические и метафизические формы (идеи), следовательно, благодаря этому единству возможно познание законов и универсальных форм их материального проявления: «Ведь физика направляет человеческие усилия по узким и трудным тропинкам, повторяющим извилистые пути обычной природы, но мудрым всюду открыта широкая дорога, ибо у мудрости, которую древние определяли как “знание всех вещей, божественных и человеческих”, всегда достаточно самых разнообразных средств. Физические причины освещают путь и дают средства для новых открытий в однородной материи, но тот, кто обладает знанием какой-либо формы, обладает также и знанием высшей возможности привнесения этой природы в любую материю, и его действия не связаны и не ограничены ни материальным основанием, ни условием действующей причины»[193]. Таким образом, Бэкон переконструирует эпистемологическую пирамиду: от опыта над материальным объектом ученый восходит к обобщениям, выявляет действующие принципы, а затем переносит открытый закон на подобные материальные явления, опять перепроверяя его действие экспериментом. Признавая необходимость метафизики для науки, философ исключает не только телеологию из непосредственного исследования материи, но отрицает логику как единственный инструмент познания метафизики[194].

Понятия света и зрения также присутствуют в философии познания Бэкона. Он различает зрение как религиозное прозрение и зрение как чувственное восприятие, на основании которого люди способны к рациональному познанию, которое и служит доказательством: «Люди обладают уже от природы некоторыми нравственными понятиями, сформированными под влиянием естественного света и естественных законов, такими, как добродетель, порок, справедливость, несправедливость, добро, зло. Однако следует заметить, что выражение “естественный свет” может быть понято в двояком смысле: во-первых, в том смысле, что этот свет возникает как результат чувственных восприятий, индукции, разума, аргументов, согласно законам неба и земли; во-вторых, в том смысле, что этот свет озаряет человеческую душу неким внутренним прозрением, повинуясь закону совести, этой искры, этого отблеска старинной первозданной чистоты. В этом последнем смысле душа становится причастной некоему свету, помогающему увидеть и понять совершенство морального закона <…>. Поэтому религия, будем ли мы рассматривать ее как таинство или как наставницу в морали, рождается из божественного откровения»[195]. В данном случае религии отводится в жизни человека морально-этическая функция, тогда как науке – функция познания законов Вселенной.