Читаем без скачивания Искатель. 2013. Выпуск №5 - Олег Азарьев

— Если б было!..

— Ну, линии вроде как различимы.

— Значит, все?!

— Что — все?

— Моя миссия исполнена, и ты приступаешь?

— Какое исполнена?! Где исполнена?! А цвет? Откуда я знаю, как он смешает краски? Откуда мне знать, как он вообще будет работать — «алла-прима» или…

— Алла кто?..

— Никто! Ты хотя бы вид из этого окна снял?

— A-а, черт!

— Вот тебе и «а-а»! Думаешь, все так просто? Это начало! А завершать он может вечно! Веч-но!

Я опустил взгляд. Нашкодивший второклашка перед завучем.

— Ладно. Будем надеяться, что страстью к переписыванию он не болеет. К тому же есть еще я! — с театральной горделивостью Лысый постучал себя кулаком по груди. — На первое время материала хватит, но два-три раза тебе все равно придется еще снять все это дело. В прогрессе, так сказать. И будь добр, аппарат в другой раз прихвати посолиднее!

— А…

— Не бойся. Помню! Можешь приступать хоть сейчас. Кровь пускать будешь?

— Зачем сразу кровь? Сперва заведем анамнез! Это не больно. Думаю, сумеешь выдер…

…жать такой ледяной ветер мне не под силу. И нечего надеяться, что привыкну! Поначалу, во всей этой беготне-мешанине, не заметил. А теперь вот отдышался, огляделся — и почувствовал: ни куртки на мне, ни шапки. Все там осталось. И зябко, и тревожно, и улицы-переулки вокруг сплошь странные. Так всегда ночью в центре: Садовое вроде где-то совсем рядом шумит, но каждый поворот выводит к новой загадке. Куда дальше, где метро — не сообразить. А ведь соображать надо, причем быстрее! На квартиру, конечно, уже нельзя, в мастерскую — тоже. Пасут, пасут, везде пасут. И на электричку, ясно, уже не сесть. Но все равно нужно туда, во что бы то ни стало! Ох, счастье, что кошелек в брюках! Съежившись старой бабой, я ковыляю в ближайший двор, из него — в другой, затем выхожу на какую-то улицу и просто поднимаю руку перед проносящимися фарами.

— Э-э, камандыр, далэко!

— А я штуку дам!

— Штуку… садыс!

С такой, как у него, печкой, конечно, веселее живется. Пригревшись, я даже начинаю поклевывать носом — будто все тревоги и печали остались там, в безвестном переулке. Веселый — то ли от природы, то ли от тысячи рублей, — водила еще какое-то время произносит речи, сперва в мой адрес, а потом просто себе под нос, но до меня так и не доходит ни единого слова. И вот уже эти слова, шум за окном и шипение приемника сливаются в сплошной гул, мягко, как разогретое масло, затекающий в уши… А потом вдруг слабое, но все более настойчивое похлопывание по плечу.

— Здэс, здэс… Гдэ здэс?

Подпрыгиваю в кресле: домчали. Даже лишнего проехали: у почты стоим. А я хотел на окраине, чтобы без лишних глаз… Но, может, оно и к лучшему. Не так продрогну, пока добегу. Вот она — все та же, до дурноты знакомая россыпь серых домишек! Вот она — все та же грязная, в выбоинах, дорога! И вот он — я, новый, старый, не думавший уже вернуться сюда, но снова скачущий по этой грязи! Дверь подъезда, как водится, на соплях, а угрюмое нутро пахнет куревом и мочой. До клетки второго этажа ведет память. А дальше на лестницу начинает выплескиваться свет — вместе с остатками чужого разговора, гремящего где-то на верхних пролетах: «Нуда!.. А она?.. Ага-ага, дала!.. Во-во, прикинь?.. Ха-а-а!.. «Локомотив», мля!..»

Квартира — на прежнем месте. Та, что рядом, — тоже. На полусогнутых, чтоб не было видно в соседский глазок, крадусь к двери. Стараюсь как можно тише вставить ключ. Только пульс, кажется, все равно слышат все этажи. И вот уже нужно нажать на ручку, но я все медлю и медлю: а вдруг?.. Сзади слышатся шаги, и я, резко распахнув дверь, ныряю в неизвест…

…ность опьяняла. Ту радость сопричастности тайне, что подарил Лысый, я не испытывал никогда прежде. Даже в далеком детстве, когда наловил полный пакет лягушек и шел с друганом их мучить. Хотя мучить этого человека было никак не позволительно. Он страдал даже от элементарных процедур: во время забора крови и вовсе побелел, как свежевылепленный снеговик, трясясь при этом всем, чем можно трястись. Впрочем, и кровь, и лимфа, и моча, и кожные покровы, и героические отряды последних волос на его голове, — все, на первый взгляд, было в норме.

Через вторых-третьих знакомых я нашел микробиологов, и они долго разглядывали клетки Лысого на своей высокоточной электронике. Ничего не разглядели.

— Что, трудный пациент?

— Нет. Интересный.

— Тогда жди, пока помрет. При жизни ничего не скажешь наверняка.

«Амбулаторка» быстро закончилась, ничего не дав и не решив. Настал час тащить пациента к нам. Я намеренно дождался той ночи, когда на вахте был Сёма — дядька столь же добрый, сколь и спившийся. Он безропотно отдал мне ключи, и Лысый попал в нужный кабинет незаметнее, чем бациллы или радиация. И вот я уже натягиваю марсианский шлем энцефалографа на его такой подходящий для этого шлема череп.

— Сейчас расслабься.

— Уже.

— Нет, не уже. Слышу ведь, как дышишь.

— По лестнице долго топали. И страшно тут.

— А ты не бойся. Здесь нет никого. И дверь я запер. Расслабься-расслабься. Уж это-то точно не больно совсем.

Я нажал на выключатель. Темный экран монитора мгновенно начал штриховаться желтым: это бесновались бета-волны.

— Да расслабься же, говорю!

Он полулежал в кресле, прикрыв глаза. Губы едва шевельнулись:

— Я вполне себе расслаблен. Того и гляди усну.

Но датчики настаивали: там, в черепной коробке, не один мозг, а, наверное, шесть с половиной. И все так напряжены, будто ведут войну с Вселенной и друг с другом заодно.

— А ну-ка открой глаза!

— Открыл.

— Ты…

Меня прервал щелчок. Монитор погас. Я бросился жать на клавиши, дергать провода, шевелил вилку в розетке, поправлял датчики на его голове. Затем вообще натянул шлем на свою. Прибор не оживал.

— Что-то не так? — спросил он с подчеркнутой отстраненностью, почти иронично.

— Пустяки. Просто кажется, я только что попал на сорок косарей.

— Да ну?!

Я старательно замел следы нашего присутствия в кабинете и стал надеяться на то, что все останется незамеченным. Шутка ли: доэкспериментировался до того, что прикончил дорогую аппаратуру. Но кроме страха, вверх-вниз водившего холодным пальцем по ребрам, в организме зародилось еще одно чувство — вернее, предчувствие. Стало казаться, что в слепых блужданиях я наконец на что-то наступил.

Пришлось долго бороться с собой, но за два дня я удушил-таки жабу. Ведь все оформлялось как благое дело. Заказываю такой же энцефалограф, пользую его как, хочу, а потом отношу в клинику. Чтобы казаться себе еще лучше, можно даже признаться в былом грешке, хотя, как выяснилось, никто и так ничего не заподозрил. Но вначале все — на себе! Четыре раза надевал шлем. Работает. Работает. Работает. Работает. Прибор, разумеется, — с головой моей все было не так однозначно.