Читаем без скачивания Дублинеска - Энрике Вила-Матас

В чем заключается логика происходящего? Говоря по правде, ни в чем. Мы сами ищем связь между разрозненными событиями. Но только хорошие писатели способны довести дело до конца, проделать это так, чтобы сформировать бесформенность, придать форму хаосу. К счастью, он еще поддерживает дружеские отношения с некоторыми из них, хотя ему и пришлось организовать эту поездку в Дублин, только чтобы их не потерять. С точки зрения дружеской и творческой он практически мертв с тех самых пор, как удалился от дел. В глубине души он по-прежнему ощущает потребность в общении с писателями, этими странными и нелепыми существами, такими сложными и самовлюбленными, такими – за редчайшим исключением – мудаками. Чертовы писатели. Он и впрямь скучает по ним, хотя они невероятные зануды. Постоянно обуяны навязчивыми идеями. Но – он не может этого отрицать, – они занимали и забавляли его, особенно, – теперь он ухмыляется, – когда он платил им меньше, чем мог, и таким образом приложил руку к тому, чтобы они стали еще беднее, чем были. Псы-бедолаги.

Теперь он нуждается в них больше прежнего. Ему бы хотелось, чтобы хотя бы кто-нибудь из них вспомнил о нем, позвонил и пригласил на презентацию романа или на конференцию о будущем литературы, или хотя бы просто поинтересовался, как у него дела. В прошлом году таких было несколько – кто не поленился поднять трубку и набрать его номер (Эдуардо Лаго, Родриго Фрезан, Эдуардо Мендоса). В этом – ни одного. А он ни за что не станет просить, это последнее, что он сделает в этой жизни. Упрашивать, чтобы ему позволили принять участие в презентации или разрешили вплести свой голос в хор тех, кто утверждает, что песенка книгопечатанья спета! Но ему кажется, что многие из его авторов частью своего успеха обязаны ему и могли бы вспомнить о нем и позвать на какое-нибудь мероприятие в этом роде или просто – позвать, все равно, зачем и куда. Впрочем, он давно знает: писатели злопамятны, болезненно ревнивы, вечно сидят без денег и, наконец, чудовищно неблагодарны – и те, что временно на мели, и те, что бедны, как церковные мыши.

Поскольку он уже не пьет, нет опасности, что он даст волю языку и разболтает свои секреты. Самый сокровенный из них – это то, что ему ужасно нравилось ощущать себя сукиным сыном всякий раз, когда он в глубине души хвалил себя за невыплаченные авансы романистам, – особенно романистам, потому что когда этим припадает охота быть невыносимыми, они становятся хуже поэтов и куда хуже эссеистов. Он же так мало, думал он, смыслил в финансовой стороне дела, что если бы не репутация скряги, его издательство развалилось бы куда раньше. Если бы он не отошел от спиртного и от дел, с житейской точки зрения, непременно кончил бы как Брендан Биэн – абсолютно нищим и вечно пьяным. Он думает об ирландце и обо всех тех нью-йоркских барах, в которых тот выпивал. А потом думает, что, если бы не внутренний запрет, сегодня, после такого банковско-активного дня, он непременно выпил бы рюмочку чего-нибудь покрепче.

«Напитки, крепкие / как сплав», – говорил Рембо, самый любимый из его авторов.

Желание выпить самоубийственно, но что делать, если жажда глубока и велико искушение? А жизнь – короткая жизнь – еще так длинна.

Ему кажется, будто в Нетски есть что-то от шустрого духа-покровителя, бывшего рядом с ним в детстве, когда он играл в футбол в патио на улице Арибау. В те первые годы жизни на него падала тень ангела. Ангела, быстро пропавшего из виду и явившегося только во сне в его первую поездку в Нью-Йорк. Он представляет себе, что Нетски – близкий родственник его ангела-хранителя, кузен его angelo custode. И воображает, что сейчас они с этим кузеном пребывают в счастливом краю белых штанов, шотландских клетчатых носков, биноклей на ремне и англосаксонских языков.

Тебе бы не помешало, говорит Нетски, вести здоровый образ жизни и гулять на свежем воздухе. Мне было бы приятно видеть тебя на прогулке в окрестностях твоего дома или где-нибудь на природе. Тебя должна одолевать здоровая усталость. Или поищи себе другие цели вместо того, чтобы целыми днями сидеть за компьютером и терзать себя мыслями о том, что ты стар, что твоя песенка спета и что ты стал невыразимым занудой. Делай что-нибудь. Поступки, ты должен совершать поступки. А больше мне нечего тебе сказать.

Ему кажется, что мысли о Брендане Биэне готовят его к поездке в Дублин. Довольно долго – и с давних уже пор – этот ирландец был для него загадкой, тайной, преследовавшей его с тех пор, как Аугусто Монтеррозо в «Путешествии вглубь сказки» сказал, что «записки путешественников, такие как «Нью-Йорк Брендана Биэна» – суть высшее счастье».

Он постоянно спрашивал себя, кто такой этот Брендан, но до серьезного выяснения так и не дошло. И теперь он вспоминает, что всякий раз, встречаясь с Монтеррозо, собирался узнать у него, но все забывал. И еще вспоминает, что однажды, когда он меньше всего ждал известий о Биэне, ему попалось его имя в статье о знаменитых постояльцах нью-йоркского отеля «Челси». Впрочем, о Биэне там было сказано только, что он был ирландцем и блестящим писателем и отзывался о себе самом как о «запойно пишущем алкоголике».

Эта фраза врезалась ему в память, а сложившийся у него портрет, столь же яркий, сколь и неполный, словно бы сгущал атмосферу таинственности вокруг этого святого пьяницы, наконец, много лет спустя после того, как Риба впервые услышал имя Биэна, он обнаружил его однажды у стойки бара в виде шарлатана Барни Бойла, героя романа «Тайны Кристин Фоллс» – романа, написанного Джоном Бэнвиллом под псевдонимом Бенджамин Блэк. Потрясенный открытием, Риба принялся изучать воздух, которым дышал этот Бойл, обратная сторона Биэна – смесь тумана, печного чада, алкогольных паров и сигаретного дыма. И вскоре ему стало казаться, что с каждым днем он подбирается все ближе к настоящему Биэну. И он не ошибся. Несколько недель назад он вошел в книжную лавку и там, словно бы они заранее условились о свидании, лежал, поджидая его, «Нью-Йорк Брендана Биэна». В первую очередь Риба пожалел, что книгу издал не он. Сожаления стали еще горше, когда он обнаружил, что перед ним изумительный монолог о Нью-Йорке, городе, который Биэн называет «самым восхитительным местом в мире». Ничто для Биэна не могло сравниться с центром мира – наэлектризованным Нью-Йорком. Все прочее было немо и откровенно темно. В сравнении с ним все казалось ужасным. Например, Лондон вернувшемуся из Нью-Йорка лондонцу должен был показаться «огромным раздавленным пирогом краснокирпичных пригородов с изюминой Вест-Энда в середке».

Написанный Биэном уже в конце жизни, «Нью-Йорк» оказался бесконечным странствием гения городского пейзажа по счастливым человеческим созвездиям. И в то же время книга словно бы подтверждала, что Нью-Йорк и счастье – это одно и то же. Биэн, совершенно уже проспиртованный, написал ее в отеле «Челси». Было начало шестидесятых, время шумных вечеринок, свежеизобретенных твиста и мэдисона и зарождающихся революций. За несколько лет до этого, 3 ноября 1953 года, в «Челси» объявился уроженец Уэльса Дилан Томас и заявил, что только что выпил восемнадцать виски подряд, и это, по его мнению, настоящий подвиг (шесть дней спустя он умер).

Через десять лет, словно бы сойдя с того же «Пьяного корабля» Рембо, ирландец Биэн, «бурей брошенный в эфир глухонемой», такой же мертвецки пьяный, как до него валлиец Томас, ввалился в отель и был обласкан Стэнли Бэрдом, хозяином «Челси», приютившим и вечно хмельного писателя, и его жену, когда все прочие отели города выставили их на улицу. Великий Стэнли знал, что если есть в мире место, где Биэн снова начнет писать, то это «Челси». Так и вышло. Этот отель на Двадцать третьей улице, известный своим благотворным влиянием на творцов, повлиял и на Биэна – его книга была продиктована в коридоре на том же этаже, где десятью годами раньше жил Дилан Томас.

В книге говорится об эйфории, охватывающей Биэна в Нью-Йорке, в этом городе, где на закате – речь, несомненно, идет о закате его собственной жизни, – становится ослепительно ясно, что, по сути, самое важное в этом мире – это иметь «что-нибудь съесть, что-нибудь выпить и кого-нибудь, кто нас любит». Что до стиля, вкратце о нем можно сказать так: написать и забыть. Эти два глагола звучат эхом знаменитой пары «выпить и забыть». Сам Биэн говорил, явно склоняясь к этому определению: «Я забуду об этой книге еще до того, как вы потратите на нее свои деньги».

Биэн, хоть и был ирландцем, никогда в жизни ничем не распоряжался и был исключением из правила, выведенного Вилемом Воком, утверждавшим, что владеют Нью-Йорком евреи, командуют в нем ирландцы, а негры наслаждаются жизнью. Брендану Биэну никогда бы не пришло в голову распоряжаться чем-то в своем обожаемом городе. Может быть, поэтому его «Нью-Йорк» сложен из мнений, похожих на выстрелы, и не претендует на управление чем-то бо́льшим, чем выстрелы, он сложен из нарочито беглых суждений обо всем окружающем человеческом материале: о неграх, шотландцах, служащих, гомосексуалистах, евреях, таксистах, попрошайках, битниках, банкирах, латиноамериканцах, китайцах и, естественно, ирландцах, перемещающихся по городу целыми семейными кланами, приглядывающих друг за другом и создающих неповторимое ощущение, будто жизнь – это только баллада о дождливой родине.