Читаем без скачивания Трепанация прошлого - Алексей Макеев

— Есть. С разрешением, — буркнул Смирнов.

— Уже легче. А теперь пошли обедать, пока в столовой еще хоть что-то осталось, — предложил Лев Иванович.

— Вы идите, а мне после всего этого кусок в горло не полезет, — отказался Геннадий.

— Ничего. Мы его тебе туда пропихнем, — пообещал Крячко.

Настроение у всех троих было, мягко говоря, неважным, и очень средненький обед его никак улучшить не мог. Так что сыщики и Геннадий вернулись в кабинет не в самом радужном расположении духа.

Смирнов взял свою борсетку, которую там оставлял, и сказал:

— Мне тут по делам отъехать надо, к вечеру вернусь.

Он собрался было уйти, но Крячко загородил дверь и заявил:

— Вот что, Гена! Поскольку ты влип в наши дела по самые уши, отговорки типа «Мне тут в Париж по делу срочно» не прокатят. Расклад тебе Лев Иванович дал полный. Так что ты сидишь с нами здесь и ждешь, когда можно будет позвонить в Нью-Йорк, или отправляешься в камеру на ближайшие двое суток. Мы не позволим тебе рассказывать кому бы то ни было, что и как у нас происходит. Щербаков, когда Гуров ему все объяснит, нас поддержит. Так куда и зачем ты намылился?

— Я никуда не собирался ехать! — взорвался Смирнов. — Хотел просто в машине посидеть.

— А что ж тебе здесь-то не сидится? — осведомился Лев Иванович.

— Мне протез надо снять! — чуть не заорал мужик. — Нога отекла. Если сейчас не сниму и не дам ей отдохнуть, то мне завтра на костылях ходить придется!

Гуров и Крячко на своем веку повидали и пережили многое. Выбить их из колеи было непросто.

Поэтому Стас нашелся сразу:

— А чем тебе здесь плохо? Садись на стул, ногу на стол положи и можешь газеты читать.

— Здесь? — обалдел Геннадий. — А если зайдет кто-нибудь?

— Пошли к Орлову, — решительно заявил Гуров. — У него в комнате отдыха диван есть, вот на нем и полежишь.

— Да неудобно как-то… — растерялся Смирнов.

— Сказал бы я тебе, что неудобно, да ты и сам знаешь, — ответил ему на это Стас, подцепил под руку и потащил к двери.

Лев Иванович шел за ними и удрученно качал головой.

«Ну, Стас! — раздраженно думал он. — Я же его просил все о Смирнове выяснить, а он? Ничего! Он у меня еще получит!»

Орлов недоуменно посмотрел на визитеров, но, узнав, в чем дело, согласился не раздумывая:

— Конечно, пусть отдохнет. Стас, ты подушки с кресел сними и под ногу ему подложи, чтобы отек быстрее сошел, — посоветовал он.

Смирнов покраснел еще больше, чем в первый раз, и не знал, куда глаза девать. Чтобы не смущать его, друзья отвернулись, пока он снимал протез и устраивался. Они взглянули на него только тогда, когда Геннадий уже полулежал на диване, опираясь спиной о подлокотник. Культю он положил на подушки от кресел и прикрыл брючиной.

— Спасибо большое. Извините, пожалуйста, — пробормотал Смирнов. — Зря вы это. Я бы и в машине отлежался.

— Там тебе чаю никто не нальет. — Орлов усмехнулся и попросил: — Стас, будь добр, займись.

Крячко, которого друзья иногда в шутку звали каптенармусом, захлопотал по хозяйству, а Петр сочувственно спросил:

— Ногу на Кавказе потерял?

— Да, — угрюмо ответил Смирнов. — Я бы и вторую с радостью отдал, лишь бы Юрка был жив.

— Это сын Щербакова, — объяснил Гуров. — Он мне тогда, в Анадыре, его детскую фотографию показывал. Красивый был мальчик.

— Да он и парнем вырос еще тем, — невесело сказал Геннадий.

— Может, расскажешь, что случилось? — попросил Крячко. — Ты теперь вроде как наш.

— Да чего рассказывать. — Мужик вздохнул. — Мы с учебки дружили. Юрка, я, Мишка и Лешка. Юрка всегда лидером был. Повезло нам, что мы в одно отделение попали. «Деды» пытались нас нагнуть, а мы отбились, в основном благодаря Юрке. Он и карате занимался, и самбо. В общем, больше нас не трогали. В тот день наше отделение на машине ехало, и подорвались мы на фугасе. А может, из гранатомета засадили. Никто толком не знает. Следом «чехи» выскочили. Тяжелораненых они на месте добили, а остальных с собой угнали. Форму с нас сняли. У них там хохлы-наемники были, они в нее переодевались. Морды-то славянские. Наши их за своих принимали, а они благодаря этому подбирались поближе и клали всех. В общем, дали нам какое-то рванье и в земляную яму по лестнице спустили, — тусклым голосом рассказывал Геннадий. — Площадь где-то два на два метра, глубина — больше трех, а нас семь человек, из которых четверо раненых, в том числе и Лешка. Вот мы там и сидели, причем явно не первыми. Возле стен кучи старого дерьма лежали. В туалет нас, как вы понимаете, никто не выводил. Бросят сверху буханку хлеба и пластиковую бутыль воды, вот и вся еда на день. Гадости всякие орали, любили на головы нам помочиться. Собаку дохлую могли скинуть. В общем, незатейливые у них забавы были.

— Гена, прости, что я тебя попросил рассказать, — остановил его Орлов. — Не надо все это вспоминать. Скажи только, сколько вы там просидели?

— Потом выяснилось, что два месяца и четыре дня, а тогда казалось, что в жизни ничего другого и не было, кроме этих земляных стен с загаженным полом и кусочка неба где-то очень-очень высоко, — медленно ответил Смирнов.

— Наши вас освободили? — спросил Стас.

Геннадий нервно рассмеялся и заявил:

— Наши! Дождешься от них, как же! Владимир Николаевич нас нашел. Когда ему сообщили, что его сын без вести пропал, он своих друзей по Афгану собрал и в часть приехал Юрку искать. Кого он там за грудки тряс, за горло брал, я не знаю, но разрешили ему с друзьями поисками заняться. Только вот долго все это согласовывалось. Чуть-чуть Владимир Николаевич не успел, всего на два дня опоздал. Найди он нас раньше, Юрка был бы жив.

— Он пытался бежать? — спросил Гуров.

— Это только в фильмах из такого плена убегают. В жизни так не бывает. Все вышло намного подлее и страшнее. Это потом выяснилось, что в части был прапор один!.. Правильно говорят: «Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-прапорщика». В общем, он «чехам» и патроны, и продукты продавал, а еще стучал как дятел. Когда Владимир Николаевич приехал, этот гад им и сказал, что у них в плену сын большого милицейского начальника. Юрка никогда не говорил, кто его отец; чиновник, да и все. Нас уже трое осталось, остальные от ран умерли. Лекарств-то никаких, вот ребята и не выдержали. В общем, лестницу вниз спустили, и главный у них там, Аслан, сказал: «Поднимайся, милицейский ублюдок, мы тебя резать будем!» Юрка мне шепнул: «Отцу сообщи, если сможешь» — и наверх полез, — каким-то мертвым голосом сказал Смирнов.

— Все, Гена, хватит! Не трави себе душу, — приказал ему Орлов, белый как мел.

— Нет, надо! А то тут некоторые во фронтовое братство не верят, — возразил Геннадий, глянул на Гурова и продолжил: — Я тогда даже представить себе не мог, что они там с ним делали, но кричал он страшно. А потом нам с Мишкой приказали наверх подняться. А там Юркин труп! Без кожи! И без головы! Аслан стоял, держал Юркину голову за ухо и покачивал. Потом ткнул в меня пальцем и сказал: «Иди, встань на ворота. Мы головой твоего друга в футбол играть будем, а ты ее станешь ловить». Я встал и смотрел, как они Юркину голову ногами пинали, а когда поймал, прижал ее к груди и побежал. Все понимал! Что удрать не смогу, догонят и убьют. Но не мог я видеть, как они над другом моим измывались. Бандюки начали по мне стрелять, попали в ногу, в спину. В общем, четыре пули во мне было. Боль в ноге дикая — кость раздроблена. Бежать я больше не мог, упал, голову Юркину к себе прижал и калачиком свернулся, чтобы ее не отобрали. Короче, попрощался я с жизнью. Они меня долго били, а потом я сознание потерял. В себя пришел снова в яме. Почти голый. Это Мишка все тряпки с меня снял и перевязал, как уж смог. Сдох бы я так же, как остальные, если бы не Владимир Николаевич. Жар у меня был сильный, я думал, это бред, когда услышал, что наверху стреляют, а оказалось, что это нас нашли. Последнее, что помню, как какой-то мужик в камуфляже у Мишки спрашивал, где Юрка. Тот ему и показал овраг, куда трупы сбрасывали. Мы своих товарищей сами туда относили. Нас с Мишкой сразу в госпиталь. Ногу мне спасти врачи не смогли, вообще сказали, что я всем богам за родителей молиться должен, что такой крепкий организм мне в наследство достался.

— Господи! Да сколько же ты пережил и не сломался! — с восхищением сказал Крячко.

— Ага, сейчас! — Геннадий криво усмехнулся. — Если бы не Илья Павлович, я бы уже давно сдох! Матери сообщили, что я жив, лежу в госпитале в Ростове-на-Дону, но она ко мне не приезжала: Гальку не на кого было оставить. Так что мы с ней только на вокзале в Москве встретились и друг друга не узнали. Она проводила в армию молодого здорового парня, а вернулся седой мужик на костылях. Я помнил цветущую сорокалетнюю женщину, а меня встретила седая, худая старуха с темными кругами под глазами и впалыми щеками. Но не это самое страшное. Таблеток-то, которыми меня в госпитале кормили, у меня не было. Их мне с собой даже на первое время не дали. Так что я в поезде всю дорогу в тамбуре стоял и курил, чтобы криками своими пассажиров не пугать. Стоило мне закрыть глаза, как я чувствовал себя опять в той яме. Если все-таки засыпал, то снова Юркин труп без кожи видел и голову его, которая по земле катилась. А в Москве, в поликлинике, куда я на костылях еле-еле дошкандыбал, наши гребаные врачи сказали, что транквилизаторы мне не показаны!