Читаем без скачивания Очарованная душа - Ромен Роллан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но этого-то Марк и не мог простить! Юноша, в котором кипит здоровая кровь, выходя на дорогу жизни, предпочитает даже преступление отвратительному бессилию и его спутнику-болтовне! Если преступление убивает, то бессилие мертворожденно...
«Здоровая кровь...» А ведь в нем, Марке, кровь этого лжеца.
«Нет!..»
Он все это знает, чувствует, он узнает в себе эти уловки, он спохватывается, что воспроизводит жесты, интонации, которые подметил у отца, он вспоминает, что щеголял ими прежде, чем узнал о существовании подлинника, который он копирует... Как бы решительно ни вытравлял он из себя наследие этого человека, он все же несет его в себе...
«Нет! Нет!.. Мы ничем не связаны! Я ничего не возьму от него! Если, помимо моей воли, я окажусь его копией, если он повторится во мне, если я буду продолжать его, – я убью себя!»
Он блуждал несколько часов, усталый, голодный. Наступил вечер. Он и не думал возвращаться домой. Как показаться матери? Поведать ей о своем разочаровании?..
Прошел тяжелораненый, с изуродованным лицомс пустой глазницей и запавшей щекой, как будто опаленный расплавленным металлом. Простая женщина, седоволосая, вела его за руку, не сводя с него любящих и скорбных глаз; он прижимался к ней...
И в лихорадочно кружившихся мыслях Марка возникла она – Мать... Ее гордый образ, ее молчание, ее жизнь, богатая испытаниями и ничем не опошленными страстями, ее нетронутая, не изъеденная ложью душа, ее отвращение к словам, глубина ее одиночества на жизненном пути, который она прошла без спутника, и эта неподкупная воля, против которой он взбунтовался, которую он проклинал и которую теперь благословляет, ее несгибаемый закон правды... Как она вырастала рядом с человеком, которого он сегодня узнал и отринул, человеком толпы!.. И теперь ему стала понятна и дорога ревнивая страстность, которую она проявила, оспаривая его у отца, ее несправедливость.
«Несправедлива! Несправедлива!» «Целую руку твою...» Будь благословенна!"
И вдруг его хлестнуло по лицу воспоминание о том, как он был жесток с ней вчера вечером, сегодня утром... И он бросился домой. К ней. Он заставил ее страдать. Он исправит свою вину. Слава богу, время еще есть...
Он уже вбегал по ступеням. Привратница окликнула его:
– Ваша мама была на волоске!.. Она разбилась...
Он не дослушал. Помчался, как безумный, вверх по лестнице.
Открыла ему Сильвия. У нее было суровое лицо... Он спросил задыхаясь:
– Что с мамой?..
Она сказала:
– Соизволил, наконец, вернуться?.. Тебя ждали целый день.
Марк бесцеремонно оттолкнул ее и прошел.
Он открыл дверь в комнату матери Она лежала с перевязанной головой.
Он не то пролепетал, не то крикнул что-то. Аннета, увидев, что он взволнован, быстро проговорила:
– Пустяки, мальчик... Это все по собственной глупости. Я упала.
Но встревоженный Марк ощупывал ее, трепеща.
Сильвия отстранила его:
– Да оставь же ее в покое! Так ты ее еще больше волнуешь!
И она не без злорадства стала рассказывать о происшедшем. Аннета, вглядываясь в лицо сына, поправляла ее, стараясь ослабить впечатление от ее слов, пыталась шутить, во всем винила себя. (Вот чего Сильвия не рассказала ему.).
После ухода сына Аннета совсем обезумела. Она твердила:
«Он уйдет от меня».
Она уже ни на что не надеялась. Чтобы убить время, она заставила себя работать.
«Уйдет или нет, а раскисать нельзя».
И Аннета, как ни была разбита, задала себе урок: сделать генеральную уборку. Налощила пол, навела блеск на медную посуду и взялась за окна.
Стоя на маленькой стремянке, она протирала стекла открытого окна, выходившего на улицу, потом стала прикреплять занавески... Лестница ли соскользнула, или Аннета на несколько секунд потеряла сознание? Что это былоследствие переутомления и тревоги или, быть может, один из тех странных обмороков, какие бывали у нее иногда и проходили так быстро, что она не успевала их заметить? Очнувшись, Аннета увидела, что лежит на полу.
Она чуть не выпала на улицу, но лестница скользнула, повалилась набок и закрыла окно, разбив стекло. Лоб и рука у Аннеты были в крови; когда она попыталась подняться, то поняла по боли в лодыжке, что у нее вывихнута правая нога. На звон разбитого стекла, осколки которого посыпались на улицу, прибежала привратница. Она позвала Сильвию.
Аннете было больно, но сильнее боли была в ней злость на неожиданное происшествие Именно сегодня несчастный случай был для нее непозволительной роскошью. Сегодня ей было особенно тяжело нуждаться в помощи, а еще тяжелее производить впечатление, будто она молит Марка о жалости: она считала это гнусным, оскорбительным и для себя и для него. Аннета напрягала все силы, чтобы остаться на ногах, но боль взяла верх, силы изменили ей, она дала уложить себя. Это было для нее унижением. Она повторяла:
«Что он скажет, когда придет?»
Сильвия вырвала у измученной сестры терзавшую ее тайну. Она узнала, что Марк решил повидаться с отцом, и нашла, что глупо было со стороны Аннеты все открывать сыну, – она забыла, что сама приняла косвенное участие в этом деле. Но было бы неуместно донимать сестру упреками в такую минуту, и весь ее гнев обратился на Марка. Она, как и Аннета, нисколько не сомневалась, что мальчик расстанется с ними. Она знала, что он себялюбив, тщеславен и, не колеблясь, ради собственного удовольствия, поступится другими. От этого она любила его не меньше. Даже еще больше.
Она узнавала в нем себя. Вот почему она ему не прощала. И никогда не простит, если он расстанется с ними. Если?.. Дело уже сделано! Раз его до сих пор нет, ясно, что он остался у Бриссо, что он у него обедает.
Она не допускала никаких уважительных причин этого опоздания, никаких случайностей. Она была несправедливее, чем Аннета и Марк, вместе взятые.
Теперь, когда Марк пришел, неприязнь сквозила в каждом ее взгляде, в каждом слове. Марк, не отличавшийся терпением, весь ощетинился, отвечая враждой на вражду. Но Аннета в своем смирении перед сыном думала только о том, чтобы ее простили. Можно было подумать, что она заболела по своей вине. Тон Сильвии коробил ее больше, чем Марка. Она перебила ее.
– Полно, полно!.. – сказала она. – Не надо говорить обо мне! Это неважно...
А что же важно?.. Марк знал. Аннета тоже. Да и Сильвия знала. Но она заупрямилась – не уходила, а Марк не хотел говорить в ее присутствии.
Аннета молила ее взглядом, Сильвия прикидывалась, что ничего не замечает... И вдруг швырнула полотенце, которое было у нее в руках, молча поднялась и ушла.
Мать и сын остались с глазу на глаз. Они ждали. Как и с чего начать?
Марк смотрел на Аннету. Она избегала его взгляда; она боялась, что ее глаза скажут все, и не хотела этого, не хотела оказывать давление на сына.
Марк шагал взад и вперед по комнате. У него перехватило дыхание, он не мог начать рассказ о пережитом за день. Он еще раз бросил взгляд на неподвижно распростертую мать, смотревшую в окно. Остановился... Подошел к ней, бросился на колени, прижался щекой к одеялу. Целуя прикрытые ноги Аннеты, он стиснул ее руки, вытянутые вдоль тела, обеими руками и сказал:
– Ты мне отец и мать. Аннета отвернулась к стене и заплакала.
ЭПИЛОГ
Ты владеешь кораблем Человечности.
Переплыви же реку Скорби!
Безумец, теперь не время спать!..
Открыты все затворы, все шлюзы. Без конца текут людские волны. Ушли уже двадцатилетние. Призваны девятнадцатилетние. Завтра будут взяты восемнадцатилетние. На очереди Марк.
Об этом думали и мать и сын. Но не говорили. Аннету пугала не только война, ее пугало молчание Марка. Она боялась узнать, о чем он думает. А если боялась – значит, знала.
Кому поведать свой страх? Если бы он касался только ее, она затаила бы его. Но дело касалось Марка. С кем посоветоваться? С Сильвией? Та сразу по своей привычке воскликнула:
– Война? Война кончится меньше чем через полгода. Боши выдыхаются.
Аннета возразила:
– Это ты говоришь каждые полгода.
– Но теперь это уж ясно как день, – уверенно сказала Сильвия.
– Твоей веры мне недостаточно, – сказала Аннета.
– Да и мне, раз на карте судьба Марка, – сказала Сильвия. – Пока решалась судьба других, можно было обманываться: это было не так уж важно.
Но когда настал черед нашего мальчика, ошибка – это преступление. Правда твоя. Что, если война затянется?.. Разберешь разве этих идиотов? Думаешь, дело подходит к концу, а оно начинается сначала. Вот уж и янки вступили в хоровод! А потом явятся Китай и папуасы! Ну и пусть бы себе плясали на здоровье! Но наш Марк не будет участвовать в этой пляске!
– Каким образом?
– Не знаю. Но они его не возьмут. Если война пожирает наших мужей, друзей, любовников, на это еще можно согласиться: они свое от жизни взяли! Но наше дитя – оно наше, для нас, оно у меня, я его держу и никому не отдам...
– Все матери отдают своих сыновей.
