Читаем без скачивания Сделка (СИ) - Вилкс Энни

— Мне так не показалось, — покачала я головой.

Почему-то меня задели слова мужчины, будто они ставили под сомнение что-то очень ценное для меня. Да и разговор сворачивал в странное русло.

— Он пошел со мной только для того, чтобы я, влюбленный идиот, не наворотил дел, — снова печально улыбнулся Дарис. — И чтобы изучить тебя как какого-нибудь почти вымершего вилохвоста. У тебя редкий дар. Когда я сказал ему, что ты умеешь читать мысли, вот тогда он заинтересовался, до этого он и не думал мне помогать.

— Он не считает тебя идиотом, — ответила я.

— Считает, — пожал плечами Дарис. — Я не спросил тебя. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — честно ответила я. — Если не считать вины, которая дерет меня пополам.

И страха. Я не смогла сказать про страх, что Дарис сделает мою жизнь кромешным кошмаром, пользуясь своей властью. Ко мне иногда приводили тронувшихся рассудком бывших рабынь, сумевших сбежать с торговавших с Пар-оолом судов черноторговцев и переплыть Живое море. Благодаря этим сломленным женщинам я узнала, что если мы показываем кому-то сильнее себя, что мы готовы к плохому к себе отношению, то это зачастую толкает их на предложенный путь. Получается, что своим предположением мы не только даем разрешение, но даже подсказываем, каких условий для себя ждем. Так, например, тема насилия может перестать быть запретной даже у того, кто смущался взять женщину против воли — стоит женщине в плену попросить ее не насиловать, и укравший ее пират понимает, что именно насилие является для нее нормой — нормой, его устраивающей. Никакого поиска, никаких размышлений о правильном или неправильном: жертва уже готова ко всему.

Я не хотела давать ему подсказок. Я не была готова ко всему. Поэтому я сжала зубы и промолчала.

— Потому что ты очень хорошая, — неожиданно нежно ответил Дарис. — Давай бросим это. Знаю, звучит невыполнимо, и все же предлагаю заключить еще одну маленькую сделку: я не грызу себя, ты не грызешь себя.

— Звучит не слишком честно, — отозвалась я. — Ты в ней приобретаешь меньше, чем я, ведь ты и так не виноват.

— А в той сделке, на которую я вынудил тебя, разве не приобрел я больше?

Я понимала, о чем он говорит, но, сама не зная, зачем, изобразила удивление, всем своим видом показывая, что жду пояснений. Дарис неспешно приблизился, сел на край тюфяка и взял меня за руку. Ладони его были большими, теплыми. Сейчас его касание не было ловушкой. Руки я не отобрала, не понимая, какие чувства теперь рождаются во мне в ответ на его прикосновения. Некстати вспомнилось, как эти самые руки ласкали меня недавно, и как сладко и невыносимо это было. Я была благодарна судьбе, что мы находились в темном подземелье, и что свеча чадила, почти не давая света — так он не мог увидеть моих горящих щек.

— Я ведь обманул тебя тогда, Илиана. — Теперь он произносил мое имя, не растягивая гласные. — Эта клятва не была помолвкой, шепчущие не делают подобной глупости, и уж тем более нет в ходу таких традиций. Я читал о клятвах на крови в книгах моей матери, и, возвращаясь в Пар-оол, я уже в деталях обдумал этот план. Я хотел, чтобы у тебя не было шанса мне отказать, и считал, что это пойдет нам на пользу. То, что я пошел на это — вот самое ужасающее последствие твоего влияния на меня.

— Ужасающее, — шепотом повторила я, пытаясь уложить в своем сознании это слово. — Ты можешь ведь просто освободить меня? Есть же способ?

Он поднял мою руку и поцеловал ладонь — совсем не страстно, скорее как-то задумчиво. И снова я не решилась отнимать у него руки. Сейчас, за его рассуждениями, которых я не могла услышать, решалась моя судьба: отпустит или не отпустит.

— Все сложнее, — наконец, произнес Дарис. — Я узнал тебя, Илиана. Я не понимал, что вижу и слышу, все это не слишком интересовало меня, но сейчас иначе. Когда я проснулся, я сначала подумал, что ты внушила мне любовь. Но я продолжаю чувствовать ее. Она живая. Я держу тебя за руку, и мне кажется, что ничего естественнее быть не может. Я хочу согреть тебя. Не только спасти, а залечить раны, которые должна была оставить эта история на твоей душе. Хочу сделать счастливой. Если бы не любовь, да, я бы просто разорвал связь.

— И? — мне было страшно дышать. Сердце колотилось, как будто молот ударял в наковальню.

— И я не могу вернуть тебе клятву, Илиана. Вот что ты сделала со мной. Я не могу.

13.

«А вы бы вернули?»

Такой простой, невинный вопрос. Когда Илиана задала его, она надеялась на другое. А Келлфер не размышлял и секунды: ответ был очевиден еще до того, как девушка закончила говорить. Зря она озвучила это, зря заставила Келлфера задуматься, что бы он сделал, будь он, а не сын, связан с Илианой кровью.

Ни за что.

Келлфер устало потер лоб. Это было больше, чем неуместно: любоваться ее светлыми как дождь глазами, видя за ними ее поражающую воображение чистоту. Когда он погрузился в ее воспоминания, взглянул на мир ее глазами, все встало на свои места. Илиана плохо контролировала мыслительный поток, ей не удавалось, или она и не пыталась, удержаться от обдумывания связанных с ее заточением обстоятельств, от размышлений о своей собственной природе под действием артефакта. Илиана. Он бы не поверил, что молодая девушка, прошедшая через подобное, смогла сохранить себя собой — если бы не встретил ее.

Илиана шла по грани, держась на непонятно откуда берущейся твердости. Она придумала себе другое имя и другую личность, присвоив ей все то, с чем следовало бороться — необычная, опасная техника — и ей удалось не пустить грязь в свою душу. Илиана дала своей подчиненной части плакать и молить, понимая, что это не она — и смогла сохранить рассудок.

Если бы девушка просто знала о клятвах больше, она никогда бы не совершила такой ошибки. Привычно понадеявшись на себя, она проиграла по-крупному, отдала всю себя, но и это ее не сломило. Илиана понимала, что означает власть Дариса, и как непреодолима эта власть, и почти отчаивалась. Почти. Одному Свету было ясно, как девушка ухитрялась сохранить надежду и даже в какой-то мере веру в лучшее среди непроглядной темноты абсолютного подчинения, но она с удовольствием просыпалась утром и благодарила Свет, что все еще жива, а стоило забрезжить отчаянию, терпеливо пережидала его пик, не позволяя себя кричать, напоминая себя, что, раз жива, ничего еще не кончено. «У лягушки, которую съела цапля, и то остается два выхода», — говорила ее мать в детстве. Илиана повторяла эту фразу как молитву.

А Келлферу хотелось вырвать ее из лап оправданного отчаяния, чтобы этот выстраданный оптимизм заместило что-то более реальное.

Он не мог припомнить, чтобы кто-то вызывал в нем такие сильные чувства.

Несмотря на свое идеальное происхождение и, стоило признать, незаурядный ум, Дарис не был ее достоин. Он, конечно, разглядел блеск за кучей тряпья, но все же не понял, что сверкает бриллиант — только схватил безликую побрякушку, решив обладать ей. Он не заглядывал в ее душу. Не знал о том, как она боялась оказаться грязной, как упорно хваталась за жизнь, в чудовищной борьбе сохраняя остатки разума. Не знал, как она злилась на себя за то, что не могла противостоять ему в волнах черного кольца, и как не желала смерти, хотя пар-оольцы обязали ее жаждать избавления и ждали, пока она сломается. Дарис не мог оценить ее силу, потому что силой для Дариса были лишь воинская удаль, политическое превосходство и умение шептать боевые заговоры.

Как выросший в обожании и развращающей вседозволенности племянник герцога поймет ее, безымянную, потерявшую дом и родителей и забранную в рабство? Он не смог бы сделать Илиану счастливой: слишком он был слаб на ее фоне, этот разбалованный, охочий до обожания, хоть и щедрый парень. Келлфер опасался, что, со временем все же осознав различия, разглядев алмазный стержень за мягкой оболочкой, Дарис станет вовсю пользоваться властью, чтобы доказать себе и Илиане, что он сильнее, и что это обернется для связанной по рукам и ногам девушки кошмаром. Келлфер хорошо знал людей: уязвленные мужчины были способны на многое.