Читаем без скачивания Ому - Герман Мелвилл

Но вот из глубины вынырнуло что-то темное; линь стал натягиваться, затем шлюпка с быстротой молнии понеслась по волнам. Кит был «взят на линь» и теперь со страшной скоростью тащил за собой лодку.

Где же находился маори? Смуглая рука появилась на планшире, и гарпунщика втащили в шлюпку в тот самый момент, когда вода под ее носом закипела.

Вот что за человек или, если угодно, дьявол был Бембо.

Глава XX

«РАУНД-РОБИН».[48] ПОСЕТИТЕЛИ С БЕРЕГА

После того как капитан отбыл, береговой бриз стих, и, как обычно бывает у здешних островов, к полудню наступил мертвый штиль. Делать было нечего; следовало лишь поставить нижние прямые паруса, спустить кливер и стоять, покачиваясь на зыби. Покой стихии передался, казалось, и людям, и некоторое время на судне царила тишина.

Днем старший помощник, оставив капитана в Папеэте, вернулся на «Джулию». По словам юнги, сразу после обеда шлюпка должна была снова отправиться на берег с остальными пожитками Гая.

Поднявшись на палубу, Джермин намеренно избегал нас и ушел вниз, не проронив ни звука. Тем временем Долговязый Дух и я изо всех сил старались наставить команду на правильный путь; мы внушали им, что немного терпения и хитрости приведут в конце концов к тому же, чего они могли бы достичь силой, с той, однако, разницей, что события не примут серьезного оборота.

Лично я все время помнил, что нахожусь на иностранном судне, что английский консул рядом и что матросам не приходится рассчитывать на справедливость. Лучше было сохранять благоразумие. И все же я так сочувствовал команде — во всяком случае поскольку речь шла о реальных причинах ее недовольства — и настолько был убежден в жестокости и несправедливости намеченного, по всей видимости, капитаном Гаем плана действий, что в случае необходимости не задумываясь также прибег бы к насилию.

Несмотря на все наши старания, некоторыми матросами снова овладел дух непокорности, и они думали только об открытом мятеже. Когда мы спустились в кубрик обедать, эти ребята подняли оглушительный шум, от которого дрожал ветхий корпус. Много пламенных речей было произнесено, и оглушительны были возгласы одобрения, которые испускали матросы в поддержку ораторов. В числе других и Длинный Джим, или, как впоследствии прозвал его доктор, Спартанец Джим, тоже встал и обратился к кубриковому парламенту в таком духе:

— Слушайте, британцы! Если после всего, что случилось, это вот судно уйдет в море с нами, тогда мы не мужчины, так прямо и надо сказать. Вымолвите словечко, друзья, и я введу «Джулию» в гавань. Я уже бывал на Таити и могу это сделать.

И он уселся на место под стук крышек сундуков и грохот жестяных мисок, раздавшиеся со всех сторон. Несколько больных, до тех пор не поддерживавших остальную команду, теперь также принялись выражать свое одобрение, со скрипом ворочаясь на своих досках или раскачивая подвесные койки. Слышались крики: «За аншпуги — и пошла потеха!», «Убрать лисели!», «Ура!»

Кое-кто побежал на палубу, и одно мгновение казалось, что все кончено; однако через некоторое время доктору и мне удалось восстановить относительное спокойствие.

Под конец, для того чтобы отвлечь мысли матросов, я предложил составить «раунд-робин» и послать его с коком Балтиморой на берег консулу. Эта идея встретила горячее одобрение, и меня попросили сразу же приступить к делу. Я обратился к доктору за письменными принадлежностями, но тот сказал, что у него ничего нет; не сохранилось даже ни одного форзаца ни в одной из его книг. Наконец, после долгих поисков извлекли отсыревший, покрытый плесенью том под заглавием «История самых жестоких и кровавых пиратских похождений», вырвали из него две оставшиеся чистые страницы и, чуть смазав смолой, склеили их в один длинный лист. Один парень с литературными наклонностями изготовил затем чернила, собрав копоть над фонарем и смешав ее с водой. Из распростертого крыла альбатроса, которое издавна украшало бак, прибитое к битенгам бушприта, вырвали большое перо.

Пристроившись перед крышкой сундука и вооружившись раздобытыми таким образом канцелярскими принадлежностями, я вкратце изложил все наши жалобы и в заключение выразил горячую надежду, что консул немедленно посетит нас и сам ознакомится с положением дел. Сразу под текстом я начертил круг, по которому все должны были поставить подписи. Основное достоинство «раунд-робина» в том именно и состоит, что по расположенным кольцом подписям нельзя определить зачинщика.

Мало кто из команды имел настоящую фамилию. Многие отзывались на какую-нибудь привычную кличку, так или иначе характеризовавшую их личность; еще чаще матросов называли по тому месту, откуда они были родом, а иногда каким-нибудь удобным односложным или двухсложным словом, не имевшим никакого значения и служившим лишь прозвищем данного лица. Несколько человек для соблюдения формальностей нанялись на «Джулию» под вымышленными фамилиями, которые, впрочем, они сами вряд ли помнили. Поэтому чтобы придать нашему документу характер подлинности, мы решили, что каждый подпишется тем именем, под каким он был известен среди команды. Следует добавить, что эмблему внутри круга придумал доктор.

Сложенный и запечатанный каплей смолы «раунд-робин» был адресован «Английскому консулу, Таити» и передан коку, который вручил его означенному джентльмену, как только старший помощник отправился на берег.

Вскоре после наступления темноты шлюпка вернулась, и мы многое узнали от старого Балтиморы; на берегу он получил разрешение гулять сколько ему вздумается и провел время, собирая всевозможные сведения.

Действия французов вызвали на Таити смятение. Причард, миссионер-консул, находился в отъезде в Англии, и его временно замещал некий Уилсон, образованный белый, родившийся на острове, сын старого миссионера Уилсона, который был еще жив.

Уилсон-младший пользовался исключительной нелюбовью как у туземцев, так и у приезжих, считавших его беспринципным непутевым человеком, что подтвердилось его дальнейшим поведением. Когда Причард назначил такого субъекта своим заместителем по службе, это вызвало на острове всеобщее недовольство.

Временный консул никогда не бывал ни в Европе, ни в Америке, но совершил несколько плаваний в Сидней на принадлежавшей миссии шхуне; поэтому нас не очень удивило, когда Балтимора сообщил, что Уилсон и капитан Гай оказались старыми знакомыми и встретились как нельзя более дружески и что последний поселился в доме своего приятеля. Это не сулило нам ничего хорошего.

Старшего помощника забросали вопросами о том, как теперь поступят с нами. В ответ он только сказал, что утром консул приедет на «Джулию» и все уладит.

Мы провели ночь у входа в гавань, а утром увидели отошедшую от берега шлюпку с туземными гребцами. В ней находились Уилсон и еще один белый, оказавшийся неким доктором Джонсоном, английским врачом, который обосновался на жительство в Папеэте.

Остановив при их приближении судно, Джермин подошел к трапу, чтобы встретить посетителей. Не успел консул ступить на палубу, как сразу же показал себя.

— Мистер Джермин, — высокомерно крикнул он, не соблаговолив заметить почтительное приветствие того, к кому обращался. — Мистер Джермин, примите командование и держите курс в открытое море.

При этих словах матросы устремили на него пристальные взгляды, стараясь по виду понять, что это за «птица». Изучение показало, что «птица» была чрезвычайно маленькая, со злобно вздернутым носиком и явно тощими ножками. Больше ничего примечательного в ней не оказалось. Джермин с плохо разыгрываемой угодливостью немедленно подчинился приказанию, и нос судна вскоре повернулся в сторону моря.

Как и любовь, презрение часто возникает с первого взгляда; именно так произошло с Уилсоном. Глядя на него, нельзя было не испытать сильнейшей неприязни и искреннего желания проявить это чувство при первом удобном случае. У консула был нестерпимо высокомерный вид, и нам стоило огромных усилий удержаться от того, чтобы не подбежать к нему и не нанести оскорбления.

— Вот и консулишка явился, — воскликнул Адмиралтейский Боб, который, подобно всем остальным, неизменно так величал его, доставляя немалое развлечение нам с доктором.

— Ну, да, — произнес другой, — и, помяните мое слово, не к добру это.

Таковы были некоторые замечания, что раздавались на палубе, пока Уилсон и старший помощник спускались в каюту, беседуя между собой.

Но никто не клял так яростно судно и все к нему относящееся, как купор. Ругаясь последними словами и призывая грот-мачту в свидетели, он молил небо в том случае, если он, Затычка, когда-нибудь, находясь на «Джулии», снова потеряет землю из виду, ниспослать ему… И он изобрел такую кару, о которой мне приходится здесь умолчать.