Читаем без скачивания Душехранитель - Сергей Гомонов

— А если ты больше не пойдешь туда? — папа обнял его. — Ты не сильно расстроишься?

Саша отстранился и заглянул в его черные глаза. Иногда папа говорил так странно, и мальчик даже не знал правильного ответа…

Мама оглянулась. Она тоже ждала. Они сейчас как воспитатели.

— Ты скажи, как знаешь, — посоветовал отец. — Как чувствуешь. Вот тут, — он положил свою большую ладонь на Сашину грудь.

Саша покачал головой. Если «как тут», то в садик он не хотел. Николай с облегчением вздохнул.

— Если с тобой будет сидеть тетя Люда, ты будешь доволен?

Мальчик обрадовался. Тетя Люда будет гулять и играть с ним, будет читать ему его любимые сказки! Это ведь здорово! Маме с папой всегда некогда. Даже если они дома, то сильно усталые. Мама всегда молчит. Она очень любит Сашу, и он очень любит ее, но она не умеет говорить. У всех ребят в Сашиной группе мамы разговаривают. Зато тетя Люда болтает с ним без умолку: «Ты сегодня такой чумазый, Сашкин! Пойдем умоемся!» А пока он умывается, она успевает спеть ему песенку. Тетя Люда водит его в парк. Они кормят лебедей кусочками зачерствевшей булки. Они валяются в траве рядом со спортплощадкой, играют в диких зверей, «охотятся», догоняют друг друга. Тетя Люда чертит ему «классики» на песке. Ребята в садике не умеют играть в «классики». А еще тетя Люда умеет молчать. Когда очень жарко, они садятся в тень под большими туями, лениво глядят на карусели и на пробегающего мимо, по аллейке, коричневого пони в веселой упряжке. У пони очень мягкая шерсть, он добрый, от него так хорошо пахнет, и они с Сашей дружат.

Когда Саша, разморенный жарой, вытягивается на скамейке, головой на тетилюдиных коленях, ему кажется, что сейчас он совсем не здесь, не в их городе и не в этом парке. Вместо качающихся аттракционов-«лодочек» перед глазами всплывает совсем другая картинка: рыжий песок, выгоревшее от зноя небо, сухой ветер щиплет кожу и поднимает пыльные смерчики — и рядом, сверкая белизной, поднимается до самого неба гора. Четыре треугольника ее сторон сходятся на вершине. И вторая гора, тоже белая — чуть дальше. А воздух плавится, и она как будто стоит в реке… И совсем теряется в мареве третья гора, наполовину белая, наполовину красная… Саша не видит людей. Лишь три горы — и он. И застревает дыхание в груди. И сжимается что-то в животе. Тогда хочется броситься к маме и папе, заглянуть им в глаза, обнять обоих. Не так давно Саша узнал, что все люди умирают. Сначала болеют, а потом — умирают. Когда Вадик сказал Саше о том, что его мама больна, мальчик сразу подумал, что она уйдет и больше не вернется. Стало страшно, стало горячо и очень больно.

А прошлым летом они с мамой и папой ездили в другой город, к Сашиной бабушке, которая жила у моря. Бабушка оказалась совсем не такой, как думал о ней мальчик. Она очень высокая, большая, у нее громкий голос, но Саше она все равно понравилась. Они с мамой научили его плавать. Саша помнил, как папа ворчал на них за это и все время пытался спрятать Сашу в тень. Первые дни у мальчика сильно болели плечи, а потом мама со смехом пощипывала его, снимая обгоревшую кожу, а он стоял перед зеркалом и с удивлением разглядывал себя — свою ставшую почти белой челку и незнакомое смуглое личико. Но плавать он научился.

— Таки один нормальный Гроссман должен был получиться в этой семье! — с гордостью сказала бабушка, усаживая их в поезд и расцеловывая Сашу.

Мальчик привез оттуда несколько ракушек. Округлыми, светлыми, шершавыми были они снаружи. И рыжими, гладкими — изнутри. Мама научила его слушать море и крики чаек, прикладывая эти раковины к уху. С тех пор море снилось Саше почти каждую ночь. Ему очень хотелось бы жить в бабушкином городе, но папа с мамой работали здесь.

Когда отец удостоверился, что Саша будет рад обществу тети Люды, то ссадил его с колена и позвонил ей домой.

А за ужином он сказал, что на этих выходных какой-то дядя с его работы зовет их всех к себе на дачу. Саша почувствовал волнение мамы. Она улыбнулась и кивнула, но малыш знал точно: внутри ей очень плохо. Но почему? Этот дядя нехороший? Зачем тогда папа дружит с ним?..

Что так отвлекает от мыслей об Алексашке и этом его дурацком садике? Николай прислушался. Низкий, с хрипотцой, голос Юрия Сенкевича неторопливо рассказывал:

— …огромный остров, второй на планете после Антарктиды ледяной щит, или, как говорят ученые, «покровный ледник»…

Исполинские ледяные глыбы. На их фоне утлая лодчонка исследователей кажется оброненной в море шелушинкой, лузгой от подсолнечной семечки… Николая даже передернуло — холодно-то как! Он очнулся: это в тридцатиградусную жару? Ну, Коля, вы даете!

И независимо от него в мозгу всплыло странное, знакомое по загадочным дневникам жены слово «Оритан». Почему? Сенкевич не говорил «Оритан», он совершенно явственно помянул Антарктиду…

— В отличие от горных ледников, покровный ледник Гренландии кажется вечным, никогда не стаивающим, хотя его тысячеметровые толщи находятся в незаметном, но постоянном движении…

Аринора…

Гроссман выхватил сигарету. В квартире он обычно не курил, а сейчас щелкнул зажигалкой. До того ли?

Аринора…

— Ладонька! — выкрикнул Ник, будто завороженный зрелищем на экране. — Ладонька!

Она впорхнула в зал, а следом — смеющийся Сашка. На лице Ренаты появилось недоумение, и Николай затушил огонек сигареты, резко размазав его по донышку пепельницы.

— Ты не выбросила свои записи?

Ее взгляд метнулся в сторону телевизора. Гроссман готов был поручиться: жена тут же все поняла. Глаза, янтарные глаза немой женщины сказали больше любых слов. Они вспыхнули ярче искорок только что затушенной им сигареты. Вспыхнули так, что антарктический холод внутри него вдруг сдался, откатил недовольной волной.

И Рената кивнула. Только кивнула, едва-едва улыбнувшись…

Весь следующий день был праздником для малыша, избавленного от детсадовских мучений. Саша спал с утра столько, сколько ему хотелось, тетя Люда испекла пирожки, а потом, после завтрака, перед прогулкой, читала ему «Деревню Цапельки»:

— «Она вдохнула предвечерний воздух, глянула вверх, на розовое от солнца и облаков небо. «Ну, Жень, я пошла». И вдруг увидала: над полем, над желтой его стерней, гордо вытянув белую шею и раскинув широкие белые крылья, летела птица. Она на лету подтянула длинные красные лапы, набирая высоту, и вот уже скрылась там — за полем, за лесом, за болотами… Она летела в сторону Цапелек, к тем болотам, к тому саду, в сыры боры…

Раскрасавица белая птицаСыры боры, сыры боры облетала,Мой домочек во борочке увидала…

А в воздухе закружилось перо. Женька и Алена бросились ловить. Но перо будто выбрало — пало прямо в Аленины руки. Это было прекрасное белое перо — длинное, гладкое. Нижний прозрачный конец его был еще теплый. «Чур, на двоих!» — закричал Женька. «Нет, Жень, я ведь жадная». Женя опустил голову: «Ничего ты не жадная… Приходи к нашему дому в лапту играть». «Может, приду», — ответила Алена. И пошла домой, бережно унося перо»…