Читаем без скачивания Двойник - Жозе Сарамаго

Прошел час, а нужный актер так и не появился, видимо, он не участвует в этом фильме. Тертулиано Максимо Афонсо прокрутил пленку до конца, внимательно прочитал перечень исполнителей и вычеркнул из своего списка повторяющиеся имена. Если бы мы попросили его пересказать своими словами то, что он только что смотрел, он, скорее всего, бросив на нас недовольный взгляд, каким обычно одаривают назойливых людей, ответил бы вопросом на вопрос: разве я похож на человека, которого интересует подобная чепуха. И был бы, в общем, прав, ибо фильмы, которые он смотрел до сих пор, относятся к так называемой категории Б, их производят и смотрят наспех, они рассчитаны на то, чтобы занять какое-то время, не оставляя следа в душе, ранее это очень хорошо, хоть и в других выражениях, объяснил учитель математики. И вот в видеомагнитофоне уже другая кассета, фильм называется «Веселая жизнь», двойник Тертулиано Максимо Афонсо играет в нем роль портье в шикарном увеселительном заведении, то ли это кабаре, то ли музыкальный театрик, в котором происходят смешные случаи, без зазрения совести скопированные с различных версий «Веселой вдовы». Тертулиано Максимо Афонсо решил было, что не стоит смотреть фильм до конца, ему ведь важно только выяснить, играет ли в нем актер, являющийся его вторым «я», а это он уже знает, но сюжет оказался таким запутанным и забавным, что он увлекся и даже поймал себя на некотором сочувствии к бедняге, который только и делает, что открывает и закрывает дверцы автомобилей и приподнимает форменную фуражку, с преувеличенной почтительностью приветствуя элегантных посетителей. Я, по крайней мере, учитель истории, пробормотал он. Данное заявление, явно претендующее на то, чтобы подчеркнуть его не только профессиональное, но и моральное и социальное превосходство в сравнении с ничтожностью роли, которую играл его двойник, требовало незамедлительной ответной реакции, его следовало поставить на место, что и сделал появившийся тут же здравый смысл, возразивший с иронией, которая обычно не была ему свойственна: не особенно-то гордись, Тертулиано, не исключено, что ты много потерял, не став актером, тебя могли бы сделать директором школы или учителем математики, только учительницы английского из тебя бы не вышло, поскольку ты мужчина. Очень довольный собой по причине того, каким тоном было сделано сие предупреждение, здравый смысл, решив ковать железо, пока горячо, вновь опустил молот: кстати, чтобы играть на сцене, нужно иметь хоть какой-то талант, и потом, дорогой мой, это так же верно, как то, что меня зовут Здравый Смысл, тебе бы пришлось сменить имя, ни один уважающий себя актер не рискнет предстать перед публикой с таким дурацким именем, Тертулиано, тебе бы понадобился какой-нибудь красивый псевдоним, впрочем, не обязательно, Максимо Афонсо звучит совсем неплохо, подумай о моем предложении. «Веселая жизнь» отправилась в свою коробку, у следующего фильма было весьма многозначительное название, очень подходящее случаю, «Скажи мне, кто ты», но он не прибавил ничего нового к тому, что Тертулиано Максимо Афонсо уже знал о себе, а также к проводимому им расследованию. Он прокрутил пленку до конца, поставил в списке несколько крестиков, посмотрел на часы и решил лечь спать. У него были красные глаза, он ощущал тяжесть в висках и во лбу. Ничего страшного, подумал он, если я не досмотрю за выходные все фильмы, миру не придет конец, а если и придет, то это будет далеко не единственная тайна, которая останется неразгаданной. Он уже лежал, ожидая, когда придет сон, откликнувшись на призыв принятой им таблетки, когда кто-то, кто мог бы быть его здравым смыслом, но не представился им, сказал, что проще всего было бы позвонить в офис кинокомпании или зайти туда лично и спросить имя актера, игравшего в таких-то и таких-то фильмах дежурного администратора, банковского кассира, санитара и портье, они, наверное, привыкли, что к ним обращаются с такими вопросами, удивятся, конечно, что кто-то интересуется второстепенным актером, почти статистом, а с другой стороны, им, возможно, уже надоело давать информацию об одних только звездах и звездочках. И уже сквозь туман окутывавшего его сна Тертулиано Максимо Афонсо ответил, что это слишком уж просто, общедоступно, неинтересно, не для того я изучал историю, заключил он. Последние слова не имели никакого отношения к теме и были еще одним проявлением гордости, но мы должны простить Тертулиано Максимо Афонсо, сейчас говорил не он, а принятая им таблетка. А сам он, уже на пороге сна, неожиданно ясно и четко выразил свою последнюю в тот день мысль, словно ярко вспыхнула на прощание угасающая свеча: я хочу подойти к нему так, чтобы никто об этом не знал и чтобы он об этом не догадывался. Таково было его окончательное решение. Сон затворил двери. Тертулиано Максимо Афонсо уже спит.

К одиннадцати часам утра Тертулиано Максимо Афонсо уже разделался с тремя фильмами, ни один из которых он не досмотрел до конца. От встал очень рано, на завтрак ограничился чашкой разогретого кофе и двумя печеньями, свел умывание к минимуму и, надев поверх пижамы халат, как человек, не ждущий никаких визитов, не теряя времени принялся за работу. Два первых фильма оказались пустыми, а третий, озаглавленный «Параллель террора», вывел на криминальную сцену полицейского фотографа приятной наружности, который все время жевал резинку и повторял голосом Тертулиано Максимо Афонсо, что в жизни, а также в смерти все зависит от того, как посмотреть. В результате в список были внесены необходимые коррективы, одно имя оказалось возможным вычеркнуть, и появились новые крестики. Пять актеров, игравших в фильмах, в которых принимал участие двойник преподавателя истории, оказались отмеченными пять раз, их имена, расположенные в строго алфавитном порядке, были следующими, Луис Аугусто Вентура, Адриано Майа, Карлос Мартиньо, Даниел Санта-Клара и Педро Феликс. До сих пор Тертулиано Максимо Афонсо потерянно блуждал в океане более чем пяти миллионов жителей города, теперь ему предстоит заниматься менее чем полудюжиной, и даже еще меньшим количеством, если хоть одно из вышеприведенных имен удастся вычеркнуть по причине отсутствия соответствующих актеров на очередной перекличке. Неплохо, сказал он себе, но тут до него дошло, что сей геркулесов труд не был столь грандиозным, поскольку по крайней мере два с половиной миллиона жителей принадлежали к женскому полу и, следовательно, находились вне сферы его исследования. Нас не должна удивлять подобная забывчивость Тертулиано Максимо Афонсо, поскольку в расчетах, оперирующих, как в данном случае, большими числами, сложилась неистребимая тенденция сбрасывать со счетов женщин. Несмотря на численное сокращение объектов исследования, результат все же был впечатляющим, и Тертулиано Максимо Афонсо пошел в кухню, чтобы отметить его еще одной чашкой кофе. На втором глотке чашка застыла в воздухе на полпути от стола. Кто бы это мог быть, подумал он, осторожно ставя чашку на стол. Может быть, услужливая соседка с верхнего этажа пришла спросить, доволен ли он уборкой, или пожаловал очередной молодой агент по продаже энциклопедии, рассказывающий о повадках морского черта, или коллега-математик, но нет, они ведь друг к другу не ходят. Кто бы это мог быть, повторил Тертулиано Максимо Афонсо. Он быстро допил кофе и направился к входной двери. Проходя через гостиную, он бросил беспокойный взгляд на разбросанные коробки от видео, на ждущие своей очереди кассеты, лежащие на полу у книжной полки, соседке с верхнего этажа, если это она, вряд ли понравится такой беспорядок в квартире, где она вчера так старательно убирала. Впрочем, она сюда не войдет, подумал он и открыл дверь. Перед ним стояла не соседка с верхнего этажа и не девушка, рекламирующая энциклопедию, из которой можно узнать о жизни морского черта, перед ним стояла женщина, еще не появлявшаяся перед нами, но чье имя нам уже известно, ее зовут Мария да Пас, и она служит в банке. А, это ты, воскликнул Тертулиано Максимо Афонсо, пытаясь скрыть замешательство, и прибавил: какой сюрприз. Он бы должен был пригласить ее войти: проходи, проходи, я как раз пил кофе, или обрадоваться: как хорошо, что ты пришла, располагайся, а я пока побреюсь и приму душ, но он только слегка посторонился, пропуская ее, ах, если бы он мог ей сказать: прости, но ты пришла не вовремя, сейчас я не могу тобой заниматься, приходи завтра, ах, если бы он мог сказать ей хоть что-нибудь, но теперь уже поздно, о таких вещах надо думать заранее, благоразумному человеку всегда необходимо быть начеку, предвидеть нежелательные последствия, не забывать, что самое простое решение всегда является самым правильным, незачем бросаться открывать дверь только потому, что зазвонил звонок, спешка всегда приводит к осложнениям, это же азбучные истины. Мария да Пас вошла с уверенностью человека, хорошо знающего квартиру, спросила: как поживаешь, и тут же добавила: я прочитала твое сообщение, я тоже так думаю, нам надо поговорить, надеюсь, я не помешала тебе. Что ты, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, прости, что встречаю тебя в таком виде, небритый, растрепанный, будто только что из постели. Я много раз видела тебя таким, и никогда раньше ты не извинялся. Но сегодня особый случай. Почему особый. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, я никогда не встречал тебя так небрежно одетый, в пижаме и халате. Ничего, это вносит в наши отношения какую-то новизну. Дверь в гостиную в трех шагах, сейчас она войдет и спросит с изумлением: что за чертовщина, к чему тебе столько кассет, но Мария да Пас остановилась, спросила: ты меня даже не поцелуешь. Конечно, вынужден был ответить смущенный Тертулиано Максимо Афонсо и вытянул губы, намереваясь поцеловать ее в щеку. Но его сдержанность оказалась напрасной, Мария да Пас впилась в его рот долгим, жадным, вбирающим в себя поцелуем и, крепко прижавшись к его телу, стала скользить по нему всем своим телом, будто не существовало разделяющей их одежды. Наконец Мария да Пас ослабила объятие и, задыхаясь, прошептала, не в силах закончить фразу: хоть я и раскаиваюсь, хоть мне и стыдно. Не говори глупостей, попробовал успокоить ее Тертулиано Максимо Афонсо, стараясь выиграть время, что за мысли, этого нам еще не хватало, не надо раскаиваться и стыдиться, выражая свои чувства. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, не делай вид, что не понял. Ты вошла, мы поцеловались, все было естественно и нормально. Мы не поцеловались, я поцеловала тебя. Но ведь и я тебя поцеловал. Да, но у тебя не было другого выхода. Ты, как всегда, преувеличиваешь, из всего делаешь драму. Да, ты прав, я преувеличиваю, драматизирую, зачем я пришла сюда, зачем обняла мужчину, который меня разлюбил, мне надо было сразу повернуться и уйти, стыдясь и раскаиваясь, хоть ты из жалости и пытаешься утешить меня. Возможность того, что она сейчас уйдет, хоть и не очень реальная, осветила ярким лучом надежды потаенные закоулки мыслей Тертулиано Максимо Афонсо, но слова, вырвавшиеся у него как бы помимо воли, выразили нечто совсем другое: странно, откуда ты взяла, что я тебя разлюбил. Ты дал мне это понять достаточно ясно, когда мы в последний раз были вместе. Я не говорил, что не люблю тебя. В сердечных делах, в которых ты так мало смыслишь, даже последний тупица поймет то, что осталось невысказанным. Утверждать, что слова, которые мы сейчас анализируем, вырвались у Тертулиано Максимо Афонсо помимо его воли, означало бы упустить из внимания тот факт, что клубок человеческой души состоит – из множества разнообразных нитей и что предназначение некоторых из них, состоящее на первый взгляд в том, чтобы привести собеседника к скрытому в глубине клубка смыслу, на поверку оказывается совершенно иным, противоположным, и собеседник, доверившись такой нитке, теряет искомое направление, оказывается на ложном пути, попадает в тупик, или, как в нашем случае, коварная ниточка служит лишь для того, чтобы отвлечь, запутать собеседника и таким образом смягчить неизбежно приближающийся удар. Когда Тертулиано Максимо Афонсо уверял Марию да Пас, что он никогда не говорил ей, будто разлюбил ее, давая ей понять таким образом, что все еще ее любит, то он делал это только для того, простите за столь примитивный образ, чтобы окутать ее ватой, обложить мягкими подушками, соблазнить иллюзией любви, всеми силами пытаясь удержать ее у двери, ведущей в гостиную. Но Мария да Пас сделала три недостающих шага и вошла, ей не хотелось позволить околдовать себя нежной соловьиной песней, слегка коснувшейся ее слуха, но она не может думать ни о чем другом, она даже готова признать, что ее иронический намек на тупого собеседника был неуместным и несправедливым, и вот она уже с улыбкой поворачивается к Тертулиано Максимо Афонсо, готовая упасть в его объятия и забыть об обидах и жалобах. Однако случаю было угодно, а точнее, оказалось неизбежным, если мы сочтем, что такие соблазнительные понятия, как судьба, рок, фатум, неприемлемы в нашей речи, что в поле зрения Марии да Пас тут же попали включенный телевизор, разбросанные повсюду кассеты, а также их длинный ряд на полу у книжной полки, это было странным и необъяснимым для того, кто, как она, часто бывал здесь и хорошо знал привычки хозяина дома. Для чего тебе столько кассет, спросила она. Они мне нужны как материал для работы, которой я сейчас занимаюсь, ответил Тертулиано Максимо Афонсо, отводя взгляд. Если я не ошибаюсь, твоя работа состоит в том, чтобы преподавать историю, сказала Мария да Пас, а это, она с любопытством рассматривала коробку с фильмом «Параллель террора», не очень-то связано с твоей деятельностью. Я не обязан всю жизнь заниматься только историей. Разумеется, но я удивилась, увидев у тебя столько фильмов, у тебя что, внезапно проснулась страсть к кино, раньше ты интересовался им очень мало. Я же сказал, что готовлю социологическое исследование. Я всего лишь простая банковская служащая, но мой скромный ум говорит мне, что ты лукавишь. Кто, я. Да как тебе такое могло прийти в голову, возмущенно воскликнул Тертулиано Максимо Афонсо. Не надо сердиться, мне просто показалось. Я далеко не идеальный мужчина, но лукавство не принадлежит к числу моих пороков, ты могла бы это уже понять. Прости. Хорошо, прощаю, давай сменим тему разговора. Откровенно говоря, Тертулиано Максимо Афонсо предпочел бы продолжать данную тему, а не переходить к следующей, страшившей его еще более. Мария да Пас устроилась в кресле перед телевизором и сказала: я пришла, чтобы поговорить с тобой, твои кассеты меня не интересуют. Песня соловья исчезла, улетев в стратосферу куда-то под потолок, и стала, как принято было говорить в старину, лишь сладким воспоминанием. Тертулиано Максимо Афонсо имел весьма жалкий вид в халате, тапочках и с небритыми щеками, он чувствовал себя неловко и понимал, что сейчас ему вряд ли удастся вести разговор в резком тоне, употребляя жесткие выражения, необходимые для достижения цели, которую он перед собой поставил, а именно порвать с Марией да Пас, и еще труднее будет ему такой разговор закончить. Он сел на диван, прикрыл ноги полами халата и примирительно начал: моя идея состоит в том. О чем ты говоришь, перебила его Мария да Пас, о нас или о видеофильмах. О нас мы поговорим позже, сейчас я хочу объяснить тебе, какое я провожу исследование. Хорошо, если ты на этом настаиваешь, ответила Мария да Пас, преодолевая нетерпение. Тертулиано Максимо Афонсо старался как можно дольше продлить наступившее молчание, вспоминая слова, которыми ему удалось задурить продавца из магазина видеокассет, и испытывал странные, противоречивые чувства. Он собирался лгать, но ему казалось, что высказанная им ложь имеет шансы стать как бы извращенной формой истины, поскольку его объяснение, являясь вымыслом чистой воды, благодаря повторению сможет приобрести некоторые черты правдоподобия, которое с каждым новым повторением будет усиливаться. Итак, почувствовав себя гораздо увереннее, он начал: мой интерес к фильмам данной кинокомпании, выбранной совершенно произвольно, ты же видишь, они все произведены одной и той же фирмой, вызван идеей, появившейся у меня уже давно и заключающейся в том, чтобы изучить тенденции, намерения, цели, как явные, так и подспудные, скрытые, иными словами, те идеологические знаки, которые производитель фильмов, образ за образом, кадр за кадром, распространяет среди потребителей кинопродукции. А с чего это у тебя вдруг появился такой интерес к фильмам, или идея, как ты выразился, какое это имеет отношение к твоей работе учителя истории, спросила Мария да Пас, не подозревая, что своим вопросом она великодушно подарила Тертулиано Максимо Афонсо ответ, который он, заплутавшись в идеологических дебрях, возможно, не смог бы найти. Очень просто, сказал он с видом величайшего облегчения, которое вполне можно было принять за благодушное удовлетворение хорошего учителя, взглянувшего на себя со стороны в момент передачи своих знаний классу, очень просто, повторил он. В истории, которую мы пишем, изучаем или преподаем, каждая строчка, каждое слово и даже каждая дата пронизаны тем, что мы называем идеологическими знаками, вносимыми более или менее преднамеренно не только в толкование фактов, но и в язык, которым мы их излагаем, то же происходит и в кино, представляющем собой определенный способ рассказывать истории, способ необыкновенно действенный, оказывающий влияние на восприятие исторических событий и подчас даже искажающий их, я повторяю, кино тоже, и причем очень быстро, активно, навязчиво пропагандирует и распространяет сеть идеологических знаков, как правило, ориентированных на достижение определенной цели. Он сделал паузу и прибавил со снисходительной полуулыбкой человека, просящего простить ему излишнюю сухость и сложность, не рассчитанную на столь слабо подготовленную аудиторию: надеюсь, мне удастся выразить свои мысли более доходчиво, когда я изложу их на бумаге. Несмотря на свое более чем оправданное недоверие, Мария да Пас взглянула на него с некоторым уважением, в конце концов, он компетентный профессионал, хорошо образованный преподаватель истории, знающий, о чем говорит, даже выходя за рамки своей специальности, а она только простая банковская служащая среднего уровня, не способная должным образом распознать идеологические знаки, пока ей не объяснят, как они называются и в чем их суть. Однако, слушая рассуждения Тертулиано Максимо Афонсо, она ощутила в его голосе какую-то странную вибрацию, дисгармонию, что-то, напоминавшее звук, издаваемый треснувшей чашкой, когда мы постукиваем по ней пальцем, неужели никто не поможет ей, не объяснит, что такой звук сопровождает обычно наши слова, когда истина, которую мы открыто высказываем, оказывается ложью, которую мы пытаемся скрыть. Однако, видимо, ее все-таки предупредили, или она поняла это из тех самых полуслов, о которых говорилось ранее, иначе не объяснить, почему восхищение внезапно померкло в ее взгляде, уступив место выражению болезненной жалости то ли к себе, то ли к мужчине, сидевшему перед ней. Тертулиано Максимо понял, что его речь оказалась не только бесполезной, но и обидной, есть много способов оскорбить ум и чувства других людей, в данном случае он оказался одним из самых грубых. Мария да Пас пришла сюда не для того, чтобы ей давали объяснения, пусть и самые изощренные, по поводу каких-то нелепых поступков, она пришла, чтобы узнать, какую цену придется ей заплатить за то, чтобы вернуть, если это, конечно, еще возможно, ее маленькое счастье, которое, как ей казалось, было у нее в последние шесть месяцев. Но верно и то, что Тертулиано Максимо Афонсо ни за что на свете не скажет ей так, будто речь идет о чем-то вполне обычном: подумай только, я увидел человека, который является моим точным повторением, он актер, играет в нескольких фильмах из тех, что я смотрел, он ни за что не скажет ей этого, тем более что его слова могли бы быть истолкованы Марией да Пас как еще один обманный маневр, она пришла сюда только для того, чтобы узнать, сколько ей придется заплатить за возвращение счастья, которое, как ей казалось, было у нее в последние шесть месяцев, мы просим простить нас а повторение, но ведь каждый человек имеет право снова и снова говорить о том, что у него болит. Наступило неловкое молчание, теперь должна взять слово Мария да Пас, сказать ему с вызовом: если ты уже закончил свою дурацкую речь об этой ерунде, об идеологических знаках, давай поговорим о нас, но внезапно страх сжал ей горло, страх того, что сейчас одно только самое невинное слово может разбить вдребезги стекло ее хрупкой надежды, и она молчит, она ждет, чтобы начал Тертулиано Максимо Афонсо, а Тертулиано Максимо Афонсо сидит, опустив глаза, и, кажется, занят только разглядыванием бледной полоски кожи, выглядывающей из-под штанины пижамы, но дело в том, что Тертулиано Максимо Афонсо не осмеливается поднять взгляд, боясь, что он скользнет к бумагам, лежащим на письменном столе, там список фильмов с именами актеров, с крестиками, вычеркнутыми строчками и вопросительными знаками, настолько далекими от его злосчастной речи об идеологических знаках, что ему даже кажется, будто ее произнес не он, а кто-то другой. Вопреки тому, что обычно думают, вспомогательные слова, прокладывающие путь к великим драматическим диалогам, обычно бывают очень скромными, незначительными, будничными, кому бы могло прийти в голову, что простой вопрос, хочешь кофе, способен стать введением в горький спор об исчезнувших чувствах или привести к почти недостижимой сладости примирения, Мария да Пас должна была бы ответить с подходящей случаю сухостью: я пришла не для того, чтобы пить кофе, но, заглянув внутрь себя, она вдруг поняла, что пришла именно для того, чтобы пить кофе, и что ее счастье, вы себе только представьте, зависит от чашки кофе. Голосом, которому она хотела придать усталую покорность, но который слегка задрожал от нервного напряжения, она сказала: хочу, и прибавила: но я сама сварю его. Она встала с кресла и вдруг задержалась, проходя мимо Тертулиано Максимо Афонсо, как же нам теперь объяснить то, что произошло, мы соединяем слова, одни слова с другими, с теми, которые уже были использованы ранее, личными местоимениями, наречиями, глаголами, прилагательными, однако, как бы мы ни старались, как бы нам этого ни хотелось, мы всегда остаемся вне чувств, которые простодушно пытаемся описать, как описали бы пейзаж с горами вдали и зарослями кустарника у их подножия, а между тем дух Марии да Пас внезапно приостановил прямолинейное движение ее тела, будто ожидая чего-то, может быть, того, что Тертулиано Максимо Афонсо встанет и обнимет ее или нежно коснется ее руки, и так и произошло, сначала соединились их руки, потом они робко обнялись, она не подставляла ему губы для поцелуя, он не искал их, есть случаи, когда тысячу раз предпочтительней сделать меньше, а не больше, предоставив свободу действия интуиции, она лучше, чем рациональное мышление, сумеет найти истинный путь к счастью последующих мгновений, если, конечно, таковые наступят. Они медленно разомкнули объятие, она слегка улыбнулась, он слегка улыбнулся, но мы-то знаем, что Тертулиано Максимо Афонсо думал совсем о другом, о том, чтобы как можно быстрее убрать с глаз долой компрометирующие бумаги, поэтому он почти что вытолкнул ее в кухню: иди, сделай кофе, а я пока приведу в порядок царящий тут хаос, и тогда произошло невероятное, словно бы не придавая значения вырвавшимся у нее словам или не понимая их глубинного смысла, она вдруг прошептала: хаос – это порядок, который нужно расшифровать. Что, что ты такое сказала, спросил Тертулиано Максимо Афонсо, который уже успел спрятать список. Я сказала, что хаос – это порядок, который нужно расшифровать. Где ты могла прочитать или услышать такую мысль. Нигде, она пришла мне в голову только что, не думаю, что я где-то что-то такое слышала или читала. Но как ты могла сказать такую фразу. А она что, какая-нибудь особенная. Конечно. Не знаю, может быть, такое пришло мне в голову потому, что в банке мы работаем с цифрами, а цифры, когда они перемешаны, перепутаны, могут показаться постороннему человеку хаосом, но в них присутствует скрытый порядок, я думаю, что цифры сами по себе не имеют никакого смысла вне порядка, который мы в них вносим, все дело в том, чтобы такой порядок найти. Но здесь нет цифр. Зато есть хаос, ты же сам сказал. Здесь только несколько разбросанных видеокассет, и ничего больше. Как ничего, а образы, которые скрыты там, в них, их сцепление, составляющее какую-нибудь историю, иначе говоря, порядок, если мы их разъединим, они станут хаосом, соединяя их, мы вносим порядок в хаос, пробираемся сквозь хаос, внося в него определенный порядок. Идеологические знаки, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, не вполне уверенный, что подобное упоминание тут кстати. Да, идеологические знаки, если тебе так хочется. Кажется, ты не очень-то мне веришь. Не важно, верю или нет, кто тебя знает, что тебе надо, чего ты добиваешься. Мне никак не понять, как тебе могла прийти в голову такая потрясающая мысль, идея порядка в хаосе, который можно распознать изнутри. Ты хочешь сказать, что все эти месяцы нашего знакомства ты не считал меня достаточно умной, способной порождать идеи. Что ты, речь совсем не о том, ты отнюдь не глупа, и все же. И все же, можешь не заканчивать фразу, я не так умна, как ты, у меня нет высшего образования, я скромная банковская служащая. Не надо иронизировать, я никогда не думал, что ты глупее меня, я только хочу сказать, что тебе в голову пришла замечательная идея. Ты от меня такого не ожидал. Откровенно говоря, нет. В отличие от тебя, я не историк, но мне кажется, что наши далекие предки только после того, как у них начали появляться идеи, сделавшие их умными, стали достаточно умными для того, чтобы порождать идеи. Час от часу не легче, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, теперь ты стала сыпать парадоксами. Пока ты еще не превратился от удивления в соляной столп, пойду сварю кофе, улыбнулась Мария да Пас и, уже идя по коридору, ведущему в кухню, добавила: внеси порядок в хаос, Максимо, внеси порядок в хаос. Список с именами был немедленно положен в ящик и заперт на ключ, кассеты убраны в соответствующие коробки, как и фильм «Параллель террора», остававшаяся еще в видеомагнитофоне, никогда еще не удавалось так быстро упорядочить хаос с тех пор, как существует мир. Но опыт подсказывает нам, что всегда остаются какие-то несвязанные концы, бывает, что по дороге проливается молоко, а в сомкнутых рядах воинов образуется опасный прорыв, по отношению к рассматриваемой нами ситуации это означает, что Тертулиано Максимо Афонсо уже понял, что проиграл сражение, даже не начав его. Его глупейшая речь об идеологических знаках и метко нанесенный ею удар, ее фраза о том, что в хаосе существует порядок, поддающийся постижению, изменили ситуацию таким образом, что теперь он совершенно не в состоянии сказать женщине, готовящей в кухне кофе: наши отношения изжили себя, если захочешь, мы можем остаться друзьями, но только друзьями, или: мне очень больно говорить тебе это, но я уже не нахожу в себе прежних чувств, или: было хорошо, было очень хорошо, моя дорогая, но, к сожалению, теперь все кончено, впредь ты будешь жить своей жизнью, а я своей. Тертулиано Максимо Афонсо припоминал все подробности их беседы, пытаясь понять, где его тактика дала сбой, если у него вообще была какая-то тактика, возможно, он позволил себе пойти по линии наименьшего сопротивления и просто следил за изменениями настроения Марии да Пас, будто за очагами пожара, гася их по мере того, как они возникали, и не замечая, что больше всего полыхает прямо под ним. Она с самого начала чувствовала себя более уверенно, чем я, подумал он и ясно увидел причину своего поражения, дело в том, что он был смешон со своими растрепанными волосами, небритой щетиной, стоптанными тапками, мятой пижамой, небрежно запахнутым халатом, важные жизненные решения следует принимать, имея безукоризненный вид, при галстуке и в начищенных ботинках, тогда можно высокомерно сказать с чувством оскорбленного достоинства: если мое присутствие вам неприятно, сеньора, не трудитесь сообщать мне об этом и уйти не оглядываясь, оглядываться очень опасно, того и гляди превратишься в соляной столп и растаешь при первом же дождике. Но теперь Тертулиано Максимо Афонсо должен разрешить другую проблему, для чего ему потребуется огромный такт, дипломатичность, способность маневрировать, которой он до сих пор был лишен, поскольку, как мы видели, инициатива с самого начала находилась в руках Марии да Пас, с того момента, когда она, войдя, бросилась обнимать своего любовника, словно пытаясь удержаться на поверхности, чтобы не пойти на дно. Обо всем этом вспоминал Тертулиано Максимо Афонсо, в душе которого боролись восхищение, неприязнь и опасная нежность. Казалось, она вот-вот утонет, но как стойко она держалась. Главная проблема состояла в том, чтобы ни в коем случае не оставлять Марию да Пас одну в гостиной. Представим себе, что вот она принесла кофе, кстати, почему она так долго возится, кофе можно приготовить за три минуты, сейчас его уже не надо процеживать, представим себе, что они мирно его выпьют, а потом она скажет, скрывая или даже не скрывая своих намерений: приведи себя в порядок, а я пока посмотрю какой-нибудь из твоих фильмов, может быть, найду в нем идеологический знак, и представим себе, что злодейка судьба подсунет ей в образе портье из кабаре или банковского служащего двойника Тертулиано Максимо Афонсо, представим себе, как Мария да Пас закричит: Максимо, Максимо, иди скорей, смотри, актер точь-в-точь как ты, да и санитара тоже можно назвать как угодно, божественным провидением, братом милосердия, добрым самаритянином, но только не идеологическим знаком. К счастью, этого не случится, Мария да Пас принесет кофе, в коридоре уже слышны ее шаги, на подносе стоят две чашки и сахарница, а еще вазочка с печеньем, чтобы побаловать желудок, а потом все произошло так, как Тертулиано Максимо Афонсо и мечтать не смел, они молча выпили кофе, но их молчание было дружеским, а не враждебным, словно молчание хорошо понимающих друг друга супругов, и Тертулиано Максимо Афонсо почувствовал себя наверху блаженства, когда она сказала: пока ты приведешь себя в порядок, я приведу в порядок хаос на кухне, а затем оставлю тебя в покое, не стану мешать твоим занятиям. Какие занятия, не будем больше говорить о них, сказал Тертулиано Максимо Афонсо, стараясь убрать с дороги сей камень преткновения и не отдавая себе отчета в том, что тут же заменяет его другим, который окажется еще трудней сдвинуть с места, как мы вскоре увидим. Поскольку Тертулиано Максимо Афонсо все-таки не хотел рисковать, он побрился, вымылся и оделся в считанные минуты и вошел в кухню, когда Мария да Пас только что кончила мыть посуду. И вот перед нами тихая семейная идиллия, когда мужчина вытирает посуду, а женщина ставит ее на полку, могло быть и наоборот, но по воле судьбы или рока, название сейчас не имеет значения, в какой-то момент произошло то, что произошло. Мария да Пас высоко подняла руки, чтобы поставить на полку какое-то блюдо, и бессознательно, а может быть, совершенно сознательно продемонстрировала свою тонкую талию мужчине, который оказался не в силах побороть искушение. Тертулиано Максимо Афонсо бросил кухонное полотенце и, уронив чашку, которая тут же разбилась вдребезги, обнял Марию да Пас в таком неистовом порыве, что у объективного зрителя не могло оставаться и тени сомнения в том, что сила любовной страсти при этом даже превосходила ту, о которой говорилось вначале. Вопрос, вечный больной вопрос состоит в том, окажется ли сие возвращение любви долговечным или же мы наблюдаем архиизвестное явление свечи, которая, догорая, вдруг вспыхивает высоким и нестерпимо ярким пламенем, нестерпимым потому, что оно последнее, а не потому, что наши глаза отвергают его, совсем наоборот, им бы хотелось завороженно созерцать его как можно дольше. Известная пословица гласит, что между двумя ударами дубины спина радуется, в данном случае, если мы позволим себе выразиться грубо, радуется именно дубина, дело в том, что хотя у нас теперь и нет особенной причины для лирических восторгов, но при виде упоительной радости, при виде наслаждения этих двоих, бросившихся на кровать в страстном порыве, крепко сцепившись ногами и руками, нам хочется почтительно снять шляпу и пожелать, чтобы у них так было всегда, друг с другом или с теми, с кем в будущем сведет их судьба, если вспыхнувшая сейчас ярким пламенем и растопившая их чувства свеча через мгновение навеки погаснет и они, растаявшие было, вновь затвердеют и разойдутся уже навсегда. И телами и мыслями. Тертулиано Максимо Афонсо думает о превратностях жизни, о том, что иногда, чтобы выиграть бой, необходимо потерпеть поражение, как это случилось теперь, когда выиграть, то есть повести разговор так, чтобы он закончился полным и окончательным разрывом, ему не удалось и, видимо, в ближайшем будущем не удастся, данную битву он проиграл, но зато он отвлек Марию да Пас от видеофильмов и воображаемого исследования идеологических знаков, здесь победа осталась за ним. Народная мудрость гласит, что всего не охватишь, так оно и есть, чаша весов нашей жизни постоянно склоняется то к выигрышу, то к проигрышу, проблема состоит в неспособности человека понять и правильно определить, чем он может пожертвовать и что ему необходимо приобрести, именно поэтому мир находится в том состоянии, в котором мы его видим. Мария да Пас тоже думает, но, поскольку она женщина, ее занимают вопросы более простые и существенные, она вспоминает, какой несчастной она себя чувствовала, входя в эту квартиру, уверенная, что покинет ее побежденной и униженной, но случилось то, о чем она и мечтать не смела, и вот она в постели с любимым, сколь многому еще предстоит ей учиться, если она до сих пор еще не поняла, как часто драмы и ссоры заканчиваются и разрешаются именно в постели, и не потому, что занятие сексом является панацеей от всех физических и моральных бед, хотя кое-кто думает именно так, а потому, что, пользуясь слабостью изнуренных любовными утехами тел, дух робко поднимает руку, прося разрешения войти и изложить свои доводы, если они, тела, в состоянии его выслушать. И вот в такие минуты мужчина говорит женщине или женщина говорит мужчине: мы совсем обезумели, какие мы дураки, а собеседник молчит с таинственным видом, если бы он заговорил, то сказал бы: это относится только к тебе, я всегда тебя жду. И хотя в такое трудно поверить, но полное невысказанных слов молчание может спасти то, что мы уже считали потерянным, оно подобно плоту, внезапно выплывающему из тумана по призыву моряков со спасительными веслами, компасом и запасом хлеба. Тертулиано Максимо Афонсо предложил: давай вместе пообедаем, если у тебя нет других планов. Конечно, давай пообедаем. А как твоя мама. Я сказала ей, что мне хочется немножко погулять в одиночестве и я, возможно, не вернусь домой к обеду. Ты это сочинила, чтобы прийти ко мне, так. Не совсем, я решила поговорить с тобой, уже выйдя из дому. Ну что же, мы поговорили. Ты хочешь сказать, спросила Мария да Пас, что у нас все будет как раньше. Конечно. Не очень-то красноречивым был Тертулиано Максимо Афонсо, но он сможет сказать в свое оправдание: я не успел, она бросилась ко мне с объятиями и поцелуями, потом я ее обнял, а потом мы очутились в постели, и тут началось такое. И это помогло, спросил неизвестный голос, которого мы давно не слышали. Не знаю, пожалуй, да. А теперь мы пойдем обедать. И не будете говорить. Говорить о чем. О ваших отношениях. Все уже сказано. Нет, не все. Все. Значит, тут прошли. Прошли. И ты уже не думаешь о разрыве. Там видно будет, оставим дню завтрашнему то, что ему по праву принадлежит. Хорошая философия. Самая лучшая. Знать бы только, что завтрашнему дню принадлежит. Когда он наступит, тогда узнаем. У тебя на все есть ответ. У тебя бы тоже на все был ответ, если бы тебе пришлось столько врать, как мне в последнее время. Значит, вы идете обедать. Идем. Что ж, приятного аппетита, а потом что. Потом я отвезу ее домой и вернусь. И будешь смотреть фильмы, да. Да, буду смотреть фильмы. Желаю удачи, сказал на прощание неизвестный голос. Мария да Пас уже встала, он слышал, как льется вода в ванной, раньше, закончив заниматься любовью, они вместе мылись под душем, но теперь ни он, ни она об этом не подумали, а может быть, подумали, но решили промолчать, есть моменты, когда лучше довольствоваться тем, что имеешь, чтобы не потерять все.