Читаем без скачивания Сталин и писатели Книга вторая - Бенедикт Сарнов

Стихотворение не бог весть какое. Но что-то живое, наверно, все-таки шевельнулось в ее душе, когда оно рождалось. А родилось оно после того, как она навестила в пионерском лагере, в Павловске, Аню Каминскую, внучку Н.Н. Пунина, выросшую на ее глазах. В огоньковском цикле и всех последующих изданиях оно именовалось: «В пионерлагере». А в рукописи сборника «Слава миру», посланной в издательство, над ним красовалось посвящение: «Пионерке Ане Каминской». Слово «пионерке», вставленное, разумеется, для придания стихотворению еще большей «советскости», в последующих изданиях исчезло. Тем не менее в сборнике 1958 года, — первой ее книжечке, вышедшей после смерти Сталина, — эти стихи, как и некоторые другие такие же (из тех, что когда-то вошли в огоньковский цикл, там уцелело только пять), даря книгу друзьям и почитателям, она неизменно заклеивала другими своими стихотворениями.

В сборник, составленный для «Советского писателя», она включила все, что только могла. Даже переводы поэтов «братских республик». Ну и, разумеется, все «кошерные» свои стихи военных лет: «Мужество», «Клятва», «Первый дальнобойный в Ленинграде» (это ее стихотворение Прокофьев назвал Сталину в ответ на его вопрос: «Кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?»)

Среди этих стихов были и по-настоящему ахматовские:

Щели в саду вырыты,Не горят огни.Питерские сироты,Детоньки мои!Под землей не дышится,Боль сверлит висок,Сквозь бомбежку слышитсяДетский голосок.

Чтобы укрепить сборник стихами, в которых ее голос звучал бы в полную силу, она даже включила в него фрагмент из «Поэмы без героя», слегка его подредактировав, вставив туда слово «Вождь» и сделав вид, что это отдельное, самостоятельное стихотворение:

Не сраженная бледным страхомИ отмщения зная срок,Опустивши глаза сухие,И, сжимая уста, РоссияОт того, что сделалось прахом,В это время шла на Восток.

И себе же самой навстречу,Непреклонно в грозную сечу,Как из зеркала наяву,Ураганом с Урала, с АлтаяНа призыв ВождяМолодаяШла Россия спасать Москву.

Казалось бы, налицо все условия для того, чтобы сборник вскорости был издан. Сама Ахматова сделала для этого все, что было в ее силах. А что касается тех, от кого это зависело, то не мог же на них — издательских чиновников — не произвести впечатления тот «режим наивысшего благоприятствования», который создал ахматовскому циклу А.А. Сурков, в течение одного года трижды предоставив для него страницы вверенного ему журнала.

Однако — не произвел.

Они не только не спешили дать ее сборнику «зеленую улицу», но, напротив, делали все, что от них зависело, чтобы притормозить, — в сущности, даже остановить, — его продвижение к печатному станку.

Как полагалось, рукопись Ахматовой была отправлена на внутреннее рецензирование. Но обычно в таких случаях издатели довольствовались двумя, максимум тремя внутренними рецензиями. Тут их было одиннадцать. И ни один из этих одиннадцати рецензентов не осмелился дать об ахматовской рукописи безоговорочно положительный отзыв.

Какие-то слухи о том, что вождь «потеплел» к Ахматовой, до них, наверное, доходили. Да и то, что ее так стремительно вдруг восстановили в Союзе писателей, тоже не могло не приниматься ими в расчет. Но ведь они однажды это уже «проходили».

Десять лет назад директор Ленинградского отделения издательства «Советский писатель» Н.А. Брыкин, когда его спросили, как он посмел опубликовать сборник Ахматовой «Из шести книг», оправдывался тем, что товарищ Фадеев официально передал ему слова товарища Сталина: «Почему не печатают Ахматову?» Но эти оправдания ему не помогли: ответственность за выпуск идейно-ущербной книги была возложена на него.

Сейчас Ленинградским отделением «Советского писателя», быть может, руководил уже не Брыкин, а какой-то другой литературный чиновник. С той поры прошло десять лет — и каких лет! Но в памяти издательских работников все это было еще свежо. А тут еще — совсем свежая память о постановлении 46-го года. Надо ли удивляться, что одно только имя Ахматовой вселяло в них ужас. Об этом психологическом феномене с исчерпывающей точностью сказал А.Н. Толстой в своем «Петре Первом»: «Заробел Иван. Не умом заробел, а поротой задницей».

Но страх, обуявший сотрудников издательства «Советский писатель», когда им пришлось решать судьбу ахматовской рукописи, был связан не только с «комплексом поротой задницы». Немалую, а может быть, даже и главную роль тут играло то обстоятельство, что в это самое время судьбой Ахматовой уже вплотную занялись сотрудники другого ведомства. Того, в чьих лапах опять оказался ее сын Лев.

Как и десять лет назад, два эти сюжета разворачивались параллельно. Поэтому тут есть прямой смысл опять воспользоваться уже опробованным нами кинематографическим приемом параллельного монтажа.

Итак, еще один параллельный монтаж:

28 августа 1949 года. В Фонтанный Дом, где с семьей теперь уже бывшего своего мужа Н.Н. Пунина живет Ахматова, являются сотрудники НКВД с ордером на арест. На сей раз еще не Льва (за ним придут три месяца спустя), а Николая Николаевича Пунина. Его уводят — на этот раз уже навсегда.

27 октября того же года. Ахматова пишет письмо Эренбургу:

Дорогой Илья Григорьевич!

Мне хочется поделиться с Вами моими огорчениями. Дело в том, что против моей воли и, разумеется, без моего ведома иные английские и американские издания, а также литературные организации уделяют мне и моим стихам чрезвычайно много внимания. Естественно, что в этой зарубежной интерпретации я выгляжу так, как хочется авторам этих высказываний.

Я принадлежу моей родине. Тем более мне оскорбительна та возня, которую подымают вокруг моего имени все эти господа, старающиеся услужить своим хозяевам.

Я бы хотела услышать Ваше мнение относительно того, как я могу довести до сведения этих непрошеных опекунов о том, что мне противна их нечистая игра. Пожалуйста, подумайте об этом и помогите мне.

6 ноября 1949 года. В квартиру 44 дома 34 является следователь с ордером на арест Льва. (Постановление на арест было подписано задним числом — 14 ноября — и утверждено министром ГБ Абакумовым.)

Арестованною переправляют в Москву, в Лефортово, в распоряжение следственной части по особо важным делам. Следователь майор Бурдин грозит ему избиениями и лишением сна. О том, как выполнялись эти посулы, Лев Николаевич потом вспоминал скупо: «Били мало, но памятно».

Во время допросов следователь проявляет повышенный интерес к матери подследственного:

ВОПРОС. Это та самая поэтесса Ахматова, антипатриотическое творчество которой в 1946 году было осуждено советской общественностью?

ОТВЕТ. Да, это моя мать.

ВОПРОС. Кто она по социальному происхождению?

ОТВЕТ. Ахматова, урожденная Горенко, родители которой дворяне…

ВОПРОС. А что означает ее псевдоним «Ахматова»?

ОТВЕТ. Это фамилия ее бабушки..

ВОПРОС. Кто такие были Ахматовы?..

ОТВЕТ. В семье было известно, что Ахматовы — князья из рода чингизидов, принявших православную веру и получивших фамилию Ахматовы.

Не вполне оправившись от беспамятства, в которое она впала во время ареста сына, страшась нового прихода чекистов и нового обыска (как это было при ней во время ареста Мандельштама), Ахматова устраивает «самосожжение»: всю ночь напролет жжет черновики старых стихов, беловики новых, смертельно опасные рукописи «Реквиема» и «Энума Элиш» — и какие-то совсем невинные семейные реликвии: в огонь летят фотографии, письма, — все, что попадается под руку.

31 марта 1950 года. Следователи, ведущие дело Л.Н. Гумилева, получают постановление: выделить из его дела в особое производство материалы, относящиеся к Ахматовой.

Капитан Меркулов, допрашивающий Н.Н. Пунина, тоже ведет дело к ее аресту.

С Анной Ахматовой я знаком примерно с 1910 года. В дореволюционные годы вместе с ней и ее первым мужем, поэтом, монархистом Гумилевым Н.С., я сотрудничал в художественно-литературном журнале «Аполлон», издававшемся в Петербурге для привилегированных слоев населения. Будучи выходцами из дворянской среды, Ахматова и Гумилев враждебно восприняли установление Советской власти и на протяжении последующих лет проводили вражескую деятельность против Советского государства. Гумилев Н.С. в первые годы существования Советской власти был участником контрреволюционного заговора в гор. Ленинграде.