Читаем без скачивания Могикане Парижа - Александр Дюма

Сверх того, он рассказал ее со своей точки зрения, так что героем этой драмы являлся Жерар, который в повествовании достойного мэра преобразился из убийцы в жертву. Мэр долго и печально описывал отчаяние этого самого Жерара. Потеря двоих детей, по словам мэра, была так ужасна для бывшего владельца замка, что он не мог вспоминать о ней без рыданий.

Сальватор слушал рассказчика с таким вниманием, что сразу заслужил его полную благосклонность.

– Но, – спросил Сальватор, когда мэр замолчал, – вы говорили только о Жераре, Орсоле, Сарранти и о двух детях…

– Да, – сказал мэр.

– Но разве там не было госпожи Жерар?

– Я никогда не слыхал, чтобы Жерар был женат.

– Вы не знали никого под именем госпожи Жерар? Припомните, пожалуйста.

– Нет… разве только… погодите!

И мэр улыбнулся насмешливо.

– Вот что, – продолжал он, – была действительно госпожа Жерар: та самая бедная Орсола, которую прислуга. желая снискать ее благосклонность, величала госпожой Жерар. Сударь, – прибавил мэр, – вы знаете, это общая слабость наложницы – желать, чтобы подчиненные их или те, которые от них зависят, давали им имена, на которые они не имеют никакого права… Это знали и бедные, маленькие дети, и когда они желали получить что-нибудь от их гувернантки, то всегда величали ее госпожой Жерар.

– Благодарю вас, – сказал Сальватор.

И, помолчав немного, добавил:

– Вы говорите, господин мэр, что, несмотря на розыски, никто не мог отыскать ни маленького Виктора, ни Леони?

– Никто, хотя искали долго и тщательно.

– Вы помните этих несчастных детей? – спросил Сальватор.

– Как же не помнить? Отлично помню.

– Я говорю об их наружности.

– Я как будто их вижу перед собою! Мальчику было тогда от восьми до девяти лет; он был очень красивый, высокий белокурый мальчик.

– С длинными волосами? – спросил Сальватор, невольно вздрогнув.

– Длинные волосы, в локонах, которые падали ему на плечи.

– А девочка?

– Девочке было лет шесть – семь.

– Белокурая, как ее брат?

– О, нет, это была решительная противоположность брату: тонкая, темноволосая, с большими великолепными, черными глазами, которые вследствие сильной худобы, казалось, занимали все лицо… Господин Сарранти был, вероятно, отчаянный злодей, если решился украсть у своего благодетеля триста тысяч франков и убить этих детей.

– Но, – спросил Сальватор, – вы сказали мне, кажется, что соучастником Сарранти в этом убийстве была огромная собака, которую постоянно держали на привязи и все боялись, как тигра.

– Да, – сказал мэр, – собака, которую брат господина Жерара привез из Нового Света.

– Куда же девалась собака?

– Кажется, я говорил вам, что господин Жерар в минуту отчаяния схватил карабин и застрелил ее.

– Так что собака была убита?

– Не знаю, сдохла она или нет; говорят, что она не была застрелена наповал.

– Вы не помните имени этой собаки?

– Постойте, я припомню… У нее было странное имя… как бы сказать вам? Ее звали Брезиль.

– А! – сказал сам себе Сальватор. – Брезиль – вы в этом уверены?

– Да, да, совершенно уверен.

– Это ужасная собака никогда не кусала детей?

– Напротив, она их очень любила, в особенности маленькую Леони.

– Теперь, господин мэр, мне остается еще попросить вас об одном одолжении.

– Каком? – вскричал мэр, желавший с радостью угодить человеку, который спрашивал так учтиво и слушал так внимательно.

– Я не могу проникнуть в замок, где живут теперь посторонние люди, – продолжал Сальватор, – тем не менее…

Он остановился.

– Продолжайте, что желаете вы знать? – сказал мэр. – Если я в состоянии удовлетворить ваше желание, то сделаю это непременно.

– Я желал бы иметь план нижнего этажа, кухни, погреба, оранжереи.

– О! – сказал мэр. – Это очень легко! Во время следствия, которое было прервано за отсутствием Сарранти, план был сделан в двух экземплярах.

– Где же теперь эти оба плана? – спросил Сальватор.

– Один прикреплен к делу, которое находится у королевского прокурора, а другой до сих пор лежит в моем столе.

– Позволите ли вы мне снять копию с вашего экземпляра? – спросил Сальватор.

– Разумеется!

Мэр несколько раз пересмотрел свои папки, прежде чем нашел искомый предмет.

– Вот то, что вы ищете, – сказал он, подавая план Сальватору – Если вам нужна линейка, карандаш, циркуль – все это вы можете найти у меня.

– Благодарю, мне не нужно снимать точных размеров. Достаточно, если я буду знать общий характер местности.

Сальватор снял план привычной рукой искусного топографа. Когда чертеж был закончен, он сложил его и, кладя в карман, сказал:

– Господин мэр, теперь мне остается только поблагодарить вас и попросить у вас извинения за причиненное вам беспокойство.

Мэр уверял Сальватора, что он его нисколько не обеспокоил, и старался удержать его на завтрак с его женой и двумя дочерьми, но, как ни заманчиво было предложение, Сальватор должен был от него отказаться. Мэр, желая как можно долее остаться со своим прекрасным гостем, проводил его до самых дверей и, прощаясь с ним, предложил ему свои услуги, если понадобятся какие-либо новые сведения.

В тот же день Сальватор ввел Жюстена в ложу «Друзей Истины», куда он был принят масоном. Излишне было бы говорить, что Жюстен, не моргнув, выдержал всю церемонию искуса: он прошел через огонь, пробрался по мосту, острому как бритва, которые ведет из чистилища в рай… Не была ли Мина целью и наградой за все эти испытания?

IV. В ожидании мужа

В той самой ароматной оранжерее, где Петрюс писал с такой любовью портрет, уничтоженный им впоследствии с таким гневом, одетая в белый подвенечный наряд, бледная и печальная, как статуя отчаяния, лежала на кушетке Регина де Ламот-Гудан, или теперь графиня Рапп. Взор ее, полный изумления, блуждал по письмам, разбросанным вокруг нее.

Если бы кто-нибудь вошел к ней в эту минуту или только бросил взор сквозь полуотворенную дверь на испуганное лицо молодой женщины, тот понял бы, что причина этого немого ужаса хранилась в одном или нескольких письмах, только что ею прочитанных и затем брошенных на пол со страхом и отвращением.

Она оставалась несколько минут безмолвной и неподвижной, между тем как две крупные слезы тихо бежали по ее щекам и падали на грудь.

Движением, почти бессознательным, подняла она одну руку, взяла свернутое письмо, развернула его и поднесла к глазам, но на третьей или четвертой строке, как будто не имея сил читать далее, выпустила его из рук на ковер, где лежало много других писем. Опустив голову на руки, Регина задумалась на минуту.

Одиннадцать часов пробило в соседней комнате.

Она отняла руки от лица и тихо просчитала губами каждый отдельный удар.

Когда одиннадцатый прозвучал и замолк, она встала, собрала разбросанные письма в пакет, спрятала их в шифоньерку, подошла к сонетке и дернула за шнурок быстро и нетерпеливо.

В дверях появилась старая служанка.

– Нанон, – сказала Регина, – пора, иди к маленькой садовой калитке, выходящей на бульвар Инвалидов, и приведи сюда молодого человека, который ждет возле ограды.

Нанон прошла коридор, спустилась в сад и, полуотворив калитку и высунув голову на улицу, стала искать глазами молодого человека, которого должна была привести к своей госпоже, но никого не увидела. Петрюс находился от нее всего в трех шагах, но тень великолепного вяза, к стволу которого он прислонился и откуда смотрел на окна Регины, скрывала его совершенно от глаз прислужницы.

Странно! Павильон, где жила девушка, не был освещен, противоположный – тоже был погружен в совершенную темноту. Казалось, весь замок был облачен в траурное покрывало.

Единственное окно, в котором горел слабый свет, – свет, похожий на мерцающую лампаду в усыпальнице, – было окно мастерской Регины. Что же случилось? Отчего этот огромный дворец не имел торжественного, праздничного вида? Отчего не слышно было бальной музыки? Отчего эта мертвая тишина? Видя отворенную дверь калитки, из которой выходила старая служанка, Петрюс, который, как и Регина, только что сосчитал одиннадцать ударов, отошел от дерева и спросил:

– Не меня ли вы ищете, Нанон?

– Вас, господин Петрюс. Я пришла от…

– От принцессы Регины, я знаю это, – сказал молодой человек с некоторым нетерпением.

– От графини Рапп, – поправила его Нанон.

Дрожь пробежала по телу Петрюса, холодный пот покрыл его лоб. Он должен был опереться о дерево. В словах «от графини Рапп» ему послышался отказ, но, к счастью, Нанон прибавила:

– Следуйте за мною.

И заслоняя собой дверь, которую она заперла за молодым человеком, Нанон ввела Петрюса в сад.

Через несколько секунд она отворила дверь в мастерскую; в полутьме молодой человек увидел свою возлюбленную Регину или, скорее, тень той, которую он знал.

– Вот господин Петрюс, – сказала старуха, вводя молодого человека, который остановился в дверях.