Читаем без скачивания Книга о концах - Михаил Осоргин

- Лично я не собираюсь властвовать, орг-ганически неспособен. Но думаю, что мы эту власть немедленно упустим.

- И тогда?

- А тогда придется работать снова, но только, вероятно, уже не нам.

- С тем же результатом?

- В-вероятно.

- Такова программа вашей партии?

- Ни в коем случае! Это только моя программа. Программы партий разумны и ц-целесо-образны, притом непогрешимы; на ночь глядя и за стаканом вина о них и говорить нельзя. Но кроме программы есть еще любовь и ненависть. Вы, кстати, рано встаете?

- Это не должно вас связывать - будьте как дома.

- Не найдется ли у вас что-нибудь вроде удочек и небольшого ведерка? Я люблю выходить в час предутренний, а для этого у человека должно быть оправдание, например - рыбная ловля; один из лучших паспортов.

- Все устроим. Но предрассветный час уже недалек.

- Если это повод для новой бутылки, то я не возражаю. Вы - один из тех буржуев, кото-рых следовало бы, в сущности, сохранить в строе с-социалистическом на случай необходимости скрываться и ждать новой зари. Я разовью эту мысль на съезде партии. Ваше здоровье, профессор!

О РЫБАХ

Наперерез течению Волги, над Самарой, едут в лодке двое, и лица их веселы и довольны. Гребец смотрит на уходящие домики, кормовой улыбается воде, ее морщинкам и солнечным всплескам. Отдыхают души - тела не чувствуются. В лодке четыре удочки, лески смотаны, на двух длинные поплавки с окрашенной верхушкой. Коробка с червями, спичечная коробочка с мухами, большой кус белого хлеба. Один рыболов в высоких сапогах, старом пиджаке, кепке, другой по-городскому. Такой воздух, что и курить не хочется.

До середины реки продолжают разговор, начатый на берегу. Тот, у которого вид более рыболовный, говорит:

- На блесну я много раз пробовал - плевое дело. Все-таки волжская рыба пуганая, паро-ходы; да и держится больше берегом. На живца ловить здесь места хорошие, где мельче. А мы устроимся близ того берега, я знаю одно место, где должна быть яма, и там на червя - благодать! Лавливал и миногу почти в аршин.

- Идет на удочку?

- Идет. И стерлядь идет, конечно, на донную. Тут, у Самары, самое знаменитое место стерляжьего нереста, конечно, весной, в половине мая. А сейчас мы поставим на карпа и на подлещика. Карпы в Волге, знаешь, встречаются до пуда весом; я лавливал фунтов на двадцать - и то великан! Больше в заводях, где потеплее и вода потише, но попадают и на большом течении. Этакий - спина черная, брюхо белое, красный хвост, а бока изжелта-голубые. Знатная рыба.

- Я больше по щучьей части.

- Можно и это, со скользящим поплавком. Здесь нужно пускать поглубже, а живцов мы наловим сколько хочешь. А лучше давай на червя.

- Мне все равно.

С середины реки разговор на минуту затих, а потом переменился.

- Ты мне скажи, Коля, что, собственно, п-произошло, отчего ты и сам не надеешься и про других говоришь кисло? Расскажи обстоятельно, а то мы, заграничные, ничего больше не пони-маем.

- Расскажу. Вот удочки поставим и поговорим. Да что рассказывать - одна грусть. Я тебя и знакомить ни с кем не хотел бы, добра от этого не выйдет, а вот засыпаться можешь свободно.

С лодки опущен солидный якорек, а нос причален к всаженному в дно колу - место готовое и приспособленное. Размотаны и заброшены удочки, закурены папиросы. Речной ветерок влажен и прохладен, солнце низко, должен быть клев.

- Ты пойми, что сейчас люди не те; я про нашу молодежь говорю. Сейчас над вопросами "что делать" да "как быть" не задумываются, а в лучшем случае - созерцают, а то ухарски улыбаются, играют в беззаботность. Воспоминания, конечно, сохранились, прошлое в уважении, но, с одной стороны, силен испуг, а с другой - нет прежней веры. Разбиты мы все-таки вдребезги, это нужно признать откровенно. И вот тут, как вода перебурлила, начала всплывать со дна всякая дрянь. Ты Соломиных семью знал?

- Старших знал.

- Вот. Гриша и Надежда Петровна сейчас служат в земстве, Володя в ссылке, а младшие кончили гимназию, учатся в Казани, а на лето приезжают. И вот у них собираются приятели и сверстники - любопытно посмотреть, я бывал. Начнут с чтения стихов Сологуба*, а кончат чуть не радением. Пьют, конечно, нюхают порошки для экстаза и забвения, решают половые проблемы. И Гриша одобряет, даже участвует, хоть он их старше. Черт его знает что такое.

* Стихи Сологуба - Федор Сологуб - псевдоним Федора Кузьмича Тетерникова (1863-1927), поэта-символиста, прозаика. Среди наиболее известных произведений Сологуба книга стихотворений "Пламенный круг" (1908) и роман "Мелкий бес" (1905).

- Не все же такие.

- Не все такие, потому что и похуже встречаются. А кто лучше - те с головой ушли в науку. А то еще развелись не то чтобы марксисты, а марксята, из презрительных: в голове каша, а нос задирают выше и каши и головы. И эти, конечно, террор отрицают, как мелкобуржуазное. Рассуждают о рабочем вопросе, а рабочих и не видят и не знают - им достаточно по книжке. Старшие, впрочем, работают, даже больше прежнего, но их работу ты знаешь: одни слова и напрасные провалы. У тебя, кстати, клевала, ты перебрось; это какая-нибудь мелочь, вроде ерша.

Оба осмотрели наживку, забросили снова.

- Скажем так: это - временное настроение. Ко второму пришествию поправится. Но я тебе вот что скажу, а ты мне поверь, Бодрясин. Когда второе пришествие наступит, тогда станет еще хуже! Это будет уже не победное восстание, о котором мы мечтали, а бунт, смутное время, и такая жестокость, что мы сейчас и представить не можем. Будет дым, огонь и кровавый над землей туман. И не на год-два, а надолго. Мы с тобой идеалисты, а подрастает поколение иное, положите-льное и очень жестокое, и в наших рядах, в интеллигентских, и среди рабочих. Приятным словам не верят и себя самих ценят высоко,- мы-то ведь себя самих ценили в грош. Если сейчас только теории разводят, дескать, "живи, как тебе хочется" да "к черту ваш пуританизм", то как время придет - эти теории приложатся на практике целиком. Мы все "для народа", а они - с полной откровенностью - для себя. Я от этого "второго пришествия" никакой радости не жду и в челове-ка больше не верю. Вот в рыбу еще верю, держи-ка сачок. Это подлещик - вот он лепешкой на воду ложится. Подлещик, однако, добрый! Вот мы и с почином.

- Брось его обратно, жалко.

- Вот ты какой. Нет, брат, я его съем и тебя угощу. К чему же тогда ловить? Не снимай поводка, я выну крючок; они глубоко никогда не заглатывают, видишь - за губу зацепил. Устаре-ли мы с тобой, Бодрясин, а ты против меня - вдвое.

- А то и вп-вп-впятеро.

- Ты вот не хочешь мне верить, а я говорю правду, я много над этим раздумывал.

- Я верю. Да и знаю! Не тут только, а и за границей то же. Хочется человеку жить.

- А тебе расхотелось?

- Вопрос с-слишком интимный и трудный. Не было досуга п-поразмыслить.

За подлещиком попался настоящий большой лещ. Бодрясину попал большой голавль - и рыбак в нем проснулся. Пришлось долго водить и держать на дугой, согнувшейся удочке. Когда подвели сачок и вытащили - красно-синий хвост торчал наружу. Пожалуй - не меньше пяти фунтов! Бодрясин даже сострил:

- Вот так и меня вытянут!

Путь голавля, любителя быстрой и чистой воды, лежал с низовьев Волги выше и выше, куда хватит сил, хотя бы до Рыбинска. По этому пути пришлось бы плыть мимо больших городов и малых приречных местечек, где люди будто бы переменились, а в сущности, остались теми же: добрыми, злыми, озабоченными, беззаботными, чающими и утратившими надежду. Они жили, имея позади маленькую историю и впереди - значительно более сложную. Но не было никаких оснований думать, что домики, мимо которых голавли, ельцы, язи и жерехи проплывают, направ-ляясь к верховьям Волги и заходя в устья рек малых,- через несколько лет перевернутся вниз крышами, и из них посыплются человеческие семьи и одиночки, злые, добрые, чающие и утратив-шие надежду, и что на середину реки выедет в дырявой и заткнутой тряпкой лодке солдат и бросит динамитный патрон: новый и упрощенный способ ловли рыбы, без затраты времени и усилий; правда, при этом гибнет напрасно много рыбьей молоди, которая потом долго плывет по реке пятнами и крапинами. О, если бы все предвидеть, если бы можно было решительно все предви-деть! И было бы тогда жить - удобно и скучно.

КОМНАТА ОТЦА ЯКОВА

Насколько мог, исполнил свою заветную мечту смиренный иерей Иаков Кампинский, скром-нейший летописец достопамятных российских событий: собрал тетрадочки своих поденных и помесячных записей, бывшие на хранении у многих верных друзей по многим городам и весям. Добрым чутьем отец Яков понимал, что заканчивается большой кусок истории, а куда и как она пойдет дальше запишут люди иные, помоложе его.

Собрать тетрадки было нелегко и непросто. Доверить их почте отец Яков не решался и соби-рал их лично, пользуясь каждой поездкой, и с добытым уже не расставался. Теперь его чемодан был тяжел, пока не выгрузился в Москве на Первой Мещанской, где отец Яков окончательно осел, сняв комнату у Катерины Тимофеевны.