Читаем без скачивания Алые перья стрел - Владислав Крапивин

И все это я помню и сегодня. До мелочей.

Много лет назад, но уже совсем взрослым я сочинил такие стихи:

Заросшая узкоколейка —Путь из далекой страны.Листики тополя клейкие,Запах поздней весны…Светкин пушистый локонУ твоего лица…Тайна, что бродит около…Мамин голос с крыльца…Дождики босоногие,Мяч футбольный в пыли…Это было у многих.А многие сберегли?

Я сберег… От некоторых взрослых я слышал, что они совсем не помнят своего детства. И они словно бы даже хвастались этим. Чего, мол, вспоминать всякую ерунду? Мне жаль этих людей. По-моему, они обокрали себя. И уж конечно, такие люди не смогли бы стать детскими писателями…

Ну, видите, как я разговорился!.. У кого какие есть еще вопросы?

Смуглый тонколицый мальчик в очках. Кажется, в ленинградской детской библиотеке на улице Марата. Встает, держась за кромку изразцового камина.

— Скажите, пожалуйста, а почему вы пишете именно для детей?

— Ну… не только для детей. Мне приходит много писем от взрослых, которые тоже читают мои книжки… Но вообще-то ты прав. В основном я пишу для ребят. И про ребят. Дело в том, что писать я стал очень рано. А чтобы сочинить повесть или роман, надо знать ту жизнь, о которой рассказываешь в своей рукописи. А что я мог знать в шестнадцать-семнадцать лет, кроме собственного детства и своих школьных и дворовых друзей-приятелей? Про это и начал. И понравилось… Кстати, где-то в семидесятых годах, на одном из писательских съездов я, получив разные делегатские материалы, подсчитал, что детских писателей у нас в стране в двадцать раз меньше, чем «взрослых». И это было в те времена, когда наша детская литература процветала… А сейчас? Нет, я просто не смог бы оставить «поле боя»…

Районная библиотека в Екатеринбурге. Ребята сидят на стульях, расставленных вдоль стен. Строгая веснушчатая девочка и мальчик с царапиной на щеке разом вскидывают руки.

— Сначала вы, сударыня. Мальчик уступит тебе очередь, верно?

— А мы про одно и то же. Скажите, пожалуйста, это очень трудно быть писателем? Или не очень?

— По-моему, очень. Книга, над которой работаешь, выкачивает из тебя энергии не меньше, чем тяжелый физический труд. Порой встаешь из-за стола с таким ощущением, будто целый день дрова колол или мешки с картошкой грузил. Хотя всего-то водил карандашом в тетради…

Мальчик торопливо встает рядом с девочкой.

— А тогда зачем вам такая… специальность?

— Потому что люблю. Потому что интересно…

Лагерь «Артек», костровая поляна, ранние сумерки, неспешный разговор у огонька. Ребята — кто на траве, кто на камнях, раскиданных вокруг костра. Девочка-барабанщица поставила на колени барабан, уперлась в него подбородком, вздохнула и спрашивает как об очень сокровенном:

— Скажите, а у вас есть самый-самый любимый писатель?

— Есть. Это Константин Георгиевич Паустовский. Первая его книга, которую я прочитал, называется «Далекие годы». Я был тогда пятиклассником. В книге Паустовский рассказывает о своем давнем детстве. И вот этот маленький Костик, герой книжки, стал моим настоящим другом. Мне казалось, что мы очень похожи. Оба любили читать, оба мечтали о море… Константин Георгиевич научил меня видеть необыкновенное в самых обычных вещах, чувствовать музыку нашего замечательного русского языка, вглядываться в мир, в людей… Мне, к сожалению, не удалось встретиться, познакомиться с Паустовским, но я считаю его своим учителем. Мне кажется, что без книг этого замечательного мастера слова я просто не смог бы стать литератором… Кстати, Константин Георгиевич очень любил эти крымские места. Особенно Севастополь. И я тоже люблю. Севастополь для меня вторая родина…

Севастополь, очень теплый сентябрь. Густые акации за окнами. Детская библиотека имени Гайдара. Обжаренные крымским солнцем пацанята и девочки расселись кто где. Белобрысый четвероклассник Ромка сидит на подоконнике, обхватив забинтованное колено. Левая рука его по локоть в гипсовом лубке. Этот гипс он поднимает над головой.

— А скажите, пожалуйста, что вы любите больше всего на свете? Кроме своего писательства?

— Да, вопросик… Не знаю даже… Очень многое люблю. Вообще жизнь люблю. Особенно, когда она хорошая…

— А вареники с вишнями любите?

— Еще бы!

— Тогда пойдемте к нам в гости! Мама как раз их сегодня обещала налепить.

— А не заругает нас мама-то?

— Не-ет!

— Ну… пойдем.

Заседание школьного литературного клуба в одной из московских школ. Смуглый, очень серьезный девятиклассник нерешительно гладит длинноволосую прическу, потом говорит:

— Я читал у Паустовского, что автор… когда он кончает какую-то свою книгу, он… ну, весь такой измученный и чувствует опустошение. Будто прощается навсегда со своими героями. И кажется ему, что он больше ничего не напишет… У вас так бывало?

— Да, это знакомое ощущение. Когда заканчиваешь рукопись, здесь и радость, и в то же время печаль. И действительно ощущение какой-то опустошенности… Но, по правде говоря, у меня это не было связано с большими душевными драмами. Потому что с написанной повестью или романом никогда не прощаешься навсегда. Написал, передохнул, и надо перепечатывать рукопись. Надо ее редактировать, иногда переписывать большие куски. Вот и возвращаешься снова в мир своих героев… Потом тебе дают корректуру — типографские оттиски текста, который будет печататься в журнале или книге. Значит, снова надо читать, править, жить в мире знакомых персонажей и событий… Ну, а кроме того, если соскучился по своей законченной рукописи, всегда можешь взять и перечитать… А бывает еще одна встреча со своими героями — это когда художник сделал иллюстрации к твоей книжке. Тут смотришь на них, на героев, как бы со стороны, под неожиданным углом зрения…

Встреча в Центральной детской библиотеке Екатеринбурга. Две девочки четырьмя руками держат одну книжку.

— Владислав Петрович, мы ее только что купили, это «Пистолет капитана Сундуккера». Тут написано «рисунки автора». Вы часто сами делаете картинки для своих книжек?

— Ну, во-первых, здесь не только рисунки автора. Эту яркую красивую обложку с корабельным колоколом нарисовал мой сын, Павел. Он не раз иллюстрировал мои книги… А что касается моих рисунков, то они появляются не часто. Только когда возникает какая-нибудь «экстренная ситуация». Например, несколько лет назад журнал «Урал» решил издать в специальном номере мою повесть «Чоки-чок…», и встал вопрос: печатать без рисунков или приготовить их в течение недели. Никакой уважающий себя художник-график (даже родной сын) не возьмется сделать за это время три десятка иллюстраций. Это было бы легкомысленно, а художники привыкли относиться с уважением к своей работе. Я же — не профессиональный иллюстратор, поэтому бываю по-дилетантски нахален. Взял и сделал все рисунки в нужный срок… Примерно то же получилось и с книжкой о капитане Сундукке-ре, и с повестью «Страна Синей Чайки», и со словарем «Крато-крафан». Пользуясь случаем, я хочу попросить прощения у читателей за весьма непрофессиональный уровень этих рисунков. О славе графика я никогда не мечтал и рисовал, потому что время «брало за горло». Настоящим иллюстратором я, конечно, никогда не стану, у меня просто не хватает терпения вырисовывать детали, по нескольку дней сидеть над одним рисунком, как это делают мастера…

Встреча в районной библиотеке на Уралмаше. Серьезная семиклассница (пошептавшись с подругой):

— Не могли бы вы объяснить, каким образом рождаются литературные сюжеты?

— Я постараюсь, хотя объяснять это не просто. Дело в том, что каждый раз это случается по-разному…

В шестьдесят третьем году я был в гостях у ребят пионерского лагеря «Искорка». Жил там несколько дней, катался с мальчишками и девчонками на лодке, ходил в поход, сидел у вечерних костров. И, конечно, «наблюдал жизнь». Не специально, а по привычке. И видел все эти дни, как за мальчиком-шестиклассником ходит по пятам робкий пацаненок лет семи — очень мечтает подружиться с большим мальчишкой. Не знаю уж, чем этот шестиклассник Вовка притягивал к себе малыша… Сначала отношения у них не клеились, но перед самым своим отъездом я вдруг увидел, как эти двое идут рядышком, старший по-дружески обнимает маленького за плечо, что-то рассказывает ему, а малыш смеется, как совершенно счастливый человек…