Читаем без скачивания Российская нация. Этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях - Рамазан Абдулатипов

Определение термина «племя», в четкой форме характеризующее особенности этой общности, было дано еще Ф. Энгельсом на базе материалов, собранных американским этнографом Г. Морганом по ирокезам и другим индейцам области Великих озер. В число основных признаков «племени» Энгельс включил: собственную территорию и собственное имя; особый, лишь этому племени свойственный диалект; право утверждать и смещать родовых старейшин и военных вождей; общие религиозные представления (мифологию) и культовые обряды; наличие совета племени, иногда – верховного вождя[52]. В русском языке слово «племя», связываемое В. Далем со словом «плод», применяется также для обозначения больших групп людей, объединенных общим происхождением или родством (например, «славянское племя», «германское племя»), В племени еще можно проследить кровнородственные связи общности, а в этносе-народе и, тем более, в этносе-нации трудно и даже невозможно. Но «род» и «племя» – это не абстракции. Не может быть абстракцией этнос, этнонация, возникшая на основе их общности.

Понятие «нация» по базовому смыслу тесно связано с понятием «этнос». Этот термин происходит от латинского «natio», которое в Древнем Риме имело смысл, близкий к русскому «племя» и употреблялось главным образом для обозначения племенных общностей; к отдельным племенам. Понятия «племя», а в какой-то степени и «этнос» в западной терминологии тоже истолковывались как более патриархальные и отсталые по сравнению с «нацией». Это трагедии колониальной системы. К. Маркс в контексте книги Г. Моргана «Древнее общество», рассматривая вопрос о названии племени древних германцев, писал: «Имя «германия» – новое и недавно вошедшее в употребление, ибо такое имя носило прежде лишь одно племя, которое первым перешло Рей, прогнало галлов… Мало-помалу это имя стало преобладать как название не одного племени (gens), а всего народа (natio)»[53]. Здесь отражен не только частный случай, но и закономерность, когда нация-этнос перерастает в общность нация-государство с общностной идеологией политической, гражданской идентичности, исходя из общностных признаков и идентичности прежде всего на основе доминирующего племени, этноса, а не возникая из небытия. Иногда термин «natio» подобно русскому «племя» употреблялся в смысле «людская порода»[54]. Поэтому важно подчеркнуть, что название современным нациям исторически дало прежде всего доминирующие на том этапе племя, народность. А участью остальных была ассимиляция. Термин «нация» здесь стал применяться для обозначения населения страны, государства как политической общности, государства. У нас сохранилось за этносом древнерусское понятие «племя», «народ», «народность», а потом и «нация» в этническом смысле. И в нашей литературе эти понятия часто применялись как тождественные. Правда, «народность» позже стала обозначать этнос на феодальном этапе развития, который якобы еще не стал этносом-нацией. Чаще всего к нациям относился правящий класс: во Франции, например, это преимущественно дворянство, в то время как низы оставались просто «народом» («people»)[55]. Отзвуки этих смыслов были и в России, когда термин «народ» подразумевал «чернь». Наши модернистского толка теоретики опускаются на этот уровень и чрезмерно увлечены понятиями, не всегда имея понятие о живом этносе, этнонации.

Ю. Бромлей предложил выделять: а) «основные этнические подразделения» – совокупности людей, обладающие наибольшей интенсивностью этнических свойств; б) «элементарные этнические единицы», или «микроэкономические единицы», то есть наименьшие составные части основного этнического подразделения, которые представляют предел делимости последнего; в) «макроэтнические единицы» – этнические общности, охватывающие несколько основных подразделений». Относительно наименьших подразделений Бромлей пояснил: «Поскольку предел делимости этноса, при котором в основном сохраняются его свойства, представляет отдельный человек, очевидно, таковой и является этнической микроединицей». Кроме того, он выделил «микроэтносоциальные единицы», отнеся к их числу прежде всего обычные семьи[56]. В этом плане, по-моему, шла путаница между этническими и межэтническими общностями качественно нового уровня их социальности и политичности. А сам по себе процесс был закономерным во всех смыслах. И надо было отражать его во всем многообразии, а не замыкать в рамки новых и старых догм.

Философы-истматчики в 80-х гг. продолжали попытки отделить «социальное» от «этнического», не понимая, что любое явление, будучи общественным и связанным с человеком и человеческим сообществом, не может быть несоциальным. В работах, касающихся теории нации, встречались возражения даже против того, чтобы считать язык как признак нации «этническим» признаком[57]. На страницах журнала «Советская этнография» были проведены две довольно широкие дискуссии, имевшие отношение к теории этноса: по этнической психологии как одному из отличительных признаков этноса[58], и вновь по историческим типам этнических общностей[59]. Ясно, что не только отдельные признаки, но и вся жизнедеятельность общности с этнической самобытностью ее проявления уже есть признак этничности, этноса, а впоследствии и этнонации. Самобытность, а где-то и неравномерность многих проявлений жизни сообщества с общей культурой, языком, традициями, миропониманием есть проявление их этничности.

Этнонациональные «взрывы» в бывших социалистических странах после падения социалистической системы опровергли многие теоретические конструкции в этой сфере. Вместо разумных выводов вновь стали господствовать крайности: от рассмотрения СССР как русского (в этническом смысле) империализма до подчеркивания угнетенного положения самих русских в России. Любая же борьба за свое национальное самоопределение даже в рамках единого государства с использованием ценности демократии и федерализма зачастую рассматривается при этом как национал-сепаратизм. А любая попытка укрепления государства истолковывается как великорусский шовинизм. Национал-сепаратизм! От кого и от чего, если одни отрицают наличие государственности у самих русских, а вторые отрицают государственную общность народов страны? Не справились с осмыслением реальных этнонациональных процессов и ученые-этнологи, они сами стали отмахиваться от этноса-нации, как от назойливой мухи, которая к ним привязалась, хотя все наоборот. Так, С. Чешко заявил об этничности: «Явление этничности… отчасти находится вне досягаемости научного анализа. Какие бы объективные корни не имела этничность, она в конечном счете представляет продукт человеческого (массового) сознания, спонтанную форму идеологического отражения и освоения социальной среды. Так этнос и этничность – это явления, которых в природе нет, а даны нам лишь ощущения. Таким образом, заместитель директора института этнологии и антропологии создает базу для выводов директора института о том, что нация-этнос – это миф. Этничность, вне всякого сомнения, имеет и иррациональную природу, как и любое явление. Наука же, оперирующая сугубо рациональными методами познания (чем она отличается, например, от религии или от искусства), ограничена в возможностях исследования иррационального»[60]. В.А. Тишков, заменивший Ю. Бромлея на посту директора академического Института этнографии (с 1991 г. – Институт этнологии и антропологии), заявил, что этносы – это якобы «умственные конструкции», что «нация – это политический лозунг и средство мобилизации, а вовсе не научная категория… это понятие, как таковое, не имеет право на существование и должно быть исключено из языка науки»[61], то есть это идеология, а не этнологическая реальность. Такое определение, скорее всего, относится к нации-согражданству, ибо у этнонации всегда есть культурно-языковые основы мобилизации. Институт этнологии и антропологии в лице директора и заместителя заявили о «роспуске этносов-наций», что не помогало, а мешало осмыслению насущных этнонациональных процессов в самые тяжелые годы. И такие теории, как пишет М.И. Буянов, «коренятся в психопатии мышления, связанной с наступившим периодом социально-экономических потрясений»[62]. Потрясению иррациональных взрывов поверглись не только нации-этносы, но и наше сознание. Многие этнологи ушли в этнополитологию, ничего не понимая в политике. А политики пришли в этнополитологию, не вникая в суть этнологии. С уходом марксистско-ленинского мировоззрения этнонациональные явления остались без философско-мировоззренческого обоснования и вернулись в лоно старого этнонационального сознания и самосознания, в иррациональную сферу. Здесь зачастую свои стереотипы и предрассудки ученые оформляют как теоретические концепции, хотя они таковыми не являются.