Читаем без скачивания Слуга царю... - Андрей Ерпылев

— Я считаю, господа, — завершил свое краткое выступление Михаил Абрамович, — что мы должны приступить к свертыванию экспедиции. Имеется еще немало потенциально интересных объектов… Лямбда-два, в частности… К исследованию которых можно приступить незамедлительно, оставив здесь небольшой, постоянно действующий пост с чисто наблюдательными функциями… Я прав, Александр Павлович? — спохватился ученый, вспомнив о номинальном главе экспедиции.

Что мог возразить на это Бежецкий? Сообщить ученым, что еще два дня назад послал в столицу сообщение о результатах экспедиции и потребовал дальнейших инструкций, но пока не получил ответа? Конечно, он в провале всей операции не был виноват никоим образом, да и не обвинял его никто, но неудача давила почище пресловутой плиты…

Все собравшиеся ждали его ответа, давно, видно, обсудив проблему в узком кругу. Вообще, все собрание было затеяно, чтобы открыть руководителю карты — это было видно и слепому.

— Думаю, что Михаил Абрамович прав. — Паузу тянуть дальше было нельзя. — Пора приниматься за сборы…

Внезапно Александр поймал себя на мысли, что давно уже не слышит бодрой переклички костровых…

Послышался скрип снега под чьими-то торопливыми шагами, приближающимися к палатке, и в распахнутый вход просунулось непривычно бледное лицо Алехи Маятного, одного из конвойных казаков.

— Э-э-э… — замялся он, растеряв, видно, по дороге запас умных слов. — Там чудеса какие-то с той горушкой творятся!..

Испугаться казаку было с чего.

В опустившейся на лагерь темноте, над срытым наполовину холмом артефакта бушевала целая световая метель. Напоминающие сполохи полярного сияния столбы и спирали призрачного света свивались в радужные узоры, распадались, чтобы снова создать эфемерную, будто в трубочке детского калейдоскопа, картину…

— Все фиксируется? — не отводя освещенного потусторонним сиянием лица от феномена, деловито поинтересовался Агафангел Феодосиевич у Смоляченко, замершего рядом с совсем по-детски открытым ртом. — Видеозапись? Приборы?..

— Конечно, — ответил за потерявшего ощущение реальности «восходящего светилу квантовой физики» академик Мендельсон. — Все приборы в норме, я уже проверил…

— А это самое?.. — спросил из-за спин ученых Бежецкий. — В норме?..

— Абсолютно! Никаких отклонений от ординара, даже странно. Можете не беспокоиться за свое «это самое»…

Нерешительно прозвучавший на фоне буйства потусторонних сил смешок будто спугнул «иллюминацию».

Так же внезапно, как и началась, вакханалия световых эффектов оборвалась, и на зрителей рухнула темнота, тут же сменившаяся неярким после увиденного светом прожектора.

Разрытый артефакт никоим образом не изменился. Александр со своего места видел даже брезентовую рукавицу, брошенную кем-то из беспечных ученых на краю прямоугольного углубления, оставшегося на месте снятой плиты.

— Что это было? — робко подал кто-то голос, но из-за волнения он так дрожал, что обладателя невозможно было определить.

— Вероятно, какой-то физический процесс, связанный с теми самыми флюктуациями, — авторитетно сообщил во всеуслышание профессор Николаев-Новоархангельский, подходя к самому холму и приседая на корточки перед выемкой. Еще секунда, и он протянул бы руку, чтобы пощупать ее дно…

Какая-то мохнатая тень кубарем выкатилась из темноты и, с недовольным ворчанием отпихнув физика-помора от раскопа, воткнула длинную палку в самый центр прямоугольника.

Жердь в руках Тунгуса (а это был, конечно, он) на глазах онемевших от изумления ученых, не встречая никакого сопротивления, легко уходила в глубь выстилающей дно выемки скальной породы, о которую тупились самые твердые инструменты…

8

— Дывысь, Грицю, який гарный жупан на сим хлопци!..

Сознание, а вместе с ним и окружающий мир возвращались к Владимиру постепенно, склеиваясь из каких-то вроде бы ничем не связанных осколков: дуновения ветерка, надо сказать довольно сырого и неприятного, ощущения чего-то жесткого, холодного (даже ледяного) и неровного под спиной, малороссийского говора, невозможного здесь по определению…

Стоп! Малороссийского?..

Разомкнуть глаза удалось с трудом и далеко не с первой попытки, что добавило к небогатой коллекции ощущений еще и яркий, режущий глаза свет…

— Да вин живый, Опанасе! Дывысь, як зенками лупает, курва крымчаковская!..

— Я вот ща ему полупаю!..

— Ни, Опанасе, не можно… Вин же тоже чоловик, хучь и крымчак… Треба до куреня волочь.

— Господа… — Язык ворочался с трудом, словно примороженный к гортани. — Господа, помогите мне…

— Да вин же на москальской мове лопочет, Грицю! Слухай!

— А як же крымчак?..

— А мабуть вин и не крымчак. Слухай, чоловик, ты кто: татарин чи москаль?..

Глаза наконец привыкли немного к яркому свету, и Бекбулатов разглядел смазанные очертания склонившихся над ним двух человек, одетых пестро и диковинно. Цветные кафтаны, высокие смушковые папахи, длинные вислые усы на бритых круглых лицах… Казаки… Запорожские казаки…

— Я русский, господа казаки, москаль по-вашему…

— Забожись, лярва!

С трудом подняв руку, Владимир кое-как осенил себя православным крестным знамением, вернее, обозначил его, догадавшись, что именно этого от него и ждут.

— Крестится, песий сын! Православный!..

— Чого ж ты молчал, байстрюк! Опанасе, подмогни мне поднять його…

Едва только милосердные, но чересчур грубые руки подхватили штаб-ротмистра под микитки, не ощущавшаяся до этого момента, словно тоже примороженная, боль окатила все его тело таким огненным водопадом, что, скрипнув зубами, Бекбулатов провалился в райские кущи благословенного забытья…

— Ну и горазд же ты спать, хлопче! — Лицо седого представительного мужчины, сидящего у изголовья постели Владимира, от добродушной улыбки все пошло мелкими морщинками, словно печеное яблоко.

Сколько же ему лет? Шестьдесят? Семьдесят? Стриженные в кружок абсолютно белые волосы и такого же цвета висячие усы, неестественно смотрящиеся на фоне темного, обветренного и обожженного солнцем лица, мешковатая, но, судя по качеству ткани, дорогая одежда, усыпанная цветными камнями, конечно не бижутерией, рукоять сабли, выглядывающая из-под локтя… Ни дать ни взять, вылитый Тарас Бульба в исполнении известного актера Смоктуновского… Только вместо оселедца на бритой наголо голове густые седые волосы… Молчание затянулось, нужно что-то сказать в ответ…

— Доброе утро…

— Хорошо же утро! — по-бабьи всплеснул руками «Тарас Бульба». — Вечер давно на дворе, а он все «утро, утро»!

Действительно, в маленькое окошко с мутным стеклом заглядывало алое предзакатное солнце.

— Ты мне, хлопче, лучше вот что скажи. — Казак, а Бекбулатов, разглядев кроме сабли виднеющуюся из-за бедра посетителя рукоять пистолета, уже не сомневался, что это именно казак, причем запорожский, делано нахмурил седые лохматые брови. — Какого ты роду-племени будешь? Чего творишь на белом свете?..

— Штаб… — хотел было представиться Владимир, но вовремя вспомнил, что здесь, в ином мире, чины и звания далекой Родины ничего никому не скажут, лишь запутав дело.

— Что еще за «шкап»? — недослышав, «Тарас Бульба» еще более нахмурился.

— Зовут меня Владимиром, — поправился Бекбулатов, решив не очень-то козырять своей не совсем славянской княжеской фамилией здесь, где явно недолюбливали крымчаков. — Я русский… Москаль по-вашему… Путешествую вот…

— А занимаешься-то ты чем, путешественник? Говорить или не говорить? Не усугубить бы… А-а-а, будь что будет!..

— Военный человек я, господин казак. Кавалерист. Офицер. Командир эскадрона… Если, конечно, это вам что-то говорит…

Судя по тому, как разительно переменился старый казак, ответ Владимира попал в яблочко. От показной грозности запорожца не осталось и следа. Он тут же заулыбался, показав из-под усов крупные желтоватые зубы с широкой щелью между передними резцами, и хлопнул себя по коленям.

— Вояка, говоришь? Кавалерист?..

Невезучему от рождения Войцеху повезло первый, возможно, раз в его невезучей жизни: приземлился он после мощного удара дирижабля о землю так удачно, что умудрился при этом не только не сломать себе ногу, ключицу и несколько ребер, как Владимир, но и остаться без единой царапины!

Виновником этого, вернее спасителем, оказался возвышавшийся посреди обширного голого поля огромнейший стог сена, в который поляк, опрокинув все постулаты теории вероятности, очень удачно воткнулся головой, уйдя в рыхлое нутро по самые щиколотки и счастливо избежав при этом поддерживающего все сооружение острого центрального кола, разорвавшего, впрочем, в двух местах его видавший виды мундир со споротыми от греха подальше петлицами и погонами, зафиксировав его таким образом в вертикальном положении намертво.