Читаем без скачивания Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт - Исаак Розовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И вправду похожие сны, – сказал после долгой паузы Рува. – Словом, исход один – или расстреляют, или скелетик в песке.
– Ах, ерунда это все… – снова повторила Анна. – Вот пройдешь курс облучения, и все как-то образуется…
Она чувствовала, что ее голосу не хватает убедительности. И вдруг, возможно, впервые, поняла, что и сама в это не верит.
***
Через несколько дней Рува почувствовал сильную боль в печени и в ноге. Они снова поехали в больницу. Врач увеличил дозу обезболивающих. Они вышли из кабинета. А потом Анна сказала, что забыла какие-то бумажки, и уже одна кинулась обратно.
– Доктор, что же делать? Может, операция?
– Нет, операция бесполезна. Только увеличит мучения. У него же… метастазы. По всему телу…
Анна встала и пошла к двери, чувствуя, что шатается. Но, выходя в коридор, постаралась сделать беззаботное лицо.
– Что сказал доктор? – спокойно и даже как бы с улыбкой спросил Рува.
– Ничего не сказал. И о чем? Я только взяла бумажки и вышла.
– Долго же ты их брала. Полчаса прошло.
День ото дня боли становились все сильнее. Но вечер пятницы был хорошим. И Рува впервые за эти дни спокойно уснул.
***
А утром в субботу у Веры дома раздался телефонный звонок. «Кто это в такую рань?» – раздраженно подумала она. Это звонила Анна:
– Рува ушел.
– Куда ушел? – спросонья не поняла Вера.
– Нет его больше. Умер. Во сне. Кажется, не мучился. Болей у него с вечера не было. Я еще подумала, что лекарства помогли. Даже заснула. А когда проснулась, он уже был весь холодный. Нет, не мучился…
– К вам приехать? – спросила Вера.
– Да, если можно. – Вера услышала, как на другом конце провода голос дрогнул. – Мы… Я буду рада.
Вера кое-как привела себя в порядок и поехала. Она автоматически вела машину, а в голове вдруг всплыли строчки израильского поэта Ханоха Левина, случайно прочитанные когда-то:
…Кто нарушил шабат, тот сгинет в шабат.
Тот сгинет в шабат от боли и страха крича.
И ничто его не спасет, ни главврач, ни два главврача,
Ни сестричка, чьи груди пропахли от разных микстур.
Ни даже молитва, что он произнес в Йом Кипур
Вера едва прикоснулась к звонку, как дверь распахнулась, словно Анна стояла около нее.
– А, это вы, – сказала она с некоторым, как Вере показалось, удивлением и умчалась куда-то. Вера не знала, что ей делать. Она закрыла входную дверь и прошла на кухню, где довольно долго сидела в замешательстве. Потом услышала:
– Где же вы?
Голос Анны звучал чуть ли не капризно. Потом она вбежала в кухню и нетерпеливо сказала:
– Пойдемте же, пойдемте скорее – посмОтрите на него. Он такой спокойный, такой красивый…
И снова бросилась назад. Вера робко пошла следом.
Рувим лежал на кровати, аккуратно до груди укрытый одеялом. А над одеялом сияла белизной рубашка. Он, действительно, лежал спокойный, даже умиротворенный.
– Вот, рубашку ему приготовила свежую, – говорила Анна. – И одеялом прикрыла, чтобы не мерз.
Она поминутно поправляла ему то рубашку, то волосы. Вере это напомнило, как суетятся мамаши, отправляя ненаглядное чадо на концерт в музыкальной школе, где будущий Гилельс должен отбарабанить какой-нибудь «Турецкий марш». Вдруг луч солнца из окна упал на его лицо. Тут она всплеснула руками и запричитала:
– Ох, а вот мы сейчас занавесочку-то, занавесочку… Чтобы солнышко в глазки не светило.
Она бросилась к окну и задернула довольно плотные портьеры. Комната сразу погрузилась в полумрак.
– Вы уже сообщили в Хевра Кадиша? (религиозная организация в Израиле, оказывающая погребальные услуги) – спросила Вера.
– Что?.. – не сразу поняла вопрос Анна. – Нет, совсем об этом забыла.
– Хотите, я позвоню? – предложила Вера.
– Да, спасибо.
В Хевра Кадиша долго не отвечали. А когда ответили, Вера попросила увезти тело.
– Шабат, геверет. Мы приедем после его окончания.
– Как? Только вечером? – возмутилась Вера. – Вы же работаете даже в праздники.
На том конце трубки поупорствовали, и нехотя согласились приехать через три часа. Вера продиктовала адрес, еще что-то ответила на вопросы невидимого еврейского Харона. Он все записал. Ждите… Тут Анна снова запричитала:
– Вот, маленький, скоро приедут и увезут тебя. И ничто тебя больше не потревожит – ни дождик, ни солнышко.
Вера уже не могла слышать эти почти непристойные сюсюканья. Она выскочила из комнаты, ушла на кухню и сидела там, наверное, минут сорок. Потом Анна появилась и очень по-светски спросила:
– Не желаете ли чаю?
– А вы сами? Вы что-нибудь поешьте.
– Я? – снова как будто не поняла Анна. – Нет, не хочу. Да ведь и нельзя, – она вздрогнула. – Ведь нельзя есть, когда в доме…
Она, видимо, хотела сказать, мертвец, но не смогла. Вот так они сидели. Правда, Анна поминутно выбегала в спальню взглянуть на Руву.
Наконец, раздались голоса и стук в дверь. Вошло четверо. Один (видимо, главный) был в шляпе. Остальные в черных кипах. А с ними носилки. Они произнесли краткие молитвы и стали делать, что положено у евреев в таких случаях. Потом стали задавать какие-то вопросы о покойном. Анна как-то странно смотрела на них, словно не понимала. Будто ее прекрасный иврит вдруг испарился. А потом лихорадочно зашептала Вере в ухо:
– Пожалуйста, уговорите их, чтобы похороны – не завтра. Чтобы в понедельник.
– Они не захотят, – зашептала Вера в ответ. – Тем более, в Иерусалиме…
– Но вы их умолите, скажите, что дети его должны успеть на похороны. А они едут из России.
– А это правда, про детей в России? – спросила Вера, ни разу о них не слышавшая.
– Да, правда. Две дочери.
Уговорить было не просто. Но все же они согласились, чтобы похороны состоялись в понедельник, в пять часов.
Потом двое положили Руву на носилки и понесли к двери. Она была узкая, поэтому им пришлось наклонить носилки. Третий в это время придерживал тело. Вера была уверена, что сейчас Анна подхватится и побежит вслед за ними. Чтобы проводить Руву до машины и еще раз на него взглянуть. Но нет. Анна закрыла за ними дверь и снова уселась на табуретку в кухне.
***
Они снова долго молчали, а потом Анна встрепенулась:
– Ох, совсем забыла. Мне же надо сделать срочный звонок. Билет заказать на самолет. Я ведь уезжаю.
– Да? – удивленно спросила Вера: – Когда?
– Не знаю. Зависит, когда у них ближайший рейс. Хотелось бы завтра-послезавтра.
– Но ведь послезавтра похороны! – еще больше удивившись, сказала Вера. – Вы разве забыли?
– Нет, меня на них в любом случае не будет. Я и не собиралась… Осуждаете? – чуть ли не весело спросила Анна.
– Нет, что вы, нет! Кто я такая, чтобы вас осуждать. Но ведь другие.
– Вижу, что осуждаете, – усмехнулась Анна. Контраст этих слов и тона, какими они были произнесены, с тем, что Вера слышала от нее у постели (или надо говорить – у одра?) Рувы, был столь велик, что просто не укладывался в голове. – Ну и пусть. Другие пусть осуждают…
Она замолчала, а потом сказала:
– Нет, похорон я не вынесу. Ненавижу эти еврейские похороны. Жуть, правда? Нет уж. И без меня похоронят…
– И куда же вы собрались? – сказала Вера, тут же испугавшись, что этот вопрос прозвучал иронично.
– В Швейцарию. Мы давно с Рувой собирались. Думали поехать вдвоем, а теперь придется мне одной.
Она хотела еще что-то сказать, уже было открыла рот, но запнулась и умолкла.
– Что ж, может, вы и правы, – сказала Вера, чувствуя, как дрожит ее голос. – Вам надо немного развеяться.
– Вот именно, развеяться. Хорошее слово вы придумали, – криво улыбнулась Анна.
«Что она такое говорит? Нет, она не в себе. Сама не знает, что несет. Какая-то глупая и фальшивая бравада, – думала Вера. – Ей будет ужасно стыдно за эти слова, если она их вспомнит. И на похоронах