Читаем без скачивания Превращение Локоткова - Владимир Соколовский

За речкой, на взметнувшемся невысоким взлобком бережке, широкой лентой распространяясь по руслу, повторяя все его изгибы, темнел лес. Еле различимая в ночи тропа вела к нему через речку. «Вот уйти по ней, и не вернуться, потеряться навсегда», — подумал он. И вдруг заплакал, горько и безысходно. От острой, тянущей тоски, при которой — хоть волком вой, надрываясь, над прорубью, на большую желтую луну? «У-у, у-у…» — стоя возле полыньи и раскачиваясь, стонал Локотков.

Когда брел назад, к школе, Рябинино еще не улеглось спать, хоть значительная часть окон и погасла уже; прошел мимо выпивший, сопя и переваливаясь, женщины толковали о чем-то у палисадников, бегали даже поздние ребятишки. До школы оставалось недалеко, когда Валерий Львович различил троих, движущихся ему навстречу. Он посторонился, чтобы разойтись — и тут луч фонарика ослепил его, высокий юношеский голос спросил:

— Кто такой, почему не знаю? Стой, ты, бес!

Ему стало жарко, душно, заломило вокруг глаз — такой охватил приступ ненависти. Бешенство мелкими иглами остро и коротко закололо мозг. Бить! Садить эту рвань в печенку, под дых, в неумытую ряху!! Так же топила его ненависть, когда он, пьяный, бил мальчика на остановке. А сейчас, хоть Локотков и был трезв, ему почудилось вдруг, что эти, и никто другой, виноваты в его падении, в его никчемной теперь жизни. Сдерживая рычание и мотая головой, он двинулся им навстречу. Случись эта схватка — или убили бы его, или он забил бы кого-нибудь насмерть, здесь не могло быть ни середины, ни примирения.

Но фонарик погас, и погасивший его с криком: «Ой, ребя! Дикой он ли, че ли?!.» — бросился в проулок. Еще один кинулся за ним, а третий побежал назад. Локотков остановился, тяжело дыша: на преследование он не настраивался, и поэтому упустил время. Скоро шаги их стихли, и Валерий Львович снова остался один. Постояв немного, он опомнился, зачесал яростно затылок: ну и ну-у! Вот так могла получиться история с географией! Надо удерживаться от таких эксцессов, недолго и влипнуть по-новой… Однако пережитое дало разрядку — жизнь теперь выглядела уже не так мрачно, и Локотков даже повеселел. Ничего! Он еще даст всем бой! Он еще может! И Валерий Львович зашагал к калитке в школьном заборе. Надо было отдохнуть. Завтра предстоял первый урок.

4

Несмотря на усталость, спал он беспокойно, проснулся рано, и сразу же стал думать о предстоящем уроке. В седьмом классе, второй с утра. Тема: «Россия на рубеже XVII и XVIII веков. Воцарение Петра I. Начало преобразований». Прекрасная тема!

В бытность свою студентом Локотков проходил в школе педагогическую практику. С тщательным планом-конспектом урока, многократно проверенным, он появлялся перед учениками городской школы, куда был прикреплен, и оттарабанивал затверженное, нимало не беспокоясь: как его воспринимают и понимают, что остается в головах? Посвящать остаток своих дней педагогике, которую он и его друзья-однокурсники называли «лженаукой», никто, конечно, не собирался. И ничего не осталось в памяти, по сути, от тех уроков, они замельтешились, скрылись в потоке тогдашней студенческой жизни. План-конспекты, чинные городские учителя, записки от старшеклассниц. Что еще? Целовался с симпатичной химичкой в ее кабинете.

Что ни говори, этот урок приходилось считать первым. Но Валерий Львович если и боялся его, то совсем немного. Он верил себе, в свое умение заинтересовать аудиторию, и держать ее в руках, сколько понадобится. Все-таки он бывший преподаватель вуза, а это высокая квалификация! И, пожалуй, он начнет свой первый урок не с рассказа о петровских реформах. Это — локальная тема, к ней всегда можно вернуться. Надо рассказать ребятам об Истории вообще, о том, что она — память человечества, его вечное напоминание, вечная угроза беспамятью, о ее уроках, о пленительных открытиях, которые дарит она изучающим ее людям. Как первая вступительная лекция для первокурсников! Определяющая их настрой на все годы учебы, да и дальше.

Такое решение воодушевило Валерия Львовича. Он гладко побрился, позавтракал тем, что захватил еще из города, и стал ждать хозяина кабинета.

Виктор Константинович появился рано, минут за двадцать до уроков, и вместе с ним вошла завуч Левина. Поздоровались, и Антонина Изотовна быстро, по-женски, обросила взглядом кабинет: аккуратен ли новый учитель, не оставил ли за собой сора?

— Как спалось на новом месте? — спросил директор.

— новый учитель, не оставил ли за собой сора?

— Как спалось на новом месте? — спросил директор.

— Нормально, — суховато ответил Валерий Львович. — Спалось нормально, спасибо. — А сам думал в это время: чего это их принесло вместе?

— Сегодня у вас первый урок! — сказала Левина. — Для человека, никогда раньше не работавшего в школе, это — большое событие. Вы как, Валерий Львович? Готовы? Поджилки не дрожат?

— Нет, не дрожат. Тему знаю, недомоганий никаких нет. Что еще?

— Тогда и слава Богу, как-нибудь выберетесь! Плана-конспекта тоже не прошу — до того ли вам было! Только, знаете, держите ухо востро, и построже с ними, седьмой у нас — такие шалопаи… Идемте в учительскую, или вы хотите здесь — в гордом одиночестве, собраться с мыслями… перед первым-то уроком?

Локотков пожал плечами: все равно… Господи, сколько суеты из-за какого-то урока! Ну подумаешь, первый… Большое событие. Он вспомнил строгие ряды в аудитории, склоненные над конспектами головы, себя за кафедрой — вдохновенного, раскованного, блестяще владеющего и материалом, и словом… Что ж, времена переменились, и надо приспосабливаться снова. И, между прочим, крепить связь с коллективом.

— Идемте в учительскую, — сказал он завучу. И — директору: — А вы обещали устроить меня сегодня с жильем. Я надеюсь. Пора начинать обживаться.

— Все, все! — тот прижал к груди руки. — Разве я мог забыть? Уже заходил вчера вечером, и договорился конкретно. Так что сразу после урока мы идем на квартиру. А насчет обживаться — так это вы ко времени приехали. Ведь через три дня — каникулы.

— Сегодня во вторую смену у нас еще одна история — в четвертом классе, — заметила Левина. — Но ее, я думаю, проведет еще Нина Федоровна, географичка — по старой памяти. А вы устраивайтесь, еще успеете потянуть нашу лямку. Ну, идемте!

В учительской на него хоть и продолжали поглядывать с интересом, но уже не так, как вчера. Во-первых, еще не все успели стряхнуть с себя недавнее бремя дома — подымания из теплой постели, хлопот с завтраком, одеванием, мороки с детьми. Во-вторых, предстоял тяжелый, сонный утренний урок, и надо было настраиваться на него. Разбирались журналы, просматривались последние тетради. За всем этим новичку в сознании оставалось мало места — он умещался там только так, любопытной частностью.

Одной из последних в учительскую вошла, запыхавшись, большая, толстая рыжая женщина. Разделась, и сразу поплыла к Локоткову, простирая к нему руки:

— Во-от он, мой избавитель, золотко-о! Забирай, забирай к черту всю историю, ни шиша я в ней не петрю. Нужна мне эта лишняя двадцатка, унеси ее лешак!

«Нина Федоровна, географичка», — сообразил Валерий Львович, и, встав со стула, представился ей. «Да слышала, слышала». — прогудела она, и уплыла за журналом. На подоле ее черного платья прилепилась длинная соломина, — но на это никто не обратил внимания, а Локоткову показалось неудобным с первого дня указывать на недостатки в туалете.

Прозвенел звонок, все разошлись по классам, а он остался один, и принялся восстанавливать в памяти заготовленный еще утром текст своего выступления перед семиклассниками. Ходил из угла в угол учительской, натыкаясь на стулья, и бормотал, взмахивая руками. Все выходило четко, разумно, логично, и Локотков остался доволен. Все равно к звонку на перемену начало подсасывать, забродили нервы — ничем, кроме как изрядным перерывом в преподавании, он не мог это объяснить. А когда вошла Нина Федоровна, и сказала ему: «Вы теперь в седьмой? Ну, держите их покрепче, а то они там мастера устраивать конец света!» — он вообще впал в панику. «Ко мне на урок не собираетесь?» — спросил он завуча, словно в шутку, однако сильно надеясь, что собирается; таким образом, рядом будет союзник, и он не останется один на один с классом. «Тьма своих! — она взмахнула классным журналом. — Притом — у нас не принято ходить на первые уроки. Новички смущаются, не могут установить контакт с классом, и из этого выходит мало хорошего. Лучше уж — как-нибудь, да сам!» «А если утопнет без поддержки, как пловец-перворазник?» Она внимательно посмотрела на Валерия Львовича, ударила ладонью по локтю: «Тут уж дело такое: или утопнет, или выплывает. Впрочем, всяко бывает. Чур, чур на вас! Что за настроение?! Спокойно идите, и все у вас будет хорошо, я верю. Построже только с ними, седьмой у нас — сорванцы, угланы отчаянные. Что ты скажешь — сельская школа! И этих никуда не денешь, и других ниоткуда не наберешь, так вот и обходимся…» От ее слов Локотков приободрился, и после звонка вошел в седьмой класс довольно бодро, без особенного страха.