Читаем без скачивания Ра - Хейердал Тур

Бритоголовый Умар был черный, как ночь, высокий и стройный, со сверкающими в улыбке глазищами и большими зубами. Кроме родного языка он говорил на арабском, голос у него был приветливый и негромкий, и разговаривая, он почти все время улыбался. Рыбак по профессии, он не стал мешкать ни минуты, когда Баба, обратившись к нему по-арабски, попросил его связать лодку из папируса. Выдернул из стены своей хижины длинный нож-мачете, забросил на плечо полу голубой тоги и зашагал впереди нас к озеру. Вот он нагнулся, и под черной кожей заиграли мышцы, когда длинный нож стал подсекать высокий папирус у самого корня. Один за другим ложились на край трясины длинные мягкие стебли. К Умару присоединился добровольный помощник, его сводный брат Мусса Булуми. Он был постарше, поменьше ростом, тоже бритоголовый, однако без королевской осанки Умара. Мусса знал лишь язык будума, но одинаково весело улыбался, когда Баба обращался к нему по-арабски, Мишель по-французски, Джианфранко по-итальянски или я по-норвежски. И он еще проворнее Умара косил папирус.

Заготовив большущие охапки зеленых стеблей, их оттащили от воды и сложили на земле. Предстоял урок вязки лодок.

Поблизости стояли две больших папирусных лодки человек на двенадцать. Мы начертили на песке лодку поменьше, метра на четыре, чтобы можно было погрузить ее на крышу джипа. На помощь были призваны еще два соплеменника Умара и Муссы. Они сели на песок под деревом и принялись соскребать мякоть с кожистых листьев пальмы дум. Тугие белые жилки разделялись при этом на тонкие нити, из этих нитей между ладонью и бедром скручивали веревочки, а из веревочек потом сплетали толстые веревки. И вот уже Умар и Мусса начали вязку; остальные двое едва поспевали снабжать их веревками.

Длина стеблей была два метра с лишком, толщина у корня - четыре-пять сантиметров. В разрезе папирус представляет треугольник с закругленными углами; он не пустотелый и не коленчатый, как бамбук, сплошной стебель состоит из напоминающей белый пенопласт губчатой массы, обтянутой гладкой кожицей.

Для начала Умар взял стебель и расщепил его вдоль на четыре части, но не до конца. В развилок он всунул комлем вперед четыре целых стебля и продолжал затем вставлять между ними новые стебли, получалась утолщающаяся сигара. Стебли туго-натуго перевязывали веревками; Умар и Мусса, держа в зубах каждый свой конец петли, затягивали ее руками и зубами, так что мышцы на руках и шее вздувались черными буграми. Очевидно, сжать губчатый срез стеблей так плотно нужно было, чтобы закрылись все поры. Достигнув в диаметре примерно полуметра, конус переходил в ровный цилиндр, получился этакий огромный карандаш. Его положили острым концом на чурбан, и мастера стали прыгать по снопу и притаптывать его, пока он не изогнулся вроде слонового бивня. Так была придана нужная форма носу, после этого первый конус нарастили с боков еще двумя, покороче, причем привязывали стебли по одному, так что все три конуса были очень плотно сращены между собой.

Когда лодка достигла в длину черты, которую мы провели на земле, она, по сути дела, была готова и представляла собой вполне симметричную конструкцию, кроме кормы, где папирус торчал, как прутья в метле; при желании ее можно было бы наращивать до бесконечности. Проблему с кормой Умар и Мусса решили простейшим способом. Взяли нож подлинней и отсекли все лишнее, как обрезают горбушку у колбасы. После чего папирусная лодка с загнутым вверх острым носом и широкой обрубленной кормой была готова к спуску на воду. Строители управились с работой в один день.

- Кадай, - улыбнулся Мусса и погладил готовое изделие своих рук.

Так будума называют лодку, которая с незапамятных времен составляет как бы основу их жизни, неразрывно связанной с озером. Никто не знает, когда и у кого они научились ее строить. Может быть, сами додумались. А может быть, их далекие предки пришли караванными тропами из долины Нила. Так или иначе на Чаде древняя конструкция сохранилась всюду, где только есть папирус, даже в тех частях озера, которые принадлежат республикам Нигер и Нигерия. Традиционные приемы строительства везде одни и те же, и везде лодка выглядит одинаково, разница может быть только в длине и ширине.

В просвете среди папируса, где мы спустили на воду нашу лодку цвета зеленой травы, были также причалены к берегу четыре долбленки из могучих стволов, очевидно, принесенных из леса рекой Шари во время паводка. Мы воспользовались ими, как мостками, проходя к своей кадай. Умар презрительным жестом выразил свое отношение к неустойчивым долбленкам, похожим на длинные полузатопленные корыта. Дескать, канембу не будума, не умеют вязать кадай...

Я уже приготовился прыгнуть на нашу кадай, которая лежала на воде кривым зеленым огурцом, когда увидел Абдуллу. Это была моя первая встреча с ним. В самую нужную минуту он явился вдруг, как дух из лампы Аладдина.

- Бонжур, мсье, - поздоровался он. - Меня зовут Абдулла, я говорю по-французски и по-арабски. Вам не нужен переводчик?

Конечно, нужен! Разве я без перевода узнаю что-нибудь толком от Умара и Муссы, когда мы выйдем втроем на озеро на нашем плодоовощном изделии?

Завернутый в длинную белую тогу, с осанкой Цезаря, Абдулла держался очень деликатно. Голова у него была так же гладко выбрита, как у Умара и Муссы, лицо - чернее ночи, со лба на нос спускался длинный шрам. Впрочем, этот знак племенной принадлежности производил скорее приятное, чем отталкивающее впечатление. Добавьте живые умные глаза, постоянно изогнутые в искренней улыбке губы и ровный ряд белых зубов, которые то и дело обнажались в радостном смехе. Сразу видно неподдельного сына природы, внимательного помощника и веселого товарища. Абдулла Джибрин уже достал откуда-то два грубо обтесанных двойных весла и подал мне одно из них.

Под жужжание кинокамеры, увековечивающей итог эксперимента, мы один за другим заняли места на узкой папирусной лодке. И нечаянно оказались свидетелями интересной картины.

Был базарный день, и в Бол из пустыни и с островов собрались тысячи людей в колоритных нарядах. На рыночной площади кипела жизнь, не видно земли от женщин, мужчин и детей, которые проталкивались мимо друг друга, неся на голове кувшины, подносы и корзины с пряностями, соломой, шкурами, орехами, сушеными кореньями, местными злаками. Лица в шрамах, обнаженные груди, голосящие младенцы... Глаза - умные, угрюмые, кокетливые... К благоуханию пряностей примешивался запах навоза, сушеной рыбы, козьей шерсти, пота, кислого молока. Солнце нещадно пекло, жужжали полчища мух, но их заглушали кричащие, бормочущие, тараторящие люди, которые яростно торговались на трех различных языках под мычание, рев и блеяние сотен коров и тысяч ослов, коз и верблюдов, и громче всего звучали мерные удары кувалд по звонкому металлу там, где кузнецы ковали наконечники для копей и кинжалы.