Читаем без скачивания Крестики-нолики - Иэн Рэнкин

Гип-гип.

Ребус собачьего бреда не любил еще с армии, где его ой как хватало. Но он стал хорошим солдатом, очень хорошим — когда они наконец приступили к настоящей солдатской службе. А потом, в припадке безрассудства, он подал заявление в Специальный военно-воздушный полк, где почти не было собачьего бреда, зато жестокости хоть отбавляй. Ему приходилось бегать от железнодорожной станции до лагеря за джипом, за рулем которого, развалясь, сидел его сержант. Его мучили двадцатичасовыми марш-бросками, свирепыми инструкторами — всем, чем положено. А когда они с Гордоном Ривом успешно преодолели все трудности, спецназ подверг их совсем небольшому дополнительному испытанию, лишь слегка при этом переусердствовав: их держали взаперти, допрашивали, морили голодом, пичкали ядами — и все ради пустячной, не имевшей никакой ценности информации, ради нескольких слов, которые доказали бы, что они с Гордоном не выдержали и сломались. Два голых, дрожащих животных с завязанными на головах мешками, лежавших рядышком, чтобы не замерзнуть.

— Список нужен мне через час, Ребус! — крикнул, вновь проходя мимо, Андерсон. Он получит свой список. Что ему причитается, то и получит.

Вернулся Джек Мортон, с виду страшно усталый и отнюдь не довольный жизнью. Ссутулившись, с пачкой бумаг под мышкой и сигаретой в другой руке, он подошел к Ребусу.

— Смотри, — сказал он, подняв ногу. Ребус увидел на брюках изрядную дыру.

— Что с тобой стряслось?

— А ты как думаешь? За мной гналась огромная гнусная овчарка, вот что со мной стряслось. Думаешь, хоть пенни мне за это заплатят? Черта с два!

— Можно потребовать компенсацию — попытка не пытка.

— Какой смысл? Меня попросту выставят на посмешище.

Мортон подтащил к столу стул.

— Над чем трудишься? — спросил он, усаживаясь с явным облегчением.

— Машины. Тьма-тьмущая машин.

— Может, пропустим потом по стаканчику?

Ребус задумчиво посмотрел на часы:

— Может быть, Джек. Правда, на вечер я надеюсь назначить свидание.

— С очаровательной инспекторшей Темплер?

— Откуда ты знаешь? — Ребус был искренне удивлен.

— Брось, Джон. Таких вещей не скроешь — по крайней мере от полицейских. Будь лучше поосторожнее, держи ухо востро. Сам знаешь — правила и инструкции.

— Знаю. А Андерсону об этом известно?

— Он что-нибудь сказал?

— Нет.

— Значит, вряд ли, да?

— Из тебя вышел бы хороший полицейский, сынок. Здесь, я вижу, тебя не ценят.

— Без тебя знаю, папаша!

Ребус принялся закуривать сигарету номер двенадцать. Это верно, в полицейском участке ничего нельзя утаить, во всяком случае от младших по званию. И все же он надеялся, что ни Андерсон, ни шеф ничего не узнают.

— Есть успехи в поквартирном опросе?

— А ты как думаешь?

— Мортон, у тебя скверная привычка отвечать вопросом на вопрос.

— Правда? Работа, наверное, виновата — целыми днями только и делаю, что задаю вопросы.

Ребус пересчитал свои сигареты и обнаружил, что курит тринадцатую. Это, черт побери, уже перестало быть смешным. Куда подевалась двенадцатая?

— Знаешь что, Джон, там ловить нечего, ни малейшей зацепки. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Молчат, будто сговорились.

— Сговорились? Может, так оно и есть.

— Уже установлено, что все три убийства — дело рук одного человека?

— Да.

Старший инспектор не любил попусту тратить слова, особенно при общении с прессой. Он высился за столом как скала, крепко стиснув переплетенные пальцы. Джилл Темплер сидела по правую руку от него. Ее очки, которые она использовала как своего рода маскировку, ибо зрение у нее было почти идеальное, лежали в сумочке. На службе она никогда их не надевала, если того не требовали обстоятельства. Зачем она носила их на вечеринках? Прежде всего потому, что ее забавляло, как по-разному реагируют на нее мужчины, когда она в очках и без очков. Джилл пыталась объяснить это подругам, но те смотрели на нее с таким недоверием, точно она шутила. Кроме того, Джилл в глубине души искренне считала очки украшением: ее первый возлюбленный сказал ей как-то, что девушки, которые носят очки, судя по его личному опыту, особенно хороши в постели. С тех пор прошло пятнадцать лет, но она все еще помнила выражение его лица, улыбку, брошенный мельком взгляд. Помнила и собственную растерянность — она была шокирована употребленным им крепким словечком. Теперь это вызвало у нее усмешку. Нынче она научилась ругаться похлеще своих коллег-мужчин — и при этом тоже оценивала их реакцию. Джилл Темплер все превращала в игру — все, кроме работы. Инспектором она стала не благодаря везению или привлекательной наружности, а благодаря упорному — и успешному — труду; она желала сделать такую карьеру, какую только позволят сделать в полиции женщине. И вот она сидела рядом со своим непосредственным начальником, чье присутствие на встрече с прессой носило чисто символический характер. Именно Джилл составляла текст заявлений для печати, инструктировала старшего инспектора, исподволь руководила беседой, и все журналисты об этом знали. Возможно, старший инспектор одним своим званием придавал важности сделанным заявлениям, но лишь Джилл Темплер могла угостить журналистов лакомым десертом — конфиденциальными сведениями, не обнародованными на брифинге.

Никто не знал об этом лучше, чем Джим Стивенс. Он сидел в глубине зала и курил, не переставая. Почти все слова старшего инспектора он пропускал мимо ушей: официальная точка зрения полиции его не интересовала. Правда, пару фраз он все-таки записал — они могли пригодиться в будущем. Это ему подсказывали инстинкт и опыт. Старые навыки не забываются. Фотограф, пылкий юноша, каждые две-три минуты нервно менявший объективы, уже побежал проявлять отснятую пленку. Стивенс посмотрел вокруг в поисках человека, с которым он мог бы выпить после брифинга. Все были тут как тут. Все старые приятели — представители большинства шотландских газет и множество английских корреспондентов. Шотландские, английские, греческие — какая разница? Журналистов никогда ни с кем не спутаешь. У всех на лицах профессиональное дружелюбие, все курят сигарету за сигаретой и по два-три дня не меняют рубашек. С первого взгляда и не догадаешься, что труд этих людей весьма хорошо оплачивается, да и дополнительных льгот им предоставляют больше, чем кому бы то ни было. Но они отрабатывают свои деньги, упорно трудятся, заводя полезные знакомства, проникая во все укромные уголки, наступая людям на любимые мозоли. Стивенс наблюдал за Джилл Темплер. Известно ли ей что-нибудь о Джоне Ребусе? И согласится ли она о нем рассказать? В конце концов, Ребуса она знает недавно, а с ним, Джимом, знакома сто лет. И они все еще друзья. По-прежнему друзья.

Быть может, не очень добрые друзья — конечно, не очень добрые, хотя он старался. А теперь она и Ребус… Ничего, он еще разоблачит этого ублюдка, если только есть что разоблачать. Ну, разумеется, есть! Он это чует. И тогда у нее глаза откроются, тогда она увидит Ребуса в его истинном виде. У него уже и заголовок почти готов. Примерно такой: «Братья по крови — братья по преступлению!» А что, звучит неплохо. Братья Ребусы за решеткой, и все это только его заслуга. Он снова прислушался к словам старшего инспектора, переключив внимание на дело об убийствах. Дело эффектное, написать о нем серию статей — раз плюнуть. Полиция бездействует, маньяк бесчинствует на свободе и прочее подобное. Однако сейчас это его хлеб насущный. Да и на Джилл Темплер поглазеть всегда приятно.

— Джилл!

Стивенс догнал ее, когда она уже садилась в машину.

— Здравствуй, Джим. — Голос Джилл звучал сухо, деловито.

— Слушай, я просто хотел извиниться за свое поведение на вечеринке. — Он запыхался после короткой пробежки по гаражу, и говорить ему было тяжело. — Я был под мухой. Но все равно прошу прощения.

Однако Джилл отлично знала его, знала, что это лишь прелюдия к вопросу или просьбе. Внезапно ей стало немного жаль Стивенса: густые светлые волосы давно не мыты, плотное коренастое тело — когда-то ей показалось, что оно таит скрытую силу — дрожит, как в ознобе. Но чувство жалости быстро улетучилось. У нее был тяжелый день.

— Зачем же было ждать до сих пор? Мог бы извиниться на воскресном брифинге.

Он покачал головой:

— На воскресный брифинг я так и не выбрался. Легкое похмелье. Ты, наверно, заметила, что меня не было?

— С какой стати я должна была это заметить? Там было полно народу, Джим.

Эти слова причинили ему боль, но он проглотил обиду.

— Ладно, не заводись, — сказал он, — прости меня.

— Прощаю. — Она попыталась сесть в машину.

— Может, выпьешь со мной стаканчик? Чтобы, так сказать, скрепить перемирие.

— Прости, Джим, я занята.