Читаем без скачивания Зловещий гость (сборник) - Эрнст Гофман

– Будьте хотя бы немного человеколюбивее! – вот все, что она смогла сказать, вставая и покидая Ларенье.

Спускаясь по лестнице, по которой Ларенье почтительно и церемонно ее проводил, Скюдери вдруг остановилась под впечатлением внезапно мелькнувшей у нее мысли: что, если бы ей позволили увидеть несчастного Оливье Брюссона? Не раздумывая долго, она немедленно обратилась с этой просьбой к председателю. Ларенье, усмехнувшись своей обыкновенной неприятной улыбкой, ответил, пожав плечами:

– Вы хотите, не доверяя тому, что мы видели собственными глазами, и следуя внушению вашего внутреннего голоса, сами убедиться в виновности или невиновности Оливье? Пусть будет по-вашему, если только вы не боитесь очутиться в гнезде разбоев и преступлений. Через два часа ворота Консьержери будут перед вами отворены, и вам представят этого Оливье, чья судьба так сильно вас занимает.

Скюдери, действительно, совсем не была убеждена в виновности молодого человека. Как ни сильны были говорившие против него улики, которые не позволили бы усомниться ни одному судье в мире, но мысль о счастье, ожидавшем Оливье с Мадлен, рассеивала всякое подозрение Скюдери, и она была готова скорее отказаться от разгадки этой непроницаемой тайны, чем допустить предположение, против которого возмущалось все ее существо. Она хотела заставить Оливье рассказать ей обо всех событиях ужасной ночи и постараться взвесить малейшие подробности, которые, быть может, ускользнули от внимания судей, потому как показались им слишком незначительными.

Когда Скюдери приехала в Консьержери, ее провели в большую светлую комнату. Через несколько минут послышался звук цепей, и вслед за этим появился Оливье Брюссон. Скюдери, едва взглянув на него, испустила крик ужаса и лишилась чувств. Когда же она пришла в себя, то Оливье уже не было в комнате. Быстро вскочив со стула, она потребовала карету, не желая оставаться больше ни на минуту в этом вертепе злодеев и преступников. Достаточно сказать, что в Оливье она сразу узнала молодого человека, который на Новом мосту бросил в ее карету записку, а следовательно, принес и таинственный ящик с бриллиантами. Все сомнения уничтожались этим обстоятельством, и ужасные заключения Ларенье обретали полную достоверность. Значит, Оливье и впрямь принадлежит к шайке злодеев, и, конечно, никто, кроме него, не мог умертвить Кардильяка! Но Мадлен?

Тут Скюдери, – которая никогда еще так жестоко не обманывалась в своих убеждениях, а теперь поняла, что зло действительно существует на земле в таких ужасных формах, что она даже не верила в возможность их существования, – сама едва не заподозрила Мадлен в совершении ужасного преступления. И так как человек, вообразив что-нибудь, по натуре своей склонен раскрашивать воображаемый предмет самыми яркими красками, то и Скюдери, припоминая малейшие подробности рассказов и поведения Мадлен, стала находить во всем подтверждения своим подозрениям. Так, многое, что она до сих пор считала признаками невинности и чистоты, стало казаться ей более похожим на ложь и коварство. Слезы и отчаяние несчастной девушки при мысли об ужасной участи, грозившей ее жениху, Скюдери готова была приписать страху Мадлен за собственную участь.

– Да! – решила, наконец, Скюдери. – Надо прогнать эту змею, которую я пригрела на своей груди! – И, покинув с этой мыслью карету, она вошла в свою комнату, где Мадлен в отчаянии упала перед ней на колени.

Казалось, сам ангел не мог бы смотреть ей в глаза с бо`льшим чистосердечием. Бедная девочка молила о защите и помощи. Скюдери, с трудом совладав с собой, осталась, однако, верна своим предположениям и сказала спокойно и холодно:

– Да-да! Проси за убийцу, которого ожидает справедливое возмездие за его злодейства! Молись также о себе, чтобы кровавая кара не коснулась и тебя.

– Боже! Значит, все потеряно! – воскликнула душераздирающим голосом Мадлен и без чувств упала на пол.

Скюдери поручила ее заботам Мартиньер, а сама удалилась в другие комнаты. Разочарованная во всякой вере в хорошее, Скюдери горько обвиняла судьбу, позволившую ей прожить так долго с верой в добро и теперь, под конец жизни, с такой злобной насмешкой разбившую все ее лучшие убеждения, показав всю ничтожность взглядов, которые она лелеяла в продолжение стольких лет.

Когда Мартиньер уводила Мадлен, Скюдери услышала тихие жалобы последней:

– Ах! И ее они также обманули! Несчастный Оливье! Несчастная я!

Тон, которым Мадлен произнесла эти слова, был до того искренен, что добрая душа Скюдери, мгновенно смягчившись, опять готова была поверить в невинность Оливье и опять склонялась к мысли, что за всем этим крылась страшная, необъяснимая тайна. Под наплывом этих противоречивых чувств она в отчаянии воскликнула:

– И зачем только злая судьба решила втянуть меня в эту историю, которая, чувствую, будет стоить мне жизни!

В эту минуту в комнату вошел Батист, бледный и расстроенный, и объявил, что его госпожу желает видеть Дегрэ. Надо объяснить, что после ужасного процесса над Лавуазен появление Дегрэ в любом доме считалось предвестием какого-либо тяжкого обвинения, а потому страх Батиста в этом случае был вполне понятен. Скюдери, однако, оказалась храбрее и, с улыбкой обратившись к испуганному старику, сказала:

– Чего же ты боишься? Разве имя Скюдери также найдено в списках Лавуазен?

– Ах! Как вы можете так шутить! – возразил, дрожа всем телом, Батист. – Но ведь это Дегрэ! Страшный Дегрэ! И пришел он с таким таинственным видом! Объявил, что должен увидеть вас немедленно.

– Введи же этого страшного человека, – ответила Скюдери, – я по крайней мере не боюсь его нисколько.

– Меня послал к вам председатель Ларенье, сударыня, – сказал Дегрэ, войдя в комнату. – Он поручил мне обратиться к вам с просьбой, исполнения которой хоть никто и не вправе от вас требовать, но, зная вашу доброту и мужество, председатель надеется, что вы не откажетесь способствовать раскрытию ужасного преступления, тем более что вы принимаете живое участие в его виновнике. Оливье Брюссон стал неузнаваем с той минуты, как увидел вас. Был почти готов во всем сознаться, начал опять клясться и уверять, что совершенно неповинен в смерти Кардильяка, хотя и пойдет с охотой на заслуженную им казнь. Заметьте, что последние слова явно намекают на иные совершенные им, кроме этого, преступления, хотя объяснить все в подробностях он решительно отказывается даже под угрозой пытки. На все увещевания он отвечает обещанием признаться во всем вам, вам исключительно. Потому нам остается одно: просить вас не отказаться выслушать признание Брюссона.

– Как! – воскликнула Скюдери. – Вы хотите сделать меня орудием уголовного правосудия! Хотите, чтобы я, обманув доверие несчастного, отправила его на казнь? Нет, Дегрэ! Даже если Оливье Брюссон действительно убийца, я никогда не соглашусь так коварно решить его судьбу. Вы не заставите меня выслушать его признание, которое в любом случае осталось бы навсегда сокрытым в моем сердце!

– Может быть, сударыня, – возразил Дегрэ, и едва заметная усмешка скользнула по его губам, – вы измените свое мнение, выслушав признание Брюссона. Вспомните, что вы сами просили председателя быть человеколюбивее. Если он соглашается теперь на безумное требование Оливье, то единственно из уважения к этой просьбе, иначе Оливье будет немедленно подвергнут пытке, к которой, по правде говоря, давно следовало бы приступить.

Скюдери вздрогнула, услышав эти слова, а Дегрэ продолжал:

– Будьте уверены, сударыня, что вас не заставят снова отправиться в мрачное помещение тюрьмы, которое навело на вас такой ужас. Нет! Напротив, Оливье Брюссона привезут к вам поздней ночью, чтобы не возбуждать толков и пересудов, и привезут как совершенно свободного человека. Стража останется невидимой, и, таким образом, он сознается перед вами во всем без малейшего принуждения. За вашу личную безопасность я отвечаю своей жизнью. Он отзывается о вас не иначе как с величайшим уважением и клянется, что всему виной злая судьба, помешавшая ему увидеть вас прежде. В заключение скажу, что только вам решать, открыть нам признание Брюссона или умолчать о нем. Согласитесь, что более снисходительной просьбы невозможно предъявить.

Скюдери задумалась. Ей казалось, что сама судьба заставляла ее принять участие в этом деле и содействовать открытию ужасной тайны и что она не вправе отказать, как ни неприятна ей такая обязанность. Решившись, она с достоинством сказала Дегрэ:

– Я готова! Приведите Оливье! Надеюсь, Бог поддержит и подкрепит мои силы!

Поздно ночью, совсем как тогда, когда Оливье принес ящичек, в двери дома Скюдери снова постучали. Батист, предупрежденный о ночном посетителе, открыл дверь. Невольная дрожь охватила Скюдери, когда по глухому шуму и тихим шагам, которые слышались со всех сторон, она догадалась, что стража, сопровождавшая Оливье, заняла все входы и выходы дома.