Читаем без скачивания Футбол оптом и в розницу - Марк Рафалов

Сейчас я уже не помню, за сколько суток не очень поспешавший паровозик дотащил нас до берегов Волги. Преодолев великую русскую реку, поезд наконец остановился в городе Зеленодольске, что в Татарии. Нас быстро перегрузили в другие вагоны, которые, преодолев еще 80 километров пути на север, доставили нас в глухой таежный марийский поселок Суслонгер. Там располагался огромный военный лагерь, где в спешном порядке за три — три с половиной месяца готовили солдат и сержантов и отправляли на фронт.

Три месяца лагерного режима в Суслонгере я с содроганием вспоминаю до сих пор. И дело было не только в ужасающих бытовых условиях, отвратительном двухразовом питании баландой, но и в высшей степени унизительной обстановке. С нами обращались хуже, чем с самыми отъявленными преступниками. Все было как бы нарочно организовано для подавления всех человеческих чувств и достоинства.

Спали мы на деревянных нарах, на старых дырявых ватных матрацах, практически без подушек. Команда «Подъем!» звучала в пять часов утра, и мы в одних гимнастерках и стареньких ботинках с обмотками, несмотря на тридцатиградусные морозы, выбегали на зарядку. Эта инквизиция продолжалась полчаса. Затем следовал так называемый завтрак. На неструганые доски, из которых были наскоро сколочены столы, ставилось два таза, мало чем отличавшихся от обычных банных шаек. Тарелок или хотя бы мисок не было. На каждую «шайку» с баландой из мороженой картошки, гороха или перловки приходилось по шесть едоков. Ложка у каждого была своя. Поэтому наиболее шустрые новобранцы обзаводились ими у местных умельцев. Размер некоторых средств доставки пищи из шаек в рот вполне мог конкурировать с емкостью половника. Это обстоятельство приводило в ярость всех едоков. А так как среди нас было немало бывших уголовников, то трапезы нередко завершались мордобоем.

Следующий прием баланды осуществлялся в четыре-пять часов пополудни, когда измученные голодом и холодом новобранцы возвращались с занятий. Обучение проводилось исключительно в поле, ибо тогда особенно строго соблюдался приказ Сталина о том, что вся военная подготовка должна быть максимально приближена к боевой обстановке. Казалось бы, в правильности этой формулы нет оснований сомневаться. Но... Даже когда темой занятий являлось изучение различных воинских уставов, то все они проводились вне пределов казармы. Мы, одетые в видавшие виды старенькие шинельки, облезлые шапки и в ботинки с обмотками, вынуждены были, дрожа от лютых морозов, часами стоя на снегу, внимательно слушать глубокомысленные комментарии офицеров, одетых в добротные меховые полушубки и обутых в валенки. При этом нам настоятельно внушалось, что случаи обморожения будут караться так же строго, как дезертирство, за которое, по законам военного времени, полагался расстрел.

Может быть, наиболее чувствительному читателю мои воспоминания о Суслонгере покажутся продуктом воспаленного самолюбия и он подумает, что я где-то сгустил краски. Поверьте — это не так. Когда мы наконец покинули злополучный марийский поселок, к нам на фронт продолжало прибывать из Суслонгера новое пополнение. Вновь прибывавшие однополчане рассказывали нам, что после нескольких случаев самоубийства доведенных до отчаяния солдат в лагерь из Москвы прибыла строгая комиссия во главе с Климентом Ворошиловым. Местные краснозвездные начальники были подвергнуты разносу. И только после этого солдатский быт в Суслонгере немного улучшился.

Тем временем, терпя жестокое обращение и унижение, мы продолжали постигать тонкости военного дела. Я считался одним из самых образованных солдат. Ибо зимой 1941/42 года, несмотря на то что в Москве школы не работали, я умудрился заочно завершить учебу в 10-м классе школы, организованной на Краснопролетарской улице при типографии «Красный пролетарий». В моем аттестате было всего три «четверки». Против наименований почти всех предметов, написанных строгим почерком, красовались слова «отлично»! Моими однополчанами в таежном марийском лагере были ребята, образование которых редко превышало пять-шесть классов. Видимо, моя высокая по тем временам образованность побудила местное начальство определить меня в минометную школу. Из нас готовили специалистов тяжелых полковых минометов калибра 120 мм.

Старшиной нашей роты был невысокий, ладно сложенный человек с красивым лицом, который до войны служил смотрителем в казанской тюрьме. Он владел всем набором иезуитских приемов для издевательств над вверенным ему контингентом новобранцев. По-моему, наш красавчик мало чем уступал знаменитому Малюте Скуратову, злодействовавшему в эпоху Ивана Грозного. Видимо, и время подобающее у нас тогда наступило. Раздавая направо и налево, по делу и без оного наряды вне очереди, наш Скуратов заставлял провинившихся грешников в течение ночи, не заходя в тридцатиградусный мороз в казарму (за этим надлежало следить дежурным по роте), извлекать из совершенно окаменевшей от морозов земли кубометр грунта. Уверен, что с подобным «заданием» не сумели бы справиться и полдюжины античных Гераклов. Наш инквизитор, конечно, прекрасно знал и понимал, что его иезуитские приказы невыполнимы. Но он испытывал невероятное наслаждение, созерцая изможденные от бессонной ночи и стужи лица наказанных им людей.

Когда мы чуть ближе познакомились со старшиной, я выяснил, что он любил спорт, был отменным гимнастом и хорошим бегуном. Своим легким и красивым бегом он очень гордился. И каждое утро, выводя нас на зарядку, он, громко крикнув нам «Догоняйте!», устремлялся по расчищенной аллее лагеря вперед. Так как я играл до войны в футбол и почти всегда превосходил своих сверстников в спринтерском беге, то команду старшины «Догоняйте!» я воспринимал по-своему, и вскоре стал не только догонять, но и обгонять нашего истязателя. Замечу при этом, что он бежал в хромовых сапогах, а я в ботинках с обмотками. Поначалу старшина с удивлением посматривал на меня и недовольно помалкивал. Но после нескольких фиаско остановил меня около казармы: «Где это ты так ловко бегать навострился?» — спросил он, сверля меня своими жгучими черными глазами. «Так я же в Москве в футбол играл», гордо ответил я. И поведал тюремщику о своих спортивных достижениях. После этой беседы старшина меня зауважал. По крайней мере больше ни одного наряда вне очереди я не удостоился.

Еще об одной назидательной истории, случившейся со мной в Суслонгере незадолго до отправки на фронт, я считаю нужным поведать. После завершения учебы на курсах минометчиков нам были присвоены звания сержантов. В течение нескольких дней мы стажировались на должностях командиров расчетов и отделений. Впервые в жизни у меня в подчинении оказались люди разных уровней образованности, возраста, культуры. Как-то утром, готовясь проводить зарядку со своими новоявленными подчиненными, я обнаружил, что в строю отсутствует один из самых возрастных солдат. Мне, которому едва исполнилось восемнадцать, он казался глубоким стариком, хотя было ему чуть больше сорока. Дождавшись опоздавшего, я, гордо вышагивая перед строем с новыми треугольничками в петлицах, объявил ему один наряд вне очереди и приказал после отбоя мыть полы в казарме. Желая до конца насладиться своими начальственными полномочиями, я не поленился самолично наблюдать за приведением в исполнение назначенной мною экзекуции. Надо заметить, что «старичок» не роптал, а очень сосредоточенно и, главное, умело гонял швабру по дощатому полу. Когда работа была успешно завершена, солдат присел рядом со мной на нары и, грустно улыбнувшись, печально глядя мне в глаза, сказал: «Эх, сынок, а я ведь еще в Гражданскую с самим Семеном Михайловичем беляков рубал»... Поняв, что речь мой собеседник ведет о маршале Буденном, я ошарашенно молчал. Краска залила мое еще почти не знавшее бритвы лицо.