Читаем без скачивания Грани русского раскола - Александр Пыжиков

«...Тип пропагандиста 70-х годов принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ – божеством... он твердо верил, что не сегодня-завтра произойдет революция, подобно тому, как в Средние века люди иногда верили в приближение Страшного суда»[206].

Но действительность нанесла жестокий удар по этой восторженной вере. После разочарований в староверческом купечестве и в раскольничьих религиозных авторитетах, о чем говорилось выше, к 1880-м годам стало очевидно, что и старообрядцы из низов слабо реагируют на пропаганду, оставаясь глухими к призывам подниматься на борьбу, час которой пробил. О полученной литературе они говорили:

«что много греха взяли на душу, читая такие книги, которыми только прогневали Господа Бога»[207].

Власти довольно быстро подметили бесплодность деятельности радикальной молодежи. Как отмечалось в полицейских отчетах, народная масса, малограмотная и инертная, не способна адекватно воспринять революционные призывы, поскольку:

«решительно не может себе усвоить, что такое государственный переворот, но зато хорошо понимает, что приятно ничего не делать... и свободно налагать руку на чужую собственность»[208].

Более того, не только бунтарские настроения, но даже здравые начинания интеллигенции по организации школ, созданию различных артелей, учреждению ссудно-сберегательных касс и т.д. встречали мало понимания у трудового народа. Это хорошо передал писатель-беллетрист П.В. Засодимский в романе «Хроника села Смурина» (1875). Усилия главного героя по преобразованию сельской жизни если к чему и приводят, то только к полному разочарованию в этом благородном деле: он покидает село, где пытался зажечь его обитателей надеждами на лучшую долю. Характерно, что Засодимский вначале назвал свою книгу «Печать антихриста», подчеркивая тем самым, что интеллигенцию в ее искренних порывах преследует какой-то злой рок; и только по настоянию М. Е. Салтыкова-Щедрина заменил его на более спокойное[209]. Участники движения убедились, что от народных верований, традиций и быта их отделяет настоящая пропасть, преодолеть которую невозможно. На их подвижничество народ смотрел как на господские забавы. Один из теоретиков народничества И.И. Каблиц впоследствии пояснял:

«Интеллигенция находилась издавна у нас в самой тесной связи с бюрократией и владельцами крепостных душ. Из их рядов наполнялась она и им, в свою очередь, служила; неудивительно, что народ привык их вполне смешивать. Для него студент – барский сынок и ничего больше»[210].

Отметим интересную статью этого автора «Политические воззрения староверия»; в ней проанализировано крушение надежд интеллигенции на революционный потенциал раскола. Автор пишет, что политическая опасность старообрядчества преувеличена, и призывает к более трезвому и критическому взгляду. Раскол – явление неоднородное и потому требует дифференцированного подхода. В нем, конечно, присутствуют группы, которые проповедуют неповиновение государству и предсказывают открытую борьбу с ним, однако их число невелико. Основная масса староверов не подвержена подобным настроениям и не настроена на борьбу с властями; она ограничивается лишь просьбами о свободе своего вероисповедания – отсюда и ничтожное количество «творящих брань с антихристом». Надо оставить иллюзии и прекратить смешивать эти малочисленные кучки бунтарей со староверием в целом, стоящим на почве мирного развития. Нельзя обойти вниманием слова известного народника о том, что правительство, опасаясь противогосударственных действий, изучало раскол гораздо тщательнее, нежели литература[211].

К концу 70-х годов XIX века революционное движение, выстроенное на конфессиональной основе, заходило в тупик. Потуги интеллигенции выглядели удручающе: прежние конфессиональные ставки оказались несостоятельными. На этом нерадостном фоне у молодой интеллигенции произошло обретение новых ориентиров для продолжения борьбы: в российском обществе происходит разворот к классовому подходу. Пересмотр идейных установок повлек качественную переоценку всей революционной практики. Недавние участники «хождения в народ» начинают смотреть на него исключительно с классовых позиций; в нем видят не раскольников и никониан, а крестьян и рабочих – как участников, прежде всего, экономического процесса. За кем в России будущее? В зависимости от ответа на этот вопрос происходило размежевание народнического движения в восьмидесятых годах.

Большая часть интеллигенции провозгласила крестьянство экономическим классом, который поведет страну к светлому горизонту – в силу своей многочисленности, подлинной, обусловленной близостью к земле нравственности и т.д. Ему посвящен роман известного тогда писателя-народника Н.Н. Златовратского под характерным названием «Устои» (1883). Это не просто талантливое произведение, это выражение новых чаяний большой части российского общества, связанных с мужиком. Надо открыть золотоносные жилы в крестьянстве, надо разъяснить всем их смысл и значение – такую задачу ставил перед собой автор «Устоев», воспевший трудовые будни земледельцев, самоорганизацию их жизни. Однако для нашего исследования важно другое: кардинальное изменение религиозного фона, на котором разворачивается действие романа. Его герой, крестьянин Еремей Строгий, проявляет свои лучшие качества – справедливость, свободомыслие, ответственность – уже вне какого-либо староверческого аспекта. Он не ходит на исповедь, не посещает церковь, но в то же время отвергает и раскольничьего начетчика, который вынужден оставить его в покое. И это все потому, что у него своя вера: крестьянство и община. Приведем фрагмент из его обильных речей:

«Все пройдет, только одно не пройдет – крестьянство да хлеб! Объявится правда, и будет над всем владыка один – мужик!. Это только дураки староверы толкуют, что, мол, последнее время пришло... Да разве то можно, чтоб Бог мужичка изничтожил?»[212].

Что касается РПЦ, то отношение к ней со стороны популярного народнического литератора вполне понятно. Но подобные высказывания в адрес староверия из уст писателя, оппозиционного власти, звучали непривычно. Вообразить нечто подобное в шестидесятых или даже в середине семидесятых годов было невозможно. Даже у П.В. Засодимского в его «Хронике села Смурино», написанной в 1875 году и уже дышащей пессимизмом, прямых и откровенных выпадов против раскола найти еще нельзя. О религиозных аспектах крестьянского мира в «Устоях» говорилось уже в свете новых мотивов, связанных с сектантским движением. То. же мы видим и в другом популярном у народников произведении А.И. Эртеля «Гарденины» (1888), отмеченного Л.Н. Толстым. Здесь в крестьянском мире уже совсем новые, далекие от староверия герои, которые заряжены на поиск правды, на обретение новых смыслов. Их социальный динамизм резонирует с раскольничьим консерватизмом, с нежеланием что-либо менять в этой несправедливо устроенной жизни, что явно не вызывает у автора одобрения[213].

В 1880-х годах староверческую тему стали игнорировать не только литераторы, пишущие о крестьянстве или общине, но и ученые, исследующие данную проблематику. Так, программы университетов и ученых обществ не включали ни одного параграфа о раскольниках как выразителях духовных стремлений крестьянства, концентрируясь вокруг различных экономических вопросов[214]. Это демонстрирует, насколько стремительно нарастало разочарование в конфессиональных теориях российской интеллигенции, переходящей на другие идейные позиции.

Следствием этой трансформации явилось увлечение некоторых бывших народников марксизмом, интерес к которому пробуждается в России в тех же 1880-х годах. В соответствии с учением Маркса главным двигателем борьбы объявлялся пролетариат, за которым теперь закреплялась роль могильщика старого мира. Часть российской интеллигенции восприняла марксистские постулаты, что привело к заметному падению интереса к народной тематике вообще и к расколу в частности[215]. Подобные темы стали квалифицироваться как устаревшие и ненужные. Описанная эволюция неплохо прослеживается по автобиографическим очеркам именитой революционерки В.Н. Фигнер. Она вспоминала, что в начале ее революционного пути, помимо обычной литературы, сильное влияние на нее оказал «трогательный образ кроткого учителя из Назарета». Этот образ послужил примером для многих из ее круга:

«Иисус Христос удовлетворял нравственное чувство, давал в Евангелии наибольшее количество когда-либо полученных этических идей, учил, что самопожертвование есть высшее, к чему способен человек»[216].