Читаем без скачивания Армада - Алексей Сквер

Теперь Шаботуков.

Ему хватает ума молчать и выжидать. Но моё поведение его явно сбивает с толку, он привык к воплям и пиздюлинам. Даже на драку настроился, небось, ишь, ебло какое злючее скроил. Ну, поехали:

— Шаботуков, ты как служить дальше хочешь? Нормально или хуёво?

— Нармална хачу… а я и так нармална, это вы чота ка мнэ нэправилна… я чилавэк…

— Не-е-е… «нармална» у тебя не получается. Мне проще тебя отправить на губу и забыть там на время. А чо? Все сразу поймут, что это ни хуя не шутки, и на твоём примере, солдат, остальным неповадно будет пиздеть из строя, — я абсолютно расслаблено сажусь на свою койку, всем видом показывая, что это почти решённый вопрос. Шаботуков, ожидавший чего угодно, только не губы, беззвучно хлопает длиннющими, как у девки, ресницами… потом выдаёт:

— Таварищ летэнант… за что? Я нычэго нэ дэлал…

— Шаботуков… тебя ведь Шамиль зовут?

— Да.

— Не да, а так точно, Шамиль. Ты в армии, а не в ауле у себя. И здесь порядки определяет устав, а не совет старейшин, где ещё и шанс отмазаться есть. Вот для них оправдания готовь, а мне не надо. Тут всё делается согласно устава, и я, заметь, ничего от тебя не по уставу не требую. Мдааа… вот там позору-то будет, когда письмо придёт о том, что ты на губе… мдааа… — бац, первый тяжеляк, позорящее письмо на родину героя — это для любой чурки нож в горло.

— Какой пысмо??

— А такой пысмо, Шамиль. О том, как ты тут служишь… о том, как хернёй занимаешься и своих одногодок чморишь… я там все твои подвиги, включая курево, распишу — бац, второй тяжеляк… одно дело — служба, другое — закурил. Пиздюли от старших обеспечены.

— Зачем такую подставу… да товарищ лейтенант… за что???

— Хуясе… да ты по-русски вон как шпаришь… а мне тут дурочку валял, — заламываю брови. Лезу в карман, достаю записку об аресте. — Да я уже бумажку на тебя выправил… на хуя мне с тобой бодаться? Вот ты мне кто? Брат? Сват?? Ты мне по хую, Шамиль. Мне проще засунуть тебя в самую вонючую камеру к энурезникам… знаешь, кто это??

— Эта каторые ссуцца, — лёгкий акцент у него всё равно присутствует. Он уже взял себя в руки и, похоже, готов к разговору — весь внимание.

— Правильно… посидишь там… полы все на губе вымоешь… то, что ты их там будешь ударно мыть, даже не сомневайся. Ну, не ехать же на дизель из-за полов? Правильно? А то Прокурор-то долго слушать не будет о гордом дагестанце Шаботукове… выпишет тебе бумагу, и пиздец… я тебя больше и не увижу, и не надо мне будет ломать голову, как же сделать так, чтобы Шаботуков начал подчиняться и перестал выёбываться. Как мне сделать так, чтобы Шаботуков, никого не покалечив и сам не убившись, в родной аул, отслужив, уехал к папе с мамой.

— А я и не выёбывался… проста, таварищ лейтенант, чо вы на меня сразу… я один, что ли?

«Агааааа… гниль попёрла… сами мы не местные. Ню-ню.»

— Сразу??? Да ладно… я за тобой давно уже наблюдаю, — в хуй он мне не впился — наблюдать за ним, но это пиздец, как неуютно, если тебе сообщают, что ты уже какое-то время под колпаком. Шаботуков начинает копаться в своих косяках и просчитывает, что я знаю, а чего знать не могу. Это трудно. В армии все у всех на виду, и информацию утаить очень сложно… всё равно кто-то мог что-то видеть и банально сдать за какой-нибудь ништяк в виде увольняшки, например. — Я тебе не собираюсь перечислять все твои подвиги… достаточно твоего постоянного валяния на кровати… вот ни хуя я тебя перевоспитывать не хочу… понимаешь?? Мне проще тебя слить, и всё. Зачем мне такой головняк, как ты?? А?? Шамиль?

— Товарищ лейтенант… не нада… я понял… не нада губу, — он не мельтешит и не елозит, старается сохранить лицо, но явно не готов к ухудшению и так хуёвых условий существования. Про губу явно наслышан, и знает свои расклады там. Выход один — договариваться со мной.

Лучше уронить себя тут передо мной, чем дожидаться, пока уронят на губе перед всеми… там-то в очко башкой угодить — как два пальца обоссать.

— О! — Я поднимаюсь с кровати и подхожу к нему вплотную, — во как ты говорить, оказывается, умеешь… А-то «хули даебались» мне через губёнку на ломаном русском из строя пукаешь. Я не для того в армию пришел, чтобы твой гонор разглядывать. Мне на тебя тьфу и растереть. Чем ты мне полезен? Да ничем. А чем вреден? Да всем. На тебя остальные смотреть будут, и чо мне? Каждого сажать? Лучше я тебя одного задавлю. Кстати, поверь, все только с облегчением вздохнут.

Шаботуков разглядывает свои до блеска вычищенные сапоги. Он тут один. Поддержки, действительно, никакой.

— Ну что? Чего мне с тобой делать прикажешь? А? Солдат??

— Не знаю… товарищ лейтенант… вы скажите, чо вам надо… я могу… — что он может, он и сам не знает, но это не важно. Важно, что он п о т ё к.

— Ты понял, что мне от тебя избавиться на раз?? — откровенный пиздёж продолжается. Никому, кроме меня, это счастье в хуй не упиралось. На губу я его, конечно, могу засадить, но оттуда он вернётся с таким каменюкой за пазухой, что пиздёж из строя будет детским лепетом. И, по сути, где-то даже будет прав. Сурово — на губу за нарушение дисциплины строя… да и не примут, придётся что-то серьёзное ему рисовать… мдяяя…

— Да.

— Шаботуков, ты чо? Тупой? Нет такого слова в армии.

— Так точно.

— У тебя есть выход. Сейчас ты мне будешь писать о своих косяках… обо всех… мне по хуй… хоть всю тетрадь испиши. Я прочту и решу, сажать тебя или нет. Учти, я не собираюсь тебя уговаривать. У тебя 20 секунд найти ручку и бумагу (у всех в вещмешках есть — письма писать). Время пошло.

Шаботуков, прошедший учебку, срывается с места, а я убеждаюсь, что он может выполнять команды бегом. Причем мои команды. Он пишет мне объяснительную на два тетрадных листа, где указывает, кого и когда бил и что и где спиздил. Первую объяснительную, взятую мной у солдата, потом ими было забито полсейфа. Особенно меня впечатляет завершение этого опуса.

«Я ридавой Шаботуков клинусь что буду служить нармально и слушаца лейтинанта Скворена».

По моему настоянию, над словом «клинусь» надписал «аллахом», после чего прослушал двухчасовую лекцию на предмет взаимоотношений между военнослужащими, и лёг спать голодный, но с облегчением. На пиздюлину он нарвался через неделю. О губе мы с ним больше не вспоминали. Объяснительную эту вместе читали только раз, когда я заловил его на молоке (коноплю варил в молоке — способ забалдеть).

Вадим, зараза, потом забрал на память. А жаль. Петросян выкупил бы за мильёны мильёнов.

Навести порядок в рабкоманде годков, имея на руках страшилку о Прокуроре и изначально поломанных перцах, было достаточно просто. К тому же, я реально никому, кроме прокурора, не подчинялся.

Приходил замполит дивизии. Попытался орать на меня при бойцах. Скомандовал Федору вывести людей прямо при воплях этого ебанутого полковника. Тот, конечно, вообще начал пять из тридцати шести изображать. Типа «солдат, стой… я кому сказал». Но мои — молодцы. Съебли из казармы вместе с нарядом от греха подальше, положив хуй на его команды.

Единоначалие… хули… проинструктированы были до слёз. Полкан поорет и уйдёт, а вот лейтенант Скворин, злопамятная падла, никуда не денется… так чьи команды выполнять менее накладно?

На полковника впервые в жизни залупился, как только (последним, как положено) вышел Фёдор.

Нахамил практически сразу. Бойцов-то я убрал, чтоб свидетелей не было. Ну и выдал спич на тему, что орать он может на своих штабных блядей при ком угодно, а на меня, офицера рядов РФ, к тому же даже не знающего, кто к нему заявился, при подчинённых матом орать не надо. Не по уставу. Я тоже, мол, орать могу.

Он подахуел и представился. Я направил его к Прокурору. Он понял, что идти надо прямиком на хуй, и пообещал мне пиздец от комбрига, которого он охуенно якобы знает. На что я ему заявил, что не верю, чтобы наш комбриг общался с офицерами, забывшими устав. Короче, он орёт, а я с каменным еблом хамлю, впервые полностью осознавая, что со мной, лейтенантом, сделать практически ничего не возможно. Ну, не самому же этому полкану зольдерами командовать.

Поорал и ушёл. Больше я ни его не видел, ни о нём ни хуя не слышал. Есть такая порода офицеров. Всё, что они умеют делать — это орать на подчинённого. Бездумно и, в общем-то, бесцельно. Только ради того, чтобы почувствовать себя в армии. Как правило, это штабные крысы, близко бойчин не видевшие.

После этого случая я подохуел совсем. Наконец-то я плотно добрался до водки и местного офицерья. Очень быстро свёл знакомство с артиллеристами на почве вылавливания гостей-земляков у моих обормотов.

Как-то один из них попытался отъебукать меня издаля, съебавшись в роту. Я при помощи дежурного и ответственного офицера замутил построение артиллеристов и опознал того охуевшего бурятилу. Вежливо попросил повторить мне тут при всех то, что орал на лестнице. Он бы, может, и повторил, да только когда ответственный офицер (кто-то один всегда ночует в казарме с бойцами… иначе всё, что угодно, вплоть до уголовщины) въехал, что я реально нашёл урода, меня оскорбившего, тут же его раскумарил перед строем. Всё правильно… не мой солдат — не мне и пиздить.