Читаем без скачивания Татьянин день. Иван Шувалов - Юрий Когинов

Кирила, как две капли воды его брат Алексей, хлюпнув носом, произнёс:

   — Батюшка из церкви в Чемерах меня мало-мало только по-печатному учил, а тут — скоропись. Ну да где наша не пропадала!

С помощью царского слуги отрок кое-как совладал с письмом, из которого следовало приглашение сына матери и брату приехать к нему в Москву.

Сборы были недолги. Поручив хату и всё нехитрое хозяйство родичам, Наталья Демьяновна с сыном Кириллом впервые в своей и Кирюшиной жизни выехали в неведомый и дальний путь.

С каждым городом, что оказывался на пути, они ахали и удивлялись, а когда въехали в белокаменную, вовсе растерялись. Кругом поднимались каменные дома, и чуть ли не на каждом перекрёстке — церкви с золочёными куполами. Рука так и тянулась ко лбу, совершая одно за другим крестное знамение.

Алексей встретил их в Кремлёвском дворце. Всё здесь блестело золотом, зеркала были от пола до самого потолка, на стенах висели ковры и картины, изображающие разные райские виды и знатных людей.

С дороги гости отдохнули. А затем сын сказал матери:

   — А теперь, мама, пойдёмте к той, что вас пригласила.

   — К императрице? — с испугом произнесла она. — Так как же я, простая хохлушка, — да к той, что зовётся царицею?

   — Ты не робей. Она — милая и добрая женщина, и я ей не чужой, — произнёс Алексей.

Её одели в дорогие парчовые, бархатные и шёлковые наряды. Явился даже парикмахер, который вымыл ей голову душистым мылом и каким-то отваром, потом завил волосы и присыпал пудрою.

Казалось, сердце так и выпрыгнет из груди, когда она с Кириллом, тоже празднично разодетым, поднималась вверх по лестнице, к покоям императрицы. А вот и последняя ступенька. И вдруг пожилая казачка увидела прямо перед собой саму государыню в богатом и пышном уборе. Не успевшая ничего понять, она кинулась на пол, чтобы припасть к ногам императрицы. Но, подняв голову, тотчас сообразила, что тут сплошное, во всю стену зеркало и перед нею, старой хохлушкой, никакая не императрица, а она сама собственною персоной.

Её подхватили под руки многочисленные слуги, шедшие следом, и тут она услыхала голос:

   — Проходите, любезная Наталья Демьяновна, я вас давно жду.

Голос исходил от женщины высокой и статной, с пышною причёской и открыто улыбающимся лицом.

Она шла навстречу гостье.

Сыновья двух Иванов

Шетарди, несколько сконфуженный тем, что переворот в Петербурге произошёл без его решительного участия и не совсем так, как он предполагал, в одном оказался прав — впрочем, тоже не до конца. Елизавета, вступив на престол, почти тотчас переехала со всем двором в любимую ею Москву. Однако не насовсем, как самодовольно полагал французский посол, а всего лишь на один год — год своей коронации.

Днём венчания на царство было назначено двадцать пятое апреля. В специально созданную для сих торжеств комиссию казна отпустила сверх намечавшихся в самом начале тридцати тысяч рублей ещё двадцать тысяч да на фейерверк девятнадцать тысяч. Иллюминации велено быть, по прежним примерам, в течение восьми дней. На Ивановской и прочих колокольнях за счёт Коллегии экономии, а во дворце, на Красном крыльце и около — из денег Дворцовой канцелярии. В Кремле воздвигли триумфальные ворога и троны в Успенском соборе и Грановитой палате.

Вдень коронации новгородский епископ Амвросий произнёс императрице поздравление, в котором между прочим особо прославлял её подвиг, свершённый двадцать пятого ноября:

— И кое ж большее может быть великодушие, как сие: забыть деликатного своего полу, пойти в малой компании на очевидное здравия своего опасение, не жалеть за целость веры и отечества последней капли крови, быть вождём и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги, идти грудью на неприятеля и сидящих в гнезде орла российского мощных сов и нетопырей, мыслящих злое государству, прочь выпужать, коварных разорителей отечества связать, побороть, и наследие Петра Великого из рук чужих вырвать, и сынов российских из неволи высвободить и до первого привесть благополучия — несть ли убо сие всему свету удивительно?

Москва праздновала, Москва чествовала наконец-то законную, во мнении народа, истинно русскую государыню. И Москва почти на целый семьсот сорок второй год затмила северную столицу.

Тысячи и тысячи жителей древнего русского города ликовали, радовались, поздравляли друг друга, ходили друг к другу в гости, в богатых домах устраивали собственные иллюминации и фейерверки, и почти круглый год Кремль и его соборы были наполнены людьми.

С какой радостью в день коронации встретил Пётр Шувалов в Кремле Татьяну свет Семёновну. Приехала она от Покровки в собственном экипаже и весь день пробыла в самом, что называется, центре торжеств.

   — Тебя ли, красавица Татьяна, зрю я пред своими очами? — бросился к ней Шувалов, расцеловав, и недоумённо поглядел на рослого отрока, стоявшего с нею рядом.

Был отрок лицом бел и чист, с ясными голубыми глазами и румянцем во всю щёку, но несколько застенчив, отчего гляделся скромно, словно не парень, а красна девица.

   — Ваня, Ванюша! — воскликнул Пётр, наконец сообразив, что перед ним сын Татьяны, а его двоюродный брат. — Господи, да как ты вырос и каким молодцом смотришься.

Он обнял Ванюшку и, слегка отстранив его от себя, вновь воскликнул:

   — Как вырос и возмужал! Ну вылитый отец! Дай-ка я ещё тебя огляжу — не могу налюбоваться. Сколько ж тебе теперь — шестнадцать или все восемнадцать?

   — Первого ноября исполнится пятнадцать, — ответила за сына мать. — Но ты, Пётр, прав: Ванюша у нас в своего отца — рослый. И по характеру, как он, добряк добряком. Только вот не ведаю, по какой стезе его направить. По военной линии, как отец, он сам не намерен. Всё к книгам да учёности льнёт.

   — И много знает?

Теперь заместо матери ответил сам Иван.

   — Знаю по-французски и по-немецки. А ещё учил латынь, но на ней только читаю, — преодолев смущение, произнёс Ванюша и всё ж заметно покраснел.

   — Неплохие успехи, — похвалил старший брат. — Учился, конечно, дома?

   — Двух гувернёров нанимали, — опять вставила Татьяна, — чтобы, значит, и по-французски и по-немецки мог учиться. Да они ж трое у меня — Ванюша и его сёстры Прасковьюшка да младшая, Елизавета. Вот их я одна, после смерти Ивана Ивановича моего, и тянула к свету. А уж потом Ванюшу другим наукам обучал специально нанятый учитель.

   — И что постиг? — всерьёз заинтересовался Пётр, сам когда-то обучавшийся дома вместе с братом Александром.

   — Знаю риторику, учился арифметике, географии, истории тож. Нас трое было у того учителя. Один так себе, не шибко успевал. Только мы на пару с Суворовым Александром получали хорошие баллы. Саша — сын генерала, ловкий, вёрткий такой и зело сообразительный, несмотря на то что ростом мал и на вид щуплый. Отец его уже в полк записал, а затем взял оттуда, чтобы дома, на Москве, наукам разным обучить. Саша тоже, как и отец, хочет быть генералом. А вот третий наш сотоварищ — ленив и совсем нелюбознателен. Учиться не любит, говорит, и так проживёт. Да разве ж можно прожить неучем?

   — Люди разными бывают, — ответил Пётр. — Вот намедни встретил я отрока, ровесника твоего, так он едва по складам может слова прочитать. И это — на родном нашем языке, не говоря о наречиях иноземных, коих он вовсе не ведает. Впрочем, приехал отрок из глухих мест, да и сам, можно сказать, низкого звания.

   — Бывает, что и самого подлого звания юноши выходят в люди, — возразил Иван. — Сколько было таких при Петре Великом, коих жадность к знаниям подвигла в самые знатные ряды. Даже и дворянин — кто он, коли необразован?

Пётр потрепал Ванюшу по плечу:

   — Нет, ты все мои ожидания превзошёл. Таким наукам, коими ты овладел, у нас в Петербурге только в Шляхетском корпусе обучают.

   — У вас в столице — я знаю — ещё академия и университет имеются. Вот при них, верно, самым главным наукам учат.

   — А ты бы хотел ещё учиться? — неожиданно спросил Пётр.

   — Да он ни на час с книгами не расстаётся, — опять встряла в разговор Татьяна Семёновна. — Всё, что было в доме, перечитал. Теперь во всех других знатных домах, куда мы вхожи, берёт одну книгу за другой. И читает хоть день напролёт, хоть всю ночь со свечою. Говорю я ему: так и зрения лишиться можно, кто ж тогда тебя на службу какую возьмёт?

«А к делу его уже надо определять. — Пётр как бы подхватил и продолжил про себя слова Татьяны. — Не взять ли его к себе, а?»

И сказал на прощание:

   — Днями я к тебе, Татьяна, заеду. Страсть как хочу твою Прасковьюшку повидать. Скоро невестою станет?

   — Да всё к тому идёт, — счастливо заулыбалась мать. — Красавицею растёт, да выдать бы надо за стоящего человека.