Читаем без скачивания Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады - Роберт Стивенсон

— С кем имею честь?

— Счастлив вас видеть, сударыня, — отвечал я. — Объяснять все в подробностях было бы слишком долго. И хотя встреча наша мне чрезвычайно приятна, но, признаться, я к ней сейчас никак не подготовлен. Я уверен... — Но тут я понял, что ни в чем я не уверен, и начал сначала: — Я весьма польщен... — И опять же понял, что нисколько я не польщен, а отчаянно сконфужен. И тогда я смело отдался на ее милость: — Сударыня, я буду с вами совершенно откровенен. Вы уже доказали свое милосердие и сострадание к французским пленникам. Я один из них. И если бы наружность моя так сильно не изменилась, вы, верно, признали бы во мне того «оригинала», который имел счастье не однажды вызывать у вас улыбку.

По-прежнему глядя на меня в лорнет, она сердито хмыкнула и оборотилась к племяннице.

— Флора, — сказала она, — как он сюда попал?

Обвиняемые пытались было что-то пролепетать в объяснение, но вскорости беспомощно умолкли.

— Уж с теткой-то могли бы быть пооткровеннее, — презрительно фыркнула она.

— Сударыня, — вмешался я, — они так и хотели сделать. Это я виноват, что вы ничего не узнали сразу. Но я умолял не нарушать ваш сон и подождать до утра, когда вам представили бы меня по всем правилам приличия.

Старая дама взглянула на меня с нескрываемым недоверием, и в ответ на этот взгляд я не нашел ничего лучшего, как отвесить глубокий и, надеюсь, изящный поклон.

— Военнопленные французы очень хороши на своем месте, — заявила она, — но я не нахожу, что им место у меня в гостиной.

— Сударыня, — сказал я, — надеюсь, вы не сочтете это за обиду, но, если не считать Эдинбургского замка, нет, пожалуй, другого места, откуда я с большей радостью готов был бы исчезнуть.

Тут, к моему облегчению, я заметил на ее суровом лице проблеск улыбки, который она, немедля погасила.

— Ну-с, так как же вас величать, если не секрет?

— Виконт Энн де Сент-Ив к вашим услугам, — отвечал я.

— Мы люди простые, мусью виконт, так что, боюсь, вы оказываете нам чересчур уж большую честь.

— Почтеннейшая сударыня, — сказал я, — станем же хоть на минуту серьезны. Что мне было делать? Куда идти? И можно ли гневаться на этих добросердечных детей за то, что они пожалели горемыку? Ваш покорный слуга вовсе не такой головорез, чтобы на него стоило ополчаться со столь внушительным пистолетом и (тут я улыбнулся) подсвечником. Я всего лишь молодой дворянин, гонимый злой судьбою; меня травят, как дикого зверя, и мне нужно только одно: спастись от преследователей. Я знаю вашу натуру, я читаю по вашему лицу... — При этих дерзких словах сердце мое затрепетало. — В этот самый день, быть может, в этот самый час во Франции томятся несчастные пленники-англичане. Быть может, в этот час они, как и я, преклоняют колени, и берут руку той, которая может укрыть их и помочь им, и, как я, прижимают эту руку к губам...

— Ну-ну! — вскричала старая дама, отмахиваясь от меня. — Ведите себя прилично, не забывайтесь! Видано ли что-нибудь подобное? Но, дорогие мои, что же нам с ним делать?

— Выпроводите его, сударыня! — сказал я. — Выпроводите этого дерзкого наглеца, да поскорей! И если это возможно, если ваше доброе сердце позволяет вам это, помогите ему хоть немного в начале его долгого и многотрудного пути.

— А что это за пирог? — вдруг сварливо осведомилась она. — Откуда пирог, Флора?

Мои злополучные и, я бы сказал, павшие духом сообщники как в рот воды набрали.

— А портвейн этот мой? — продолжала она. — Каково! Даст мне кто-нибудь наконец глоток моего собственного портвейна?

Я поспешил налить ей.

Она посмотрела на меня поверх бокала странным взглядом.

— Надеюсь, он вам пришелся по вкусу? — спросила она.

— Более того, вино просто редкостное, — отвечал я.

— То-то, это еще из запасов моего батюшки, — сказала она. — Мало кто знал толк в портвейне лучше моего батюшки, упокой господи его душу! — И с устрашающей решимостью в лице она опустилась на стул. — Итак, надумали ли вы, куда направиться?

— Да ведь я вовсе не какой-нибудь бродяга без роду без племени, напрасно вы так думаете, — сказал я и, следуя примеру почтенной дамы, тоже сел. — У меня есть друзья, только мне надобно до них добраться, так что я хочу одного: покинуть Шотландию; деньги на дорогу у меня есть.

И я достал пачку ассигнаций.

— Английские деньги? — сказала она. — В Шотландии их не очень-то жалуют. Вам, видно, их дал какой-нибудь дурень англичанин. Сколько у вас тут?

— Бог свидетель, я и не подумал сосчитать! — воскликнул я. — Но эту ошибку легко исправить.

И я пересчитал деньги — десять кредиток по десяти фунтов каждая, все с подписью Абрахама Ньюлендса, и еще пять чеков на пять гиней каждый от разных провинциальных банкиров.

— Сто двадцать пять фунтов и пять шиллингов! — воскликнула старая дама. — И вы носите при себе такие деньги и даже не потрудились их сосчитать! Ежели вы не вор, то, согласитесь сами, весьма схожи с вором!

— И однако, сударыня, эти деньги — моя законная собственность, — сказал я.

Она взяла одну бумажку и, поднявши, спросила:

— А не может ли случиться, что эти бумажки наведут на след их владельца?

— Полагаю, что нет, — отвечал я. — А даже если бы и так, не беда. Со свойственной вам прозорливостью вы угадали. Мне дал эти деньги англичанин. Они попали ко мне через его поверенного; англичанин же сей — мой двоюродный дед граф де Керуаль де Сент-Ив, вероятно, самый богатый французский эмигрант в Лондоне.

— Мне остается только поверить вам на слово, — сказала она.

— Надеюсь, сударыня, что именно так вы и поступите, — отвечал я.

— Что ж, в таком случае делу можно помочь. Я обменяю вам по курсу один чек в пять гиней на серебро и шотландские ассигнации — этого вам хватит до английской границы. А уж как перейдете границу, мусью виконт, придется вам положиться на самого себя.

Я вежливо усомнился, достанет ли этих денег на столь длительное путешествие.

— Но вы ж меня не дослушали, — возразила она. — Если вы не фат, не неженка и не погнушаетесь обществом двух гуртовщиков, сдается мне, я придумала как раз то, что надобно. И да простит мне господь, ежели на старости лет я изменяю отечеству! На ферме у нашего пастуха остановились двое гуртовщиков, а завтра они погонят стадо в Англию, выйдут, наверно, чуть свет. Так вот, по-моему, вам лучше всего проделать этот путь в обществе молодых бычков, — заключила она.

— Помилуйте, да неужто вы считаете меня за неженку! — воскликнул я. — Ведь я старый наполеоновский солдат! Но, дражайшая сударыня, куда это меня приведет? И чем мне поможет общество сих почтенных людей?

— Дражайший сэр, — ответствовала она, — вы сами не понимаете, сколь опасно ваше положение, так что уж извольте слушаться тех, кому видней. Ручаюсь, что вы и слыхом не слыхали про гуртовщиков и про гуртовые дороги, а я вовсе не намерена сидеть тут всю ночь напролет и просвещать вас. Довольно того, что я берусь все устроить — позор на мою седую голову! И именно этим путем вы отправитесь. Рональд, — продолжала она, — беги к пастухам, разбуди их и втолкуй Симу, чтоб нипочем не уходил, покуда не повидается со мной.

Рональд явно рад был покинуть общество своей тетушки и с такой молчаливой поспешностью вышел из комнаты и из дома, словно не ее же поручение выполнял, а спасался от нее бегством. Меж тем старая дама поворотилась к племяннице.

— Хотела бы я знать, куда мы его денем на ночь! — воскликнула она.

— Мы с Рональдом думали поместить его в курятнике, — отвечала Флора, покраснев до ушей.

— Ничего подобного я не допущу, — возразила тетка. — Курятник, вон что выдумали! Если уж он наш гость, не годится ему спать в курятниках. Самая подходящая комната — твоя, ежели только он согласится ее занять, ведь ты и приготовить-то ее толком не успеешь. Ну, а сама ляжешь у меня в спальне.

Я невольно восхитился предусмотрительностью и тактом старой вдовы, и, разумеется, неуместно мне было ей перечить. Не успел я и глазом моргнуть, как уже остался один на один с унылым подсвечником — общество не из приятных! — и наполовину с радостью, наполовину с досадой разглядывал нагар на свече. Бегство мое удалось: властная, уверенная в себе хозяйка дома, которая взялась все уладить, внушала мне полнейшее доверие, и я уже воображал, как подкатываю к дверям дядюшки. Но — увы! — сердечные мои дела оставляли желать лучшего. Я видел Флору наедине и разговаривал с нею; я держался смело до дерзости и принят был благосклонно. Я любовался ею, когда щеки ее заливал нежнейший румянец, радовался откровенной доброте, что светилась в ее взоре, обращенном ко мне, — и вдруг на сцену, словно предвестник страшного суда, выходит грозное видение в нелепом чепце и с огромнейшим пистолетом и в мгновение ока разлучает меня с моей возлюбленной! Благодарность и восхищение спорили в душе моей с вполне естественной жгучею досадой. Тайное и дерзкое вторжение мое в ее дом не могло не вызвать самых дурных подозрений. Но старуха повела себя превосходно. Ее великодушие оказалось столь же несомненным, как и мужество, и я опасался, что проницательность ее нисколько им не уступит. Мисс Флоре, разумеется, приходилось выдерживать зоркие теткины взгляды, и, разумеется, она была встревожена. Короче говоря, мне оставалось только одно: воспользоваться мягкой постелью, попытаться поскорее уснуть и пораньше подняться в надежде, что утром мне больше посчастливится. Сказать так много и, однако, так и не договорить, уйти бог весть куда, даже не простясь по-настоящему, — нет, это было выше моих сил!