Читаем без скачивания За тех, кто в дрейфе ! - Владимир Санин

— Теперь меня, — сказал Бармин.

— А чего тебя? — Ковалев махнул рукой. — Все ясно.

— Проверяй! — потребовал Бармин.

И опять наступило молчание.

— Так во-от кто, оказывается… — тихо, с удивлением глядя на Осокина, протянул Горемыкин.

— Ребята, не верьте. — Глаза Осокина бегали и умоляли. — Никуда я ночью не выходил, а пятнышки — они от супа, они от чего хочешь могут быть!

— Позвольте! — Рахманов решительно дернул бородкой. — Извините, Сергей Николаевич, но лучше поздно, чем никогда. Возвратившись со срока, я долго не мог уснуть и видел, что Осокин оделся и покинул дом. Он отсутствовал не менее пятнадцати минут.

— Почему не сказали сразу? — устало спросил Семенов.

— Я не хотел бросать тень… не ожидал…

— И спокойно смотрел, как Веню топтали? — вскипел Томилин. — Даже обидно видеть такого… на месте Андрея Иваныча!

— Но я обязательно сообщил бы об этом, — нервно возразил Рахманов. — Честное слово!

— Похвальное намерение, которое делает вам честь, — холодно сказал Семенов. — Осокин, почему вы убили собаку?

Осокин опустил голову.

— Я… не хотел ее убивать… сам себя не помню…

— Врете, Осокин. Вы обдуманно убили Белку, чтобы бросить тень на Филатова. Но, будучи первостатейным подлецом, преступником вы оказались неумелым и — попались.

Осокин вскинул голову.

— А вы не оскорбляйте! Подумаешь, кокнул собаку! Когда людей на ваших глазах калечат — молчите, да? Ну, виноват, ну, выговор дайте, а зачем оскорблять?

— Оскорбили его, — насмешливо сказал Дугин. — Нет уж, выговором не отделаешься! Уж не ты ли и Мишке глаз подбил?

— Садист!

— Подонок!

Семенов поднял руку.

— Дядя Вася, ты у нас вроде старейшины, традиции лучше всех знаешь. Скажи свое слово.

— Скажу, — согласился Кирюшкин. — Ты, паря, не собаку кокнул, ты всем людям в душу плюнул, понятно? За такое административные взыскания не положены, нет их в кодексе. На материке тебя… ну, погладили бы легонько и отпустили на все четыре стороны, а отсюда — куда отпустишь? До начала полетов, Сергей, этому удальцу жить с нами, никуда от него не денешься. Поэтому предлагаю: соседей его, Рахманова и Непомнящего, переселить в другие домики, в кают-компанию пусть не ходит — еду дежурный ему носить будет, и чтоб никто, опять же кроме дежурного, с ним ни единого слова. Короче говоря, полный бойкот.

ДЯДЯ ВАСЯ

Семенов чаще других зимовал на дрейфующих станциях, но такого теплого лета и он не видел. Уже две недели температура воздуха держалась выше нуля, снежницы протаивали до уровня океана, а лунки для стока воды размывало до двух метров. Дизельная, словно островок, возвышалась на высоком, обложенном брезентом ледяном фундаменте посреди озера из талой воды, ее спускали по канавкам в лунки, но она вновь заполняла свое ледяное ложе, и механики пробирались в дизельную на клиперботе. "Дед Мазай и зайцы", — ворчал Кирюшкин. Ходить по Льдине стало опасно: за ночь чуть подмерзало, мостики, переброшенные через проталины и лунки, становились скользкими, и их зачищали скребками. Кабели пришлось поднять и подвесить на столбы, два жилых домика, гидрологическую палатку и склад с оборудованием перевезли на новое место, а для хранения мяса вырубили ледник в торосах. Они давно освободились от снежного покрова и блестели, сверкали на солнце.

Никаких серьезных ЧП, однако, не происходило, работа шла по программе, и с обхода лагеря Семенов возвращался удовлетворенный. В кармане куртки лежала радиограмма от Веры, радиозонд поднялся на тридцать два километра, гидрологи нащупали интересный подъем в районе хребта Ломоносова. Груздев, который после выздоровления не вылезает из своего павильона, в восторге от "редкостного возмущения магнитного поля" — словом, все нормально. Семенов улыбнулся. "Маньяк! — кричал Филатов. — Алхимик!" — это когда Груздев отгонял его от магнитного павильона. Там все на медных гвоздях, даже пуговицы металлические Груздев на своей одежде заменил деревянными палочками, а Веня полез в павильон, начиненный металлом, как граната.

Проходя мимо домика механиков, Семенов вспомнил, что Вера велела особо кланяться дяде Васе, и решил его навестить. До обеда минут сорок, и он, наверное, уже отдохнул после ночной вахты.

— Входи и садись, Сережа, хлебни чайку.

— Перед обедом?

— Чай следует пить не тогда, когда время, а когда организм требует, — внушительно сказал Кирюшкин. — Очень он для крови полезный напиток — чай. Пей и не жалей, вода дырочку найдет!

Семенов улыбнулся: дядя Вася всегда целиком разделял медицинские воззрения Георгия Степаныча. На Скалистом Мысу господствовал культ чая, и дядя Вася утверждал его на всех станциях, куда заносила его судьба. Услышав про Верины поклоны, он засиял: Вера считалась его крестницей.

— А помнишь, как на моторке?..

Семенов кивал, он все помнил. Пурга над Таймыром, Белову некуда сесть, молодой радист потянул его на приводе на Скалистый Мыс, и в благодарность Коля привез ему будущую жену. Семенов тогда совсем голову потерял, дышать на Веру боялся и вдруг набрался смелости, позвал прокатиться на моторке — сети проверить, взять рыбу. Устье реки широченное, берегов не видно, простор! У Веры глаза заблестели — уж очень места красивые, а Семенов взгляда от нее не отрывал — и упустил время: погода была хоть солнечная, но неустойчивая, разгулялся ветер, и лодку стало бросать, а главное — мотор заливало, вот-вот заглохнет. Семенов одной рукой держал румпель, другой вычерпывал воду, а где взять третью руку — за мотором следить? Вера чуточку побледнела, но держалась хорошо, даже улыбалась и просила дать ей дело. Посадил он ее на румпель и велел держать на станцию, как бы ни бросало, не то развернет лодку лагом — поминай как звали. А сам загадал: вернемся живыми — сделаю предложение…

— А люльку помнишь, Сережа?

Рожала Вера на Диксоне, а в навигацию вернулась на Скалистый Мыс с первенцем. К этому событию готовились всей станцией: женщины приданое готовили, плотник Михальчишин с ребятами комнату отдельную пристроил к дому, а Кирюшкин изобрел люльку: тронешь ее — минут пятнадцать качается сама, на толстой пружине. В той люльке и рос первенец до первых своих шагов…

В обществе дяди Васи Семенов отдыхал душой.

Василий Фомич Кирюшкин был, пожалуй, самым опытным и знаменитым в Арктике механиком: начальники многих станций зазывали к себе "дядю Васю", как в довоенное время его, тогда еще молодого механика, по слухам, назвал сам Кренкель. Все знали, что на большие деньги Кирюшкин не льстится, но чрезвычайно любит песцовую охоту и богатую северную рыбалку, и начальники соревновались в живописнейших описаниях своей непуганой фауны, прибегая к явным преувеличениям и веселя всю Арктику, так как переговоры велись в основном по радио и тайной ни для кого не были. И если Кирюшкин «клевал», начальник мог быть спокоен и за свою дизельную электростанцию, и за механическую мастерскую, и за плотницкую работу, и всякие другие требующие умных рук дела, каких на любой зимовке непочатый край. Кирюшкин всегда зимовал с женой — тоже немаловажное преимущество, поскольку готовила Мария Савельевна чисто и вкусно, не давала распускаться языкам и держала горячую молодежь в узде. После Скалистого Мыса с Кирюшкиными Семенову зимовать не приходилось: в Антарктиду Марию Савельевну, к ее возмущению, не звали, на дрейфующие станции тоже, а без жены Кирюшкин никуда ехать не соглашался. Но в прошлом году у них появился внук, нянчить его было некому, и Мария Савельевна, повздыхав, повелела мужу идти к Сереже Семенову, потому что "на Льдине никаких баб нет и не будешь, старый черт, зыркать".